Читать книгу Сегодня я рисую треугольник - Софья Мироедова - Страница 11

Последние недели декабря выдались богатыми на события. Мы с М. виделись почти каждый день. Поужинав, я уже знала, в десятом часу услышу звонок телефона и его голос по ту сторону пустоты. Он предложит прогуляться или выпить кофе. Я, конечно, соглашусь.

Работа в студии приостановилась из-за праздников. Мы провели встречи с новыми клиентами и договорились начать разработку проектов в январе. Ко всему прочему в город приехал мой старый друг, музыкант. Он жил в Берлине, но несколько раз в год наведывался в родные края. Первым делом, выйдя из самолета, он писал мне – дома ли я, есть ли у меня пять-семь свободных часов, чтобы, наконец, поделиться наболевшими проектами. Мы с Ш. знали друг друга около десяти лет – познакомились, когда мне едва исполнилось семнадцать. Я послушно внимала его рассказам о турах и записях, с радостью принимала подарки со всех концов света и знала, что он был одним из немногих людей, на которых я всегда могла рассчитывать вне зависимости от времени суток, года или географического положения.

Сегодня Ш. снова сидел напротив меня на широком диване в моей мастерской. Скрестив худые стопы под маленьким журнальным столиком, он активно жестикулировал, рассказывая об очередной ужасной группе, которая добилась невероятного успеха благодаря плохому вкусу публики.

– Ты не представляешь себе, какой это ад! – говорил он, страшно раскрыв свои черные глаза. – Это не музыка, а натуральное насилие над самим понятием музыки, какие-то хлопки, рычание, присвисты! При всём при этом они выводят с собой на сцену медведя и пляшут вокруг него хоровод. Хоровод!!!

Я смеялась – я всегда очень веселилась, когда Ш. рассказывал свои байки. Таких людей немного, тех, кто может даже о самом грустном или трагическом рассказывать с веселой и беззаботной улыбкой. При этом он был бесконечно глубок и духовен. У нас получались очень складные беседы об искусстве, музыке и свободе от общественного мнения. Все наши громкие заявления о безразличии к одобрению масс, всегда вступали в диссонанс с жалобами на плохие продажи пластинок и картин.

– Мы с Ф. собираемся завтра на выставку в ту галерею, где выставляли в прошлом году гравюры сюрреалистов, – Ф. была главной спутницей его жизни последние несколько лет.

– Напротив торгового двора? – уточнила я.

– Да! Там сейчас ретроспектива Уорхола. Тоже репродукции, конечно. По-моему, даже ни одного оригинала.

– Да, читала о ней, но как-то не нашла в себе сил дойти – зима, всё-таки.

– Ой, ну начинается, зима! – с усмешкой протянул он. – Давай с нами и бери с собой кого-нибудь.

– Ладно, у меня как раз есть новый теплый свитер по этому случаю. Знаешь, за последние три дня сильно похолодало. А весь месяц был ноль, плюс пять.

– Слышал, ну, нас север как всегда принимает «тепло»!

– Хорошо, во сколько вы идете?

– Думаю, часам к двенадцати.

– Ох, Ш., сжалься надо мной! К полудню я едва ли успею позавтракать!

– Ну хорошо-хорошо, давай к часу.

– Как бы смягчил, да? – засмеялась я.

– Ну уж не в полночь же!

– Конечно нет. Договорились.

На следующий день мы с М. подходили к галерее. Кроме теплого свитера у меня появился отличный спутник для таких походов. Правда я никак не могла решить, кем мы были друг для друга? Неужели стали обычными друзьями? Трепет наших встреч никуда не исчез. М. по-прежнему засиживался у меня допоздна, рассказывал о новых книгах, а я рисовала с него наброски. Каждый раз при встрече и на прощание он нежно обнимал меня и целовал дважды – в обе щеки. Его глаза по-прежнему открыто и проникновенно смотрели в мои. По-прежнему было ощущении заговора, чего-то внушительного, глубокого, но мы будто не хотели этого замечать.

Галерея находилась в цокольном этаже длинных рядов, заполненных арт-салонами, магазинами красок и антиквариата. При этом кураторы умели выбрать настолько популярные темы для экспозиций, что там почти всегда был аншлаг. Никого не смущало присутствие всего пары оригинальных работ на выставке. Никого, кроме тех, кто видел репродукции уже миллион раз. Однако, нужно было отдать им должное: среди легендарных произведений всегда можно было найти приличное количество малоизвестных работ. Они, конечно, развивали зрителя. Пусть и не самым дорогостоящим образом.

– О, привет! – сказал Ш., увидев нас.

– Привет! – радостно ответила я. – Ш., Ф., – указала я на своих друзей, – это М., один из наших клиентов. Я рассказывала, мы делали оформление для открытия его лейбла.

– Да, конечно, – вежливо отозвался Ш., хотя мне был прекрасно известен его скептицизм по части отечественного производства музыки. Последние его альбомы выпускались в Германии и Америке. Они пожали друг другу руки.

– Добрый день, – исключительно мягко ответил М., кивнув моим друзьям.

Мы прошли на экспозицию. Ш. с Ф. пошли в одну сторону, а мы, по какой-то необъяснимой причине, в другую. Не уверена стоило ли звать его на встречу с моими друзьями, но эта идея была настолько логичной: мы столько времени проводили вместе, такие глубокие беседы вели. Между тем мы медленно проходили от одного экспоната к другому, почти не разговаривая. Он только щурился, разглядывая детали, вытягивал длинную шею, чтобы рассмотреть отпечаток лучше. Я не могла понять, что вдруг произошло, чем была вызвана такая резкая смена настроения?

– Вот эта ничего, – указал он длинным пальцем на триптих портретов Мика Джаггера, повернувшись ко мне.

Я улыбнулась. Признаться, мне сейчас не было никакого дела до гения Уорхола. Он посмотрел на меня с жестким прищуром, точно на один из экспонатов. Как будто я перестала быть человеком, а превратилась в неодушевленный набор костей и мышц, выставленный на всеобщее обозрение. – И вот та тоже, – он посмотрел сквозь меня и кивнул на инсталляцию с кроватью за моей спиной.

В такой невыносимо ледяной атмосфере прошел целый час. Мне хотелось поскорее выйти на улицу, чтобы согреться, хотя там сегодня был приличный минус.

– Как ты думаешь встречать новый год? – внезапно спросил М., скрестив руки за спиной, просматривая список представленных на выставке работ.

– Пока у меня нет четких планов, наверное, съезжу к родителям на несколько дней, – моя семья жила в другом городе, в шести часах на юг от моей ледяной крепости.

– Ясно, – ответил он, не отводя глаз от списка.

– А ты?

– Думаю, проведу его один с чашкой кофе. Потом, может, выйду пройтись.

Повисла напряженная пауза.

– Поехали со мной, у нас дом за городом, зимой там отлично, чего не скажешь об этом месте.

– Это будет выглядеть странно, – ответил он, обернувшись вполоборота. Фраза была брошена небрежно и монотонно, без вызова или намека. Так, будто мы были обычными прохожими.

– Почему?

– Потому, – он отвернулся и отошел к стенду с листовками и информацией.

Мы попрощались с моими друзьями и пошли в сторону моего дома. Пошел снег крупными хлопьями, единственным направлением для взгляда оставались ноги, ступающие по таящим на тротуаре следам зимы. М. проводил меня домой, беседа вошла в обычный ритм: мы уже обменивались мнениями на счет последнего фильма Коэнов. Через полчаса, смеясь над какой-то глупостью, зашли ко мне домой. Словно по привычке он скинул туфли и прошёл. Мы выпили по чашке чая. Никто не заговорил о походе в галерею, ни один взгляд не намекал на перемену. Однако что-то произошло, хоть я и не могла понять причины.

Снова засидевшись допоздна, он, взглянув на часы, стал собираться. Я думала попросить его остаться, но на что я могла рассчитывать после того ледяного часа в музее? Внутренне мне казалось, что мы невероятно близки и нам обоюдно хорошо вместе. Но виски схватывала необъяснимая боль, словно случилось что-то ужасное, но я еще не заметила. По традиции медленно одевшись, М. подошел, чтобы обнять меня. Вместо обычных объятий он крепко сжал мои плечи и долго смотрел в глаза. Мне казалось, что я могу рассмотреть каждую прожилку в радужке его серых глаз. Я была чуть ниже его, но взгляд его не был холодным или высокомерным. Это был мягкий взгляд, только я не могла понять, надежда в них или просьба о прощении? Задержавшись еще на секунду, он поцеловал меня трижды – в обе щеки, потом в лоб и отошел. Поддавшись минутной слабости, я подалась вперёд и обняла его в ответ. Его руки остались неподвижными. Они продолжали безжизненно висеть вдоль тела. Я не могла в это поверить, но продержалась настолько долго, насколько мне позволило сбивающееся дыхание. Отстранившись, он, не взглянув на меня, сухо попрощался и вышел.

Подкосились ноги, я как стояла возле двери в мастерскую, так и съехала по косяку на пол. Не было сил подняться, не было сил двинуть руками. Я еле заставляла себя дышать.

За окном угольно-черные ветви деревьев покрывались первым декабрьским снегом. Пешеходы спешили перейти дорогу, чтобы успеть выгулять детей и собак прежде, чем закроется парк. Мои бледные руки лежали на коленях – они были мне отвратительны. Потому что напоминали его узкие ладони и жилистые пальцы. Я отвела взгляд и старалась больше не смотреть на них.