Читать книгу Тень мачехи. Том 1 - Светлана Гимт - Страница 11

В просторном салоне межконтинентального лайнера было метрвенно-тихо. «Скрестили яхту с лимузином», – подумал Сергей Волегов, бросая взгляд на иллюминаторы непривычной формы и на свод потолка, украшенный дизайнерски-хитрым переплетением светящихся полос. Элитарность ощущалась во всем: и в противоестественной для самолета свободе, с которой здесь были расставлены массивные, обтянутые бордовой кожей диваны и кресла, и в многослойной полировке деревянных поверхностей, будто залитых янтарём, и в нарочито-грубой одежде стен, облаченных в эко-ткань цвета экрю.

В духоте герметичного помещения спина мгновенно намокла. Остро двинув плечами, будто освобождаясь от пут, Сергей быстро стянул темно-синий пиджак из шерсти викуньи. Встревожено ткнулся носом в перекресток тонких швов под рукавом. Нет, слава Богу! Ткань едва пахла кедровой корой и перцем – а вот запаха пота не чувствовалось вообще.

Гипергидроз – чрезмерная потливость – был его вечным спутником ещё с подростковых времён. Врожденный сбой терморегуляции, странный дефект, объяснить который не мог ни один врач, был причиной того, что Сергей постоянно чувствовал себя наполненным жидкой лавой – горячо, всегда горячо, даже если вокруг минус тридцать.

Из-за этого внутреннего уродства Волегов часто ощущал себя циркачом, способным делать необычные вещи: расслабленно сидеть в трусах на открытом зимой балконе, падать в сугроб не после, а до бани (и никакой парилки – иначе, казалось, не миновать взрыва). А еще – ездить по командировкам, как девчонка, с горой сильно беременных чемоданов. Потому что за день приходилось переодеваться минимум трижды. И мыться, мыться, мыться…

Зимой было легче, особенно когда он купил коттедж – хотя поначалу соседей шокировал лыжник в майке-безрукавке и шортах для серфинга. Но он никого не стеснялся, и он любил спорт, любил ощущение силы, вид тугих мышц под кожей. Да и руководить своим телом – что может быть упоительнее?

Волегов глянул на часы, обнимавшие запястье – Vacheron Constantin, подарок Анюты на десятую годовщину их свадьбы. Вылет через сорок минут, если верить стюардессе, встречавшей его на входе. Вполне можно успеть. Точнее, нужно успеть – он не жилец без душа. Приятно быть топ-менеджером Минтранса – можно позволить себе эту роскошь даже в самолёте.

Раздевшись, он прошел в душ. Холодные струйки принесли желанное облегчение. И он задумался: надо же, такая мелочь – а важнее сейчас, чем главное. Ведь сегодня он, наконец, стал отцом.

М-да…

Странно и стыдно… Говоря с Натальей, он своими ушами слышал крик ребенка. Но ничего не чувствовал. Ничего. Ни радости, ни удивления, ни удовлетворения от своего отцовства. Перемен как будто не случилось, мир вокруг был обычным – всё те же заботы, люди, планы. Все тот же мелкий дождь за иллюминатором. Все та же птичья жизнь – вроде летаешь повсюду, с континента на континент, а свободы как в клетке… Но где-то, за двумя океанами, сегодня открыл глаза его ребенок. Его родная дочь.

Это будто не с ним, но – случилось.

Сергей надеялся, что осознание все-таки придет, пусть позже. Когда он впервые возьмет ребенка на руки, или когда услышит его голос. Или когда заглянет в лицо малышки, пытаясь угадать свои черты. Он перестанет быть бесчувственным, словно осиновое бревно – и тогда прекратит себя винить. Но до этого момента – почти полдня.

Кстати, как эту дуру Наталью занесло на острова? Вечно творит, что хочет. «Я беременная, не больная!» – огрызалась она, когда Сергей требовал отложить путешествие в тропики, которое любовница планировала совершить на девятом месяце беременности. Раздумывала, куда лететь: на Тенерифе или в Бразилию. «Хоть на солнышке погреться, – хныкала она, капризно кривя губы. – В Израиле январь – самый мерзкий месяц, дожди и холодно. Даже малышке в животе будет неуютно. А гулять-то надо». Неделю назад он перевел ей на карту очередную часть денег, и Наталья, похоже, тут же отчалила в теплые края. Сам же он улетел по министерским делам в Австрию, потом в Италию, а сегодняшний звонок любовницы вообще застал его в Онтарио. Ничего толком не объяснила, бросила трубку… Поняв, что ее настроение далеко от благодушного, да и не желая лишний раз беспокоить – наверное, устала после родов, спит – он позвонил доктору Езвику Гершону в клинику Шиба и спросил, как прошли роды и хорошо ли чувствуют себя мать и ребенок. Доктор Гершон ответил, что те же вопросы хочет задать Сергею, потому что роды прошли мимо него, а мать и ребенок, возможно, чувствуют теперь, что им стыдно. Разозлившись, Сергей все-таки набрал номер Натальи.

