Читать книгу Мерцание зеркал старинных. Я рождена, чтобы стать свободной - Светлана Гребенникова - Страница 3

Кухарки старались мне угодить, ежедневно готовя самые любимые мною блюда, и к середине сентября я стала походить на колобок. Домашние и в шутку, и всерьез советовали:

– Наташка, ты когда с лестницы спускаться будешь, девку позвать не забудь, а то, не дай Бог, укатишься… Где мы тебя потом ловить станем?

Я не обижалась, удивляясь сама себе. Будущее материнство благотворно повлияло на меня, сделав мой характер достаточно покладистым.

До родов оставалось совсем немного, когда произошли события, перевернувшие и мою жизнь, и жизнь всего моего окружения. Нарушилось спокойное бытие Лигова, которое было погружено в радостное ожидание рождения нашего с Федором ребенка.

После ужина в тот день все обитатели дома разбрелась по своим комнатам. А я пошла прогуляться по парку в сопровождении служанки. Лето было на удивление жарким и засушливым, так что уже в начале сентября не напитавшиеся влагой деревья вовсю сбрасывали листву. Я медленно шла, поддевая носками туфель желто-бордовые листья. На меня вновь нахлынула меланхолия. Сколько себя помню, желтый ковер листьев всегда приводил меня в странное, необъяснимо волнительное состояние души… Зябко передернув плечами, я поняла, что замерзла, и поспешила в дом. На небе сгущались тучи, вот-вот должен был пойти холодный осенний дождь.

Служанка помогла мне раздеться, я отпустила ее. И тут услышала чей-то приглушенный разговор. До меня доносились обрывки фраз, смех… Прислушиваясь, я прошла вглубь дома, но никого не увидела ни на кухне, ни в гостиной. Всё стихло. Покрутив в недоумении головой, я решила вернуться к себе. Поднимаясь по лестнице, вновь услышала голоса и женский смех. Я узнала его и остановилась, прислушиваясь. Распознать второй голос я никак не могла, потому как говорил он шепотом, явно не желая быть узнанным.

Там внизу было четыре хозяйственные комнаты, вереницей, одна за другой. Именно оттуда раздавались голоса и смех. Какое-то время я еще стояла на ступеньках, прислушиваясь, но разобрать слов, которые шептал мужчина, так и не сумела. Зато женщина разошлась вовсю, и ее смех громким колокольчиком звенел в тишине дома. Ужас сковал мое сердце, мерзкая догадка вползла в него, точно змея, и больно ужалила… Ни минуты не мешкая, я спустилась вниз и тихонько потянула на себя дверь. Она раскрылась, раскрылись и мои глаза… Слова застряли в горле. В комнате был полумрак, и парочка в темноте казалась единым двухголовым существом. Я кашлянула, и они замерли. Первой очнулась женщина, которая, увидев меня, только и смогла, что в ужасе поднести ладонь к губам:

– Бог мой, Наташа… Как давно ты тут стоишь? И что здесь делаешь? Ты шпионишь за мной?

Я не удостоила ее ответом и обратилась к своему мужу, который отдернул руки от талии Дарьи Леонидовны и виновато убрал их за спину. Презрительно скривив губы, я спросила:

– Ты-то что здесь делаешь, пес шелудивый?! Мерзавец! У меня нет слов, чтобы дать оценку тому, что я вижу! Как ты посмел?! Или это твоя изощренная месть?! Ты так ненавидишь моего отца, что решил подобным гнусным образом с ним поквитаться?

Федор открыл было рот, но я резко подняла руку:

– Ни слова! Это вопрос риторический. К чему спрашивать о том, что и так очевидно.

Я приблизилась к той, которая еще недавно так рьяно заботилась о здоровье папеньки, что пренебрегла и заграничной жизнью, и гостеприимством родных.

– А вы! – я скривила губы в презрительной ухмылке, – любезнейшая… Ха! Ну что же вы так смотрите на меня? Двуличная дрянь! Или вам совсем не жалко моего отца? Как вы могли так обидеть его?

Она пришла в себя и, горделиво подняв голову, сказала:

– Ну, ну, ну… девочка, не делай скоропалительных выводов! И, пожалуйста, удержи свой язык от лишних слов, а голову – от ненужных мыслей. Что ты себе напридумывала? Ничего не было! Мы просто мило беседовали.

– Где?! В темном чулане? – усмехнулась я. – Больше в нашем доме побеседовать негде?

– Ну… я решила посмотреть, что здесь за комнаты, а Федор шел мимо… и любезно согласился удовлетворить мое любопытство. Мы разговорились… Он рассказал какую-то непристойную шутку, чем и вызвал мой громкий смех.

Федор, как нашкодивший пес, стоял и молчал, переминаясь с ноги на ногу.

– И то правда, повеселиться-то у нас больше негде! И поэтому вы прячетесь как воры здесь, под лестницей, чтобы никто не увидел… И как, удовлетворил?

Она густо покраснела.

– Прости, не поняла? Что?

– Любопытство ваше он удовлетворил? – Я повысила голос. – Где сейчас мой отец?

– Дмитрий Валерьянович в своих покоях, – ответила Дарья Леонидовна, – спит. Он немного устал.

– Ах, он спит?! Так я пойду сейчас и разбужу его да поведаю, кого он приютил, какую змею пригрел на груди!

– Наташа, – Федор двинулся в мою сторону.

– Не подходи! – почти крикнула я, теряя терпение.

– Да ничего не было! – буркнул Федор. – Мы просто…

– Да у тебя всё просто! Вы живете в доме у человека и у него же под носом творите свои гнусные делишки!

Тут я почувствовала неприятную тянущую боль. Живот стал словно каменный… Согнувшись пополам, я громко застонала. Федор, испугавшись, бросился ко мне.

– Наташа, ну что ты так нервничаешь? Ведь не было же ничего! Клянусь Богом, не было! Ну что вы стоите, Дарья Леонидовна, скажите ей! Скажите же ей, что она…

Она тоже подбежала ко мне и испуганно засуетилась.

– Наташа, ты дыши, дыши глубже, сейчас мы тебе поможем!

Я собралась с силами и резко отстранила ее.

– Не прикасайтесь ко мне! Не прика-а-асай-тесь, а-а-а… – кричала я, корчась от боли.

Наткнувшись на мой ненавидящий взгляд, Дарья Леонидовна отпрянула. Я зло зашептала:

– Мерзавцы! Как давно у вас это продолжается?! А-а-а-а… Позовите кого-нибудь, чтобы меня отвели к отцу, я хочу быть рядом с ним – не с вами! Не с вами!

Они подхватили меня под руки и отвели в комнату, а я была уже не в силах сопротивляться. Внутри болело так, что, казалось, меня сейчас разорвет на куски. Я легла и приказала послать за повитухой.

Через час она явилась и, спешно оглядев меня, сообщила, что я рожаю – несколько раньше, чем следовало. До назначенного срока оставалось две недели. Вокруг засуетились служанки. Повитуха спокойно и толково отдавала распоряжения.

Корчась от боли, я допытывалась:

– Что? Что-то не в порядке? Почему так рано?! Что-то неладно с ребенком?

Старуха присела около меня и заботливо погладила по голове:

– Успокойтесь, голубушка, на все воля Господа. Один он знает, когда и кому срок пришел на этот свет явиться. Дышите глубоко и старайтесь делать только то, что вам говорят.

Федор бестолково топтался возле кровати. Повитуха прикрикнула:

– Папаша, покиньте комнату, вы мешаете.

– А-а-а-а, – кричала я в это время, корчась от боли, – позовите ко мне папу, я хочу, чтобы он был рядом! – Мне казалось, что нас с ним предали и что, если мы сейчас объединимся, нам будет легче перенести произошедшее.

У меня начались роды, и протекали они тяжело. Я никак не могла поймать правильный ритм дыхания. Мне всё время хотелось вскочить с кровати и ходить, ходить… Хотелось выйти из комнаты на улицу, на воздух. И чтобы меня никто не трогал, не хватал за руки… чтобы ко мне никто не прикасался, не ограничивал движений, перемещений по моему собственному дому. Но чьи-то руки везде ловили меня и укладывали обратно в кровать. На лоб то и дело клали мокрый компресс, и все как заведенные повторяли:

– Дыши, дыши глубже! Спокойно, голубушка, дыши.

Так прошло, наверное, часа два. Боли уже почти не прекращались.

– Ну всё, деточка, скоро разрешишься. Да ляг ты наконец, окаянная! – прикрикнула на меня повитуха. Милая моя, ну же! Ты должна постараться. Ребеночек-то у тебя совсем слабенький… Выживет ли?.. Только один Бог и ведает. Ты постарайся помочь ему, деточка, постарайся, милая. Давай, тужься, тужься как можно сильнее! Ты должна дитя очень быстро из себя вытолкать, иначе ему не хватит силенок, чтобы задышать!

И эти слова как будто вползли в мою голову и стали разъедать ее изнутри. Я только и слышала, что должна сильнее тужиться, чтобы у ребенка было время и возможность научиться дышать. И я сделала то, что мне говорили. Я вытужила эту девочку… и услышала ее тоненький писк. Криком назвать это было сложно. Но самое главное – она была живая!

Немного придя в себя, я попросила:

– Дайте мне ее!

Но девочку уже помыли, и, проигнорировав мою просьбу, повитуха твердо ответила:

– Ребенок, деточка, слаб очень! Да и ты ослабла, крови много потеряла…

Я не понимала смысла того, что мне пытаются сказать, и слезно просила, почти умоляла:

– Дайте же мне посмотреть на мою дочь, я хочу подержать ее…

Но девочку унесли. Я попыталась встать, но меня опять уложили в кровать, обложили всякими компрессами и оставили с девушкой, которая должна была следить за моим состоянием. Я время от времени проваливалась в полусон-полуобморок и бредила, что хочу видеть свою Софийку, требовала, чтобы мне принесли мою доченьку. Потом я снова открывала глаза и приходила в себя.

– Где Федор? Почему он не со мной? Позовите его!

Но как только он приходил, я вновь впадала в бессознательное состояние, и девушка потом рассказывала, что я опять просила вернуть ребенка.

Так продолжалось больше недели. Я никак не могла выправиться – всё время находилась на грани жизни и смерти и то и дело теряла сознание из-за сильной потери крови. Приходя в себя, я видела каких-то докторов. Меня всё время пичкали отварами и пилюлями. Потом, когда стало немного легче, один из врачей завел со мной разговор.

– Наталья Дмитриевна, – спросил он, присев на стул возле моей кровати, – вы расскажете мне, что предшествовало родам? Что с вами приключилось?! Вы что-то съели? Или выпили? Может, подняли тяжелое? Я должен знать… Ведь ваша беременность протекала удовлетворительно, и не было совершенно никаких предпосылок…

Я откинулась на подушки и покачала головой.

– Нет, доктор, ничего особенного я отметить не могу.

Как я могла сказать постороннему человеку, пусть даже и врачу, о настолько грязном, нестираном белье?.. Мне не обидно было за себя и плевать на Федора, но больно за папу, ведь он так нежно и по-особенному относился к этой женщине.

Я соврала лекарю что-то невразумительное, первое, что пришло на ум, и отправила его восвояси. Своими расспросами этот врач вновь разбудил во мне все сомнения и воспоминания, которые вызвали преждевременные роды, и я решила во что бы то ни стало в этом разобраться.

Оставшись одна, я попыталась встать с кровати, дабы направиться на поиски мужа. Но сильное головокружение не позволило мне этого сделать, и я обессиленно рухнула на подушки. Я подумала, что нужно съесть что-то горячее, чтобы прибавилось сил. Тогда мне удастся прояснить пакостную ситуацию. Но пока я распоряжалась об обеде, в голову пришла толковая мысль: «Аня! Конечно! Я должна была попросить ее сразу. Уж она бы из-за своей природной нелюбви к моему мужу не побрезговала за ними последить, подслушать их разговоры и всё как на духу мне потом выложить!» Я послала за Аней, и она не замедлила явиться.

– Барышня, какая я радая за вас! Матушка вы теперича.

Я махнула рукой, указывая на стул.

– Аня, про это после. Ты садись поближе, у меня к тебе деликатