Читать книгу Мерцание зеркал старинных. Я рождена, чтобы стать свободной - Светлана Гребенникова - Страница 10

Глава 215. «Помощь» в пути…

Оглавление

Вернувшись домой, я прошла мимо собравшихся внизу домочадцев, не удостоив их объяснениями, где была. Сидя на своей кровати, я судорожно сжимала подушку, впиваясь в нее зубами, чтобы заглушить разрывающие душу рыдания.

Федор поднялся за мною следом и ровным тоном, словно ничего между нами не произошло, спросил:

– Чего белугой ревешь, аль случилось что? Ты так стремительно уехала… я и догонять не стал. Подумал, охолонешь маленько да и вернешься. К графу посыльного отправил, узнал, что ты у него была, но на обратном пути чего-то задержалась. Так где тебя носило?!

Я не в силах была что-то ответить, лишь глухо выла от бессилия, вспоминая Катю. Не дождавшись объяснений, Федор махнул на меня рукой:

– Чего я с тобой, с болезной, разговариваю? Как успокоишься, так и приходи.

Я продолжала сжимать подушку. Мне хотелось затолкать ее внутрь, дабы попытаться заткнуть брешь, образовавшуюся в душе и несущую нескончаемую боль. Я прижимала подушку к груди и яростно била по ней кулаками, но боль только усиливалась. «Я ее потеряла! – звенела в голове одна мысль. – Что-то очень важное ушло!»

Служанка принесла успокоительный отвар, и я его выпила. Свернулась калачиком и стала слушать, как успокаивается мой воспаленный разум и на смену дикой боли приходит тупое равнодушие. «Господи, я на самом деле осталась совсем одна… некому мне больше поведать ни о своих бедах, ни о своих чаяниях».

Забывшись недолгим сном, я вновь увидела лицо Кати… Оно стало расплываться, и только ее глаза-омуты неотрывно смотрели на меня. Я услышала: «Не смей плакать! Наши жизни – всего лишь капля в океане вечности… Мы все уйдем, кто-то раньше, а кто-то позже… Но настанет время, и мы обязательно встретимся… Помни это!»


Когда я очнулась, в комнате было совсем темно. Прислушавшись к своим ощущениям, я обнаружила, что ни боли, ни тоски больше не испытываю. «Ну что же, – спокойно рассуждала я, сбрасывая тяжелое платье, словно чехол от моих тягостных мыслей. – Ежели так суждено, то не имеет смысла противиться… Думать мне нужно не о Кате, тут я всё равно ничего не исправлю, – я глубоко вздохнула, – а о самых дорогих мне людях – папе и дочке. От меня напрямую зависят теперь их жизнь и здоровье».

Переодевшись в домашнее, я отправилась в комнату Софийки.

Приоткрыв дверь, увидела склонившегося над колыбелькой Федора, он что-то ласково нашептывал дочери. Мне стало интересно, и я затаилась.

– …Твоя мама, доченька, очень хорошая, знаешь, как я люблю ее… и ты обязательно вырастешь такой же красавицей, как она. Ты подрастешь, моя маленькая принцесса, твой папа станет важным военачальником, ох, как мы тогда заживем… – мечтательно произнес Федор. – Ты обязательно будешь гордиться своим папкой… И твоя мама наконец поймет, что я слов на ветер не бросаю.

Мне показалось, он почувствовал мое присутствие и именно поэтому произнес все эти слова, которые я должна была услышать. Плотнее закрыв дверь, чтобы обозначить свое присутствие, я направилась к дочери и, присев у колыбельки, взяла ее крошечную ладошку. Софийка, словно обрадовавшись, задергала носиком и замахала ручонками, как бы приветствуя маму.

Федор присел рядом и обнял меня, но я передернула плечами и сбросила его руку.

– Что же мы с тобой, Наташка, всё время ругаемся? Зачем нам это? Вот, какое у нас сокровище – наше маленькое, сладкое, румяное яблочко. Ты посмотри, как она подросла, какая кругленькая стала. Вот хотя бы ради нее мы должны любить друг друга. Давай попробуем не изводить себя ненавистью, Наташа…

Я смотрела в его глаза, и душа не отзывалась на призыв.

– Давай попробуем… – равнодушно повторила я.

Поцеловав дочку в лобик и видя, что Софийка засыпает, он тихо произнес:

– Моя девочка, мое сокровище! Ты самое дорогое, что есть у меня на этой земле!

Я надеялась, что он еще что-то добавит, скажет и мне не менее нежные слова, но… он только поцеловал меня в лоб, как покойницу, и вышел.

Мы остались вдвоем. Сложив руки на краю колыбели, я тихонько покачивала ее и всё смотрела в сонное личико своей маленькой дочки. Я так сильно любила ее в тот момент… и вдруг поняла, что доселе не испытывала подобных чувств. Испугавшись их силы, я подумала, что нужно скорее остановить этот безграничный, бесконечный поток любви, который вдруг начал вырываться из меня. Мне казалось, что, если я сейчас выплесну всю свою любовь к дочери, то для меня самой ничего не останется. А я знала, что у меня всегда должна оставаться крупица любви, чтобы согреваться, потому как больше согревать меня было некому.

Я отказалась от намерения забрать дочь в свои покои: «Пусть остается всё как есть. Что может дать ей мать, у которой нет больше уверенности, что она любима, и почва с каждым днем всё стремительнее уходит из-под ног…»

Жестом подозвав няньку, я направилась к двери. Выйдя в коридор, облокотилась о стену и ощутила вокруг себя безжизненное безвоздушное пространство. Мне не хватало кислорода, я чувствовала себя рыбкой, выброшенной на берег. Окружающая пустота стала давить на меня, и я сделалась совсем крохотной, беспомощной… Мне просто необходимо было увидеть отца. Пусть он не мог сейчас крепко сжать меня в своих объятиях, где я привыкла прятаться от целого мира, но мне нужна была хотя бы иллюзия этих ощущений.


Дверь его комнаты была немного приоткрыта, свет ночника пробивался сквозь щель, и я заглянула внутрь. Папа лежал на подушках, а рядом с ним я, к своему удивлению, увидела мать Федора. Она сидела на стуле и что-то говорила отцу, держа его за руку. Это насторожило меня, я незаметно прошла в комнату и прислушалась. Фекла была увлечена собственными речами и поэтому не сразу заметила меня, а вот я смогла услышать всё, что она говорила. Как ни странно, она на свой деревенский манер пыталась его утешить, и в ее голосе звучало уважение.

– Ну, что, Валерьяныч, совсем худо тебе? Вот беда-то… не ходячий ты у нас сделался. Жалко тебя, конечно, мужик ты хороший. Эвон какой статный был: как, бывало, мундир свой наденешь, тебя издалека видать. Эх, будь я чуток помоложе… да кабы собственные детки по кускам меня не растаскивали, могла бы и на ноги тебя поставить, и спутницей твоею сделаться… – сокрушалась свекровь.

Тут уж я не смогла удержаться и, несмотря на трагичность ситуации, прыснула в кулак. Фекла тут же резко обернулась и недовольно хмыкнула.

– Ах, это ты, Наташка… Всё подслухиваешь? Ну чего ты там топчесся? Ближе иди, давай посидим вместе. Садись вон с другой стороны и тоже руку его возьми. Быть может, почувствует он, что ты пришла, и глаза откроет.

Я сделала, как она велела. Спорить не было никакого смысла… да и не хотелось.

– Ну, Наташа, – сказала она, словно оправдываясь за свои слова, – жалко ведь мужика, даже несмотря на то, что он тебя где-то там подобрал, воспитал и вырастил на мою беду и погибель… Жалко, ох как жалко смотреть на него в таком состоянии. Потому как не должен сильный, здоровый мужик, к армии причастный, так вот просто бревном валяться.

Я взяла руку папы и позвала его:

– Папочка, это я пришла… Ты меня слышишь?

Веки отца стали подрагивать, он повернул голову в мою сторону, приоткрыл глаза, едва заметно сжал мою руку, но ответить не смог. Так мы и сидели какое-то время, безмолвствуя, пока моя дорогая свекровь не открыла рот и не нарушила эту священную тишину.

– Наталья, – я подняла голову, – а помощь-то в пути. Она скоро прибудет сюда, и станет тебе полегше.

Я скорчила пренебрежительную гримасу.

– Мне совсем не тяжело, матушка. Я сама буду ухаживать за папой.

– Ну-у-у, – протянула она, – ты посмотри на ручки-то свои белые. Никогда они черной работы не знали. А не боишься, что пальцы твои огрубеют, что ноготки пообломаются? Что ж ты тогда делать-то будешь?!

Я усмехнулась ее словам:

– Ну, не настолько я, бабушка, слаба, чтобы ручки мои огрубели, а ноготочки обломались. Так что об этом прошу вас не беспокоиться.

…Если бы я только знала, что за «помощь» скоро прибудет…

Фекла отвернулась от меня, нервно дернув плечами, и сухо спросила:

– А сынок-то мой где ж сейчас?

Я равнодушно ответила:

– Не имею представления, где ваш сын.

– Ну вот поди и узнай, чай, жена. А мы с Валерьянычем еще немного тут побудем.

Я уже хотела возразить, но потом подумала: раз она ничего плохого ему не говорит, как я сама смогла убедиться, значит, я спокойно могу оставить их вдвоем. «Возможно, и лучше будет папе, если она скрасит его одиночество своими разговорами». Эта мысль показалась мне разумной, и я вышла из комнаты со спокойной душой. Плотно притворив за собой дверь, я какое-то время стояла, прислушиваясь. Она словно чувствовала мое присутствие и крикнула из-за закрытой двери:

– Иди-иди! Мужика свого лучше найди да позаботься об ём, чем здесь без дела простаивать.

Время было позднее, да и день получился тяжелый, так что я медленно побрела ложиться спать – с надеждой, что завтрашнее утро принесет с собой свежий ветер. «И пусть новые мысли и новые планы родятся у меня в голове, пусть темнота и тоска отступят, и новый день подарит мне свет».

Федора в комнате не было, но я и не хотела его видеть. «Возможно, он пьет… Или очередную нечестивую девку в каком-нибудь углу зажал… пусть! Ни видеть, ни слышать его я пока не могу, – на душе вновь стало гадко. – Как же мы с ним будем жить дальше? Всё, достаточно, – остановила я поток своих сожалений, – не хочу сейчас об этом думать! Всё завтра, завтра…» – проваливаясь в глубокий сон, решила я.

…Мне снился Петр. Мы держались за руки, я смотрела в его лицо, а он повторял мне слова любви. И я, внимая, тянулась к нему всей душой. Но вот он стал отдаляться, а я всё силилась приблизиться к нему, мне было просто необходимо, чтобы он заключил меня в объятия… Но он был словно ускользающая струйка песка, просыпающаяся сквозь мои пальцы. И я никак не могла его поймать, сколь ни старалась…

Мерцание зеркал старинных. Я рождена, чтобы стать свободной

Подняться наверх