– Мы на Маэ, – сонно сказала та. – Прости, что не предупредила. Просто все так быстро случилось…

– Как дочка?

– Хорошо.

– Давай подробнее! – он начал злиться. – Рост, вес… На кого похожа?

– Не знаю я ничего. Они тут по-французски болбочут, не понимаю ни бельмеса. А похожа она на тебя. У нее твоя лысина.

Сергей машинально поднес руку к голове, ощупал затылок, чуть шершавый от пробивающихся волосков, и, опомнившись, рассмеялся.

Сейчас, вспоминая этот разговор с Натальей, он все-таки начал верить: отец, я теперь отец. Пусть даже он купил этого ребенка у судьбы – главное, что сделка удалась.

Он выключил душ и принялся растирать тело полотенцем из грубой льняной ткани. Глянул в зеркало – не пора ли бриться? Полноватые щеки и круглый, с ямочкой, подбородок были гладкими, без пробивающейся растительности. «Лицо-яйцо», – всплыл в памяти образ из детской книжки, и Сергей добродушно усмехнулся. Да, он такой – постаревший Шалтай-Болтай. Высокий лоб, прочерченный морщинами, распростерся на всю голову. Темные, не по-мужски тонкие, брови. Длинный нос, чуть искривленный и чуть расплющенный – боксерское прошлое в карман не спрячешь. Полные губы, верхняя чуть вздернута. Карие глаза ввалились, веки набрякли от бесконечной смены часовых поясов. Он улыбнулся своему отражению, вспомнив старый анекдот: «Где деньги? В мешках. А где мешки? Под глазами!» Что ж, возраст, образ жизни… И многолетнее, непрекращающееся чувство вины.

Пол чуть ощутимо дрогнул – значит, самолет тронулся с места. Повезло, что в этот раз ему дали столь мощную машину, способную за раз облететь полмира. И пилот опытный, редкий: с голубиным инстинктом курса, выносливостью альбатроса и бесстрастностью филина. Еще с автобусного завода, где канадские партнеры демонстрировали ему новые модели городского транспорта, который Волегов должен был закупить для столичных улиц, он дважды звонил пилоту. Предупреждал о смене курса: сначала Израиль вместо Москвы, потом вместо Израиля – Сейшелы…

Ох, надо бы глотнуть коньяка и на боковую – лететь еще долго.

Белая кровать в спальном отсеке была круглой, как гигантский пуфик. На потолке – зеркало. И стены отделаны красным – хотя наверняка это какой-нибудь «американский розовый», судя по уровню пошлости. Волегов сдернул легкое атласное покрывало с одной половины кровати – оно соскользнуло с шорохом и улеглось блестящими складками. Он завалился, даже трусов не надевая – жарко, хотя белый атлас чуть холодил бедро. Зеркало на потолке было беспощадным к его возрасту и жирку на фигуре – даже преувеличило и то и другое, будто старая злая сплетница. Сергей с отвращением повернулся набок. Взгляд уперся в трюмо – по-барочному кривоногое, раззолоченное, щедро расписанное пастушками. Волегов с отвращением закрыл глаза, не желая видеть эту псевдо-роскошную безвкусицу. В его доме не было китчевых вещиц или кричащих красок. Анюта имела безупречный вкус и пыталась привить его мужу.

Сергей помнил, как много внимания его жена уделяла подбору красок, тканей, мебели. Как советовалась с ним по поводу деталей планировки, выбора интерьерного стиля. Тщательно отбирала для их коттеджа антикварную мебель, посуду, картины… «Дьявол в деталях, – не уставала повторять она. – Одна ошибка – и гармония разрушится».

Между лопатками заныло, будто кто-то вкручивал в спину тупой холодный бур. Одна ошибка…

Прости, Анюта. Решение принято. Ребенок уже родился.

Волегов перевернулся, выгнул спину. Боль чуть стихла. Когда самолет сядет, нужно позвонить домой, предупредить жену о задержке.

М-да, раньше он ей не врал… Если только по мелочам, чтобы не волновалась за него. Врал, что пообедал вовремя. Что зимние ботинки переживут еще один сезон. Что на работе дали премию – ну не говорить же, в самом деле, что деньги на подарок к ее Дню рождения он выиграл в спарринге. А потом, когда подался бизнес, врал уже про другое – но тоже чтобы защитить ее.

Анюта… Его тоненькая девочка – ясноглазая, улыбчивая, родная. Его маленький недокормыш. Озорной ребенок, который так часто восхищал его своим умением превращаться в мудрую женщину.

Он встретил ее на дне рождения Дениски-чертежника – и первый же миг этой встречи впечатлил его, как откровение. Вот тогда Сергей всей шкурой прочувствовал, каков он – настоящий поворот судьбы, который принимаешь всем нутром, безоговорочно, сразу, и уже заранее знаешь, к чему всё это приведет. И в миг, когда оказываешься на этом повороте, так ясно понимаешь – несмотря на истинно человеческую заносчивость, самоуверенность и гордыню – что всё-таки не сам ты выбираешь путь, что есть сила, которая ведет тебя. И смиряешься, чувствуя себя ничтожеством, но благодаришь незримого поводыря за это чувство. Потому что с ним – нет, с Ним – спокойнее, чем без Него.

Вот так и Сергея привело к Анюте.

И уже тогда – в то, первое мгновение – Волегов понял, что это будет любовь, что она навсегда… и что пройти придется через страшное. Но последнему, тоскливому и горькому ощущению он тогда не поверил.

«А надо было верить, – зло сказал он себе. – Надо было сразу уйти, и тогда у нее все было бы хорошо. Она была бы счастлива… А мне бы этого хватило».

Но тогда он еще был тупым бесчувственным болваном, который просто шел на день рождения к другу, жившему в соседнем корпусе общаги. Сергею пришлось открывать дверь ногой – по-хорошему не достучался, а руки были заняты клеенчатыми сумками, в которых позвякивали бутылки. В замызганной общаговской комнате царил бедлам, шло по-гусарски разгульное пьянство, и воздух был сизым от никотинового кумара. Он раскрыл рот, чтобы отматерить хозяина, да так и замер, увидев это – под грязной трёхрожковой люстрой, в которой горела только одна лампочка, рос и стремился к свету дивный цветок на тонком стебле.

Балерина стояла на одной ножке, на самом кончике пуанта. Плавный изгиб спины, грациозно откинутая головка, изящные руки, поднятые в танце. Вторая ножка отведена назад – носочек вверх, почти в одну линию с голенью, спеленутую бледно-розовыми лентами. Девушка, будто зависшая в невесомости, сложив свое тело в нежный и сильный бутон, заворожила его. И до сих пор он отчетливо помнил почти геометрическую красоту ее развернутых лопаток, плоского живота, вытянутой шеи. Игру теней, трепещущих в полукружьи подмышек, в яремной впадинке, под коленями и между грудей. И нежные завитки волос под круглым по-детски затылком – грифельные штрихи на тоненькой шее.

Он зааплодировал вместе со всеми, когда она распрямилась и присела в реверансе. Обтягивающий черный костюм – лосины выше колена, топ с широким вырезом и короткая юбка на завязках – делал ее болезненно-тонкой. И эту кажущуюся хрупкость отчаянно хотелось оберегать. Ей кричали: «Браво! Бис!» и Анюта рассмеялась от удовольствия, но тут же застеснялась всеобщего внимания и скромно отошла в угол. Села на продавленный Денискин диван, наклонилась развязать пуанты, сняла сеточку, державшую волосы. Блестящие темные волны потекли по ее плечам, рассыпаясь вокруг лица. И по контрасту с ними тонкая ее кожа приобрела оттенок алебастра. Аккуратный носик, плавные излучины бровей, широкий смешливый рот с крупными, как у кролика, зубами. И глаза – переспелые вишни, бархатная мягкость взгляда, светлое, спокойное тепло. Эти глаза примагнитили его, швырнули в боль – вдруг не заметят, скользнут по нему равнодушно? И возродили, когда их взгляды встретились и сплелись.

Потом она, конечно, кокетничала, говоря: «Ты меня не отпустил». Ну да, он ходил за ней весь вечер. Как стрелка компаса тянулся к ее югу. Нависал скалой, ревниво охраняя от остальных мужчин. Потому что понимал: вот он – поворот, и вот судьба, и вот любовь. Только с ее судьбой – сходится ли всё это?

И он стал ее тенью, томился рядом, пытаясь угадать. А когда Анюта собралась исчезнуть, Сергей пошел с ней. Провожал пешком, потом на трамвае, через весь Питер, до общежития балетного училища, которое закрывалось ровно в девять. «У нас режим, всё строго, – рассказывала Анюта. – Девочки рано ложатся, а если кто задерживается, коменда из принципа не пустит – хоть на улице ночуй. Вылететь из училища за такие вещи в два счета можно. А еще завтра выпускной концерт, выспаться нужно. Если хочешь, приходи».

И он пришел – с букетом бархатцев, которые нарвал в парке, потому что денег не было вообще. Потыкался в закрытые двери театра: до начала балета было полтора часа и зрителей ещё не пускали. Сел на ступени, как пёс, ждущий свою хозяйку. А потом не выдержал, пробрался через служебный вход, пряча букет под курткой. Бессовестно наврал вахтеру: «Я новый помощник осветителя, мне куда?» Рыскал по коридорам, открывая все двери подряд: склад, костюмерная, гримёрка… Не то, не то… А потом прокатилась по воздуху музыка, и он взял след, пошел на вибрацию струнных и на зов духовых, проник за кулисы, по-звериному чуя терпкий, будоражащий запах – лак для волос, пудра и пот. Был перерыв в генеральном прогоне и балерины отдыхали, сбившись в стайки за декорациями. Почти близнецы в белых пачках, с загримированными лицами и забранными под лебяжьи перья волосами – одинаковые фигурки из сахарной глазури. А Сергей, почти скуля от отчаяния, все искал свою Анюту, бродя меж ними, как в метели… И только когда она окликнула его, увидел, что в закутке между стеной и декорациями, прячась в тканевых складках, стоит черный лакированный трельяж. А за ним – прямая спина в перекрестье белоснежных лямок, гордо поднятая головка, увенчанная блестящей диадемой, точеные руки и плечи, вынырнувшие из пены газа и кружева – сидит его Одетта. Королева лебедей.

И вот тогда он полюбил ее снова.

Сколько их еще было – не счесть! Этих ситуаций, когда он видел ее по-новому. Этих любовей, которые рождались в нем одна за другой и продолжали жить, дополняя друг друга. И эта многомерность, многоплановость одной маленькой женщины открыла ему, что в мире все-таки существует загадка, которую мужчина готов желать до предела веков.

Сергей ещё долго думал о жене, и задремал лишь к концу полёта. Проснувшись от стука стюардессы, глянул на часы, устало зевнул. Пора собираться, через сорок минут приземление. Деловых встреч на Сейшелах не будет, а, значит, можно надеть футболку и шорты.

Трап подали быстро. Стоя на потрескавшемся бетоне аэропорта, чувствуя, как ноздри щекочет сладковатый бриз острова Маэ, он набрал номер жены.

…За десять тысяч километров от него, в подмосковном доме, зазвонил Анютин серебристый Vertu. Оторвавшись от экрана компьютера, на котором была открыта вёрстка альбома об истории Мариинского театра, она взяла трубку и тепло улыбнулась:

– Любимый, ты уже прилетел? Ну вот… А я соскучилась. Да, всё нормально. Работаю. Через неделю альбом в печать сдаём, а еще кучу фоток надо отретушировать и тексты дописать. Да, как всегда, занята по горло. Ладно, уговорил – подожду тебя еще денек. Но потом всё, замки меняю… – она рассмеялась. Прислушалась, улыбаясь. – Нет, всё в порядке. Отлично себя чувствую. И ничего не нужно привозить, просто возвращайся скорее.

Анюта положила трубку и задумчиво глянула на монитор. Так, что она хотела сделать?.. А, уточнить, как пишется по-итальянски фамилия Альберта Кавоса, первого архитектора Мариинского театра. Нужно посмотреть в энциклопедии по истории архитектуры, а она где-то в стопке книг на полке у противоположной стены. Анюта развернулась спиной к компьютерному столу. И, нажав на маленький черный рычажок, направила к нужной полке свое инвалидное кресло.