Читать книгу Мерцание зеркал старинных. Я рождена, чтобы стать свободной - Светлана Гребенникова - Страница 7

В столовой восседала мать Федора и пила чай на деревенский манер. Наливая горячий напиток в блюдце, она шумно прихлебывала, что заставило меня невольно передернуть плечами. Я подошла к ней, слегка кивнула в знак приветствия и сделала вид, что не заметила ее жеста – руки, которую она «царственно» протянула, не вставая со своего места.

– Доброго дня, Фекла Федоровна. Федя сказал, что вы хотите видеть меня…

Фекла убрала руку и фальшиво заворковала:

– Присаживайся, присаживайся, деточка. И ты, сынок, чиво стоишь? Скорее садитеся, детки, да вот, покушать себе берите. А начну я, Наташа, вот с чего: что-то сынок мой плохо выглядит. Наверное, не ест совсем? Ведь как испереживался весь, посмотри. Щёки-то ввалились у его, и кружищи черные под глазами.

Я мельком взглянула на Федора, и сложные чувства шевельнулись в моей душе. Мне потребовалось немало усилий, чтобы подавить поднимающийся протест.

– Я думаю, вы преувеличиваете…

Мать даже слушать меня не стала и, махнув рукой, безапелляционно добавила:

– Плохо ты ухаживаешь за им, дочка! Плохо, я говорю! Не как следует обихаживаешь сыночка мово. Ты, Наташка, гляди: не одумаисся, заберу его обратно домой! Найду ему в деревне девку – у-у-ух, работящую!

Я согласно кивнула и улыбнулась, а про себя подумала: «Господи, хоть бы тебя черти унесли туда, откуда принесли, да с сыночком вместе! Как я была бы счастлива! Рожи ваши видеть уже не могу!»

Я села в папино кресло во главе стола и, положив перед собой сцепленные в замок руки, молча взирала на мать с сыном. Этот жест не укрылся от родственников: они прекрасно поняли, что я имею в виду, и переглянулись.

– Слушаю вас внимательно, Фекла Федоровна.

Мать закашлялась, слишком жадно отхлебнув из блюдца. У этой женщины была странная особенность: не притрагиваясь к табаку, она кашляла и хрипела, как заядлый курильщик. Живя в нашем доме, она по-прежнему носила домотканые сарафаны и нелепые бабьи чепцы. Правда, речь ее немного изменилась и уже не была такой корявой, как раньше.

– Да, Наташа… Мы с сыном посоветовались, и вот я об чем поговорить с тобой хотела. Дочка моя отыскалась, сестра Федькина… – она внимательно посмотрела на меня, ожидая реакции, но я упорно молчала. Мать, вздохнув, продолжила: – Прошу твоего дозволения, чтобы, как получит мое письмо, могла она приехать сюда и постучаться в эти двери. И я хочу впустить ее внутрь, не оглядываясь на твою недовольную гримасу.

Я усмехнулась:

– Почему это вы решили, что у меня в тот момент будет на лице, как вы изволили выразиться, гримаса?

– Ну… потому, что вы давние с ей врагини.

– Полно, матушка, – пропела я. – «Врагини»… Слово-то какое… неправильное. Какие же мы с ней враги? Нам делить нечего! Уважу вашу просьбу, открою ей двери и внутрь зайти позволю.

– Не обманываешь, дочка?

Я сделала большие удивленные глаза:

– Что-о-о вы, матушка? Да как можно? Разве хорошая невестка на такое осмелится?

– Ну да, ну да… – недоверчиво протянула она.

«Уж ежели играть, то хорошо, – подумала я. – Уж коли быть лицедейкой, то такой, чтобы никто… никто не смог отличить игру от жизни!»

Лукаво прищурясь и только что откровенно не улыбаясь во весь рот, я смотрела на Феклу. Свекровь знала, что я бессовестно вру, что весь наш приторно-добропорядочный диалог – ложь от первого до последнего слова. Со стороны это, наверное, выглядело очень забавно. Представьте себе: две женщины, всеми фибрами души ненавидящие друг друга, улыбаются и пытаются говорить красивыми словами, сохраняя хорошую мину при плохой игре. Сия сцена достойна театральных подмостков!

Я вынуждена была скрывать под маской внешнего спокойствия, беззаботности и веселости свои чувства и к матери, и теперь уже к ее сыну – раздражение и недовольство. «Видно, всегда мне придется выживать так теперь, – горько подумала я. Папа не может меня защитить, а про графа и говорить не приходится. Недавно он узнал, что его молодая жена больна чахоткой, и кроме нее, он ни о ком больше думать не может. Ходят слухи, что и сам граф без конца обращается к докторам по причине частых приступов мигрени. Не добивать же мне еще и его своими проблемами…»

Служанка принесла мне кофий и, отпив маленький глоточек, я с беспечным видом спросила:

– А где Парашка скиталась столько времени? Поведайте, матушка. Может, ей лечение какое потребуется, прежде чем она переступит порог моего дома?

Свекровь аж подпрыгнула на месте и хрипло рявкнула:

– Это ты на что, паскудница, указать хочешь?!

Отпив еще глоточек и выдержав паузу, я елейно ответила:

– А я, Фекла Федоровна, прямо говорю, что… э-э-э… как бы это полегче… У дочери вашей особенности есть, не совсем чистоплотные, а у меня ребенок в доме. А так как в силу печальных обстоятельств ответственность за всех живущих тут теперь ложится на мои плечи, я вас предусмотрительно и спрашиваю.

Мать хрипло заверещала:

– Какие такие особенности?! Федь! Чегой-то она? Чего?..

Затянувшийся разговор о Парашке начал злить меня. Ушибленное место болело, и находиться среди своих обидчиков я не имела никакого желания.

Федор до поры до времени не вмешивался в разговор: он сидел насупившись и виновато поглядывая в мою сторону. Видно, до него всё же дошло, что он был неправ.

Мой тон и нелестный отзыв о дочери всё-таки вывели Феклу Федоровну из себя. Она подняла налившиеся кровью глаза, открыла рот, чтобы вылить на меня ушат нечистот, но тут подоспел Федор. Решив успокоить мамашу, он положил руку ей на плечо и примирительно забасил:

– Ну будет вам, мама, будет. Наталья Дмитриевна права. Есть за Парашкой грех такой, и все об этом знают. Ты вспомни, как она из деревни уезжала…

О! Тут грянули громы и молнии:

– И ты, паскудник, туда же?! Это ты от нее дерзости набрался?! – мать кивнула в мою сторону. – Смотрите на него, люди добрые: сестру свою единокровную признавать перестал! Чья следующая очередь, моя?!

– Мама… ну что ж вы зазря волнуетесь? – Федор как-то сразу заговорил на деревенский манер. – Ну не стоит так нервы трепать. А что до Парашки, то как была она мне сестра, так сестрою и остается! Не открещиваюсь я от нее вовсе. И от вас, мама, тоже: люблю вас очень и уважаю. И Наташа, жена моя… Наташ, скажи… – Он толкнул меня локтем.

– Что сказать? – удивленно переспросила я.

– Ну как же… Что ты маму мою уважаешь, – зашептал он.

– Так ты ведь уже сам всё сказал. Зачем я, как дурочка, твои слова повторять буду?

Злость и раздражение трансформировались в чувство глубокой отрешенности и сарказм.

Мать вновь обратилась ко мне:

– Вот послухай меня, Наташка, ибо хочу тебе хорошее предложение сделать. Слышала я о печальном состоянии отца твоего…

– А что явилось причиной «печального состояния отца моего», вы тоже знаете?

– Знаю, знаю! И поступки свого сына с тобой обсуждать не собираюся! Коли посчитал он нужным так сделать, значит, была на то его правда и его воля! И не собираюсь я обвинения твои выслушивать! Уже на дочь мою наговорила, вовек не разобраться! Врачей она мне тут, заморских докторов предлагает… Ишь, кака!

Она еще что-то бормотала, я начала терять нить разговора в потоке ее сознания и уже думала, как побыстрее сбежать… Но тут услышала ее слова:

– Человек у меня в деревне есть надежный, который за неходячими больными присматривает. Чтобы тебе жизнь свою молодую не гробить, чтобы у мужа внимание не забирать для больного отца-старика… Девушка хорошая. Она в селе выросла, городской жизни не знает, и искушения городские ей неведомы. И эта девушка может составить хорошую компанию твоему папе, потому как негоже молодым господам на болезни стариков оглядываться…

…О, если бы я только могла доподлинно знать, о чем помышляет эта женщина, никогда бы не поступила так опрометчиво и беспечно. Гнать ее нужно было из нашего дома, вместе со всем семейством… Сколько раз колокольчики тревожным звоном отзывались в душе, но я не хотела слушать их предупреждения. После недавнего поступка Федора я обязана была обратиться за защитой к графу, пока он еще был при памяти, дабы защитить себя, отца и дочь. Но я не сделала этого, мне, видно, трудно было признаться перед ним, что грандиозные планы его неразумной дочери потерпели фиаско…

– Девушка молодая да сильная, опыт большой имеет, травница она знатная, – продолжала мать. – Кажной травинке применение разумеет. Ты с ответом не задерживай… Слышь, Наташка, я тебе, вроде, сказываю, а ты кудысь в сторону смотришь да об чем-то думаешь, не пойму я… Дело говорю!

