Читать книгу Милостью Божьей - Светлана Гершанова - Страница 14

Недавно Люся, моя школьная подруга, спросила:

– У тебя все фотографии нашего класса?

– Нет, один десятый, и то без меня – я тогда упала с велосипеда.

– Я недавно отыскала четвёртый и пятый. Хочешь, пересниму?

Наверно, в четвёртом нас фотографировали в самом начале учебного года.

На фотографии две учительницы, Полина Павловна прощается с нами, а Маргарита Николаевна принимает под свою опеку. Она будет классным руководителем и учителем истории.

Не успеваю сесть рядом с Полиной Павловной, но возле Маргариты Николаевны есть место! И вот я сижу рядом с ней, прижавшись всем своим существом, косички расплелись, немытые волосы висят сосульками, на худом лице живые и весёлые глаза. На мне кофта с дырками на локтях, дырявые шаровары, и вид у меня прямо скажем, неухоженный.

Может, баня была позже?

И Римма на фотографии совсем не такая полная, как мне казалось, аккуратно причёсанная, спокойное умное лицо.

Маргарита Николаевна невзлюбила меня с первого дня. Ей нужны были чёткие и точные ответы, слово в слово по учебнику, особенно даты. Это было выше моих сил. Я приходила домой и начинала зубрить эти даты, они были напечатаны в конце учебника. Начинались 988 годом, крещением на Руси, а может, 980-м? Это была единственная дата, которую мне удалось тогда выучить.

Может, у меня такая память, я и сейчас помню только два номера телефона, нет, три, включая собственный. А может, сказывался долгий голод? Никто не верил, что не могу выучить эти даты, ведь запоминала стихи страницами, писала диктанты без единой ошибки.

Жизнь становится невыносимой. Идти в школу, знать, что тебя вызовут, идти домой с двойкой…

Мама закрывала дневник и молча смотрела на меня. Во время этого молчания я должна была осознать всю глубину своей вины. Я осознавала, и жила под её гнётом день за днём.

После долгой паузы мама спрашивает:

– Опять даты?

– Да.

– Не понимаю, ты же при мне вчера учила! Конечно, у тебя голова забита книгами, учёба в ней просто не умещается! Давай учебник. Где они, в конце? Когда было крещение на Руси?

Наверно, я была далека от маминого идеала. Я всеми силами старалась заслужить её любовь. Бывали у меня полосы «хорошего поведения», когда в доме убрано, мамины поручения выполнены, в дневнике пятёрки. Я просто жаждала похвалы, одного слова!

Как-то вечером сидели мы с Вовкой за нашим большим столом. Я делала уроки, а Вовка вертел на пальце чашку, пока она не разбилась.

– Вовка, не трогай черепки, порежешься!

Он растерянно смотрит, как я собираю их быстро и бесшумно, и мы оба знаем, что скандала не миновать.

Мама вышла из спальни:

– Почему ты не смотришь за мальчиком? Тебе даже этого нельзя поручить, никакой помощи от человека! – И ушла, и закрыла за собой двери.

Сердце моё упало. Я ведь думала, мне надо будет защищать Вовку! Почему я у неё во всём виновата? Я и раньше пыталась это понять. Конечно, Вовка маленький, похож на папу…

Но в тот вечер у меня мелькнула страшная догадка – я не родная мамина дочь! Это надо было выяснить немедленно, или сердце моё разорвётся!

Мама лежала на кровати. Я подошла к подушке и спросила:

– Скажи правду, я тебе не родная? Ты не думай, я всё равно буду слушаться. Только скажи, мне это очень важно!

Она посмотрела на меня с любопытством:

– С чего ты взяла?

– Я у тебя всегда виновата, даже когда Вовка разбил чашку.

Мама не вскочила, не обняла меня, не сказала, – что ты, доченька, просто жизнь такая тяжёлая, нервы на пределе… Если бы она это сделала, если бы смогла произнести! Но она только сказала:

– Ты всё выдумываешь. Как мне трудно с тобой!

На душе у меня стало пусто и холодно. Как она вообще не превратилась в ледышку – наверно, собирала тепло и любовь на стороне, по крохам, и этого достало ей, чтобы выжить.

Мама ещё полюбит меня, я ещё стану для неё надеждой и опорой-соломинкой, и светом в окошке! Но это будет через много – много лет…

Экзамены приближались неумолимо. Они преследовали меня всю жизнь, с четвёртого класса и до десятого – и вступительные в Радиотехнический, с конкурсом в одиннадцать человек на место, и все сессии, и кандидатские!

И ещё, когда я работала уже, заставили учиться в институте марксизма-ленинизма. Каюсь, не пошла на выпускной экзамен. Честно готовилась, учила один вечер индийских материалистов, второй китайских, это был первый вопрос первого билета. Пока я выучивала китайских, индийские вылетали у меня из головы, и наоборот.

Первые свои экзамены я ожидала с ужасом. Шпаргалок не писала, меня бы поймали сразу. В шестом, седьмом, даже десятом классе кое-кто приносил справки о слабом здоровье и не сдавал экзаменов. Какое счастье!

В четвёртом я сдала без троек всё, кроме истории. Даты были в каждом билете, а я не знала ни одной, кроме крещения на Руси. Двойка, как я скажу маме?

Ходила кругами у своего дома и не могла войти, чувствовала себя настоящей преступницей!

Но мама сказала:

– Я была в школе. Тебе разрешили переэкзаменовку сейчас, чтобы ты могла летом отдохнуть и окрепнуть.

Годы выпадают из памяти, а какие-то минуты помнятся так ярко, будто это было вчера. Школа пуста, ни занятий, ни экзаменов. Лето, зной, открытые двери классов, распахнутые окна, пахнет акацией и пылью. Маргарита Николаевна ждёт меня в пустом гулком классе.

– Ну что, выучила даты?

– Вы знаете, я учу, а они просто выскакивают у меня из головы.

В её голосе столько презрения:

– Хочешь сказать, ты дурочка?

Опускаю голову. Получается, так.

– Вот что. Если за год я не смогла тебя ничему научить… Не хочу видеть тебя ещё год в своём классе. В пятом у вас будет другой учитель истории. Ставлю тройку, иди, ты свободна.

– Спасибо, Маргарита Николаевна!

Свободна! Какое счастье!

Я встретила её случайно в городе через много лет. Старая, небрежно одетая женщина бросилась меня обнимать:

– Светочка, вы меня не узнаёте?

Оказывается, я помнила её голос!

– Конечно, узнала, Маргарита Николаевна, только не говорите мне «вы»!

– Это с непривычки. Знаешь, я слежу за твоими публикациями, всё собираю, и книжку достала. Подпишешь мне её? Ты не очень спешишь? Может, зайдём ко мне, тут недалеко!

По дороге расспрашиваю:

– Вы не работаете?

– Давно! Я ведь, когда ты училась, уже была немолода, разве не помнишь?

– Нам тогда все учителя казались немолодыми.

– Старыми, хочешь сказать? Понятно, – смеётся она.

В подъезде сероватый свет, едва проникающий с улицы.

– Этот угол под лестницей мне отдали для книг. Я деньги только на книги и тратила, дома они уже не умещаются.

Комната темновата, стёкла давно не мыты. Посредине журнальный столик с остатками еды, лампочка с бумажной тарелкой вместо абажура, потёртое кресло, кровать под армейским одеялом.

И книги! В шкафу, на полках вдоль стен, пачками на стульях и на полу. Несколько лежат открытыми, это поразило меня.

Трогаю корешки, глажу переплёты, глаза мои горят, наверно, и она говорит, улыбаясь:

– Я знала, тебе у меня понравится!