– Я услышала, Фекла Федоровна. Если у вас всё, то я пойду…

Я встала и уже собралась уходить, но оскарбленная неучтивым к ней отношением свекровь, не отрывая от меня колючего взгляда, обратилась к сыну, который развалился на диване.

– Федь…

– Ну чего вам, мама?

– Вот смотрю я на нее и никак в толк не возьму… Федь, чего ты нашел-то в ней? Чего держишься за ее, как за веревку колодезную? Что в ней есть такого?! Нет, я без зла, ей Богу тебе говорю, без зла. Не понимаю просто… Фе-е-едь…

– Мама, на ваши глупости у меня совершенно нету времени.

– То-то я и смотрю, шибко занятый ты здесь сидишь! Развали-и-ился… – Фекла хлопнула ладонью по столу. – Подойди к матери! Спросить хочу-у-у…

– Мама! Вы зачем моей жене дурной пример подаете?!

– Ты почему со мной так разговариваешь?! Где твое почтение? – орала в ответ мать.

Я смотрела этот спектакль с большим интересом.

– Тьфу-у-у, – загудела свекровь и, театрально взвизгивая, согнулась пополам, а потом разогнулась, раскидывая руки. – Ой-й-й, важный якись найшовся! Давно ли в обосранных штанах бегал? – верещала она. – Тю-ю-у-у, матери вин своей будеть про важность сказывать, которая соплю-то йому с детства подтирала. Не стыдна-а-а-а?

Я прыснула в кулак и даже готова была поблагодарить эту бабку за секунды радости. Федька весь покраснел и аж задохнулся от негодования:

– Мама, ей Богу! Право, ну что вы за ерунду говорите! Какие штаны обосранные? Какие сопли? Мне лет-то сколько, вспомните! Или вы от старости умом скорбны стали?

Фекла уперла руки в боки, и ее сухонькое тельце двинулось на Федьку.

– Ты подывись, как вин, подлец, разговаривать навчился! А-а-а! Понабралси тут лоску столичного… – подойдя вплотную к Федору и топая ногами, мать начала неистово горлопанить: – Заткнись! Як я скажу, так и будеть! Да весь твой лоск, вот так вот – тьфу-у-у! Слетит с тебя! Перьями куриными осыплется! И ты куренком голым предстанешь! Чтоб остатний раз я слышала, як ты на мать голос подымаешь! И не смей даже рот свой на меня открывать! Кому ты усим обязан?! Мне! Почитай мать свою! Иначе будут тебя по жизни одни несчастья преследовать! Помяни мое слово! Ведь так вместо благословения родительского можно и проклятие получить!

– Ой! Ма-а-ма, – завопил Федя, гнусавя, – ваши бабские угрозы при себе оставьте! Как вы их из деревни привезли, так обратно и увозите, коли не нравится вам жизнь столичная. Я скоро большим начальником стану, а вы меня всё уму-разуму учите. Чай я сам уже отец, глава семейства…

Мать не унималась. Топая ногами, она верещала на весь дом, да и Федька от нее не отставал… Уходить мне моментально расхотелось: давно я такой трагикомедии не видывала. На столе в хрустальной вазе стояли сушки, я схватила горсточку и, забравшись с ногами в папино кресло, неотрывно, мало того – с наслаждением взирала на них, закидывая в рот крошечные бараночки, одну за одной. Уж очень захватывающее зрелище разворачивалось перед моими глазами. «Во-о-от! Вот она, природа-то ваша истинная! Сыночек-то на маменьку как похож, как две капли воды, не отличишь… Права, Федька, мать твоя, когда говорит, что если содрать лоск твой наносной, явишься ты перед всеми, как петух ощипанный! Господи, да где же глаза мои раньше были?! Почему они только сейчас открылись?! Что же я наделала, глупая…»

Не в силах больше спорить с сыном, бабка топнула ногой и заорала на весь дом:

– А ну пошел! Отсюда! Во-о-о-он! Недосто-о-о-йный!

От этого крика я поперхнулась сушечкой и закашлялась. Они меня наконец-то заметили и, перестав спорить между собой, весь свой пыл обратили в мою сторону.

– Так ты здесь еще, что ли?! А мы думали, ушла давно! А ты тут сидишь, сухарями давишься да подслушиваешь?

Я встала с кресла и громко расхохоталась, окончательно сбив их с толку. Вытерев выступившие слезы, пошла к двери и уже на выходе, обернувшись, бросила:

– Не забывайтесь, дорогие родственнички: я, в отличие от вас, у себя дома!

Развернувшись на каблуках, я бросилась прочь с максимальной скоростью, на которую только была способна. Федька едва успел крикнуть мне вслед:

– Наташка! Подожди! Я еще не готов.

А я подумала: «Да ты готовься, готовься. Кто ж тебе мешает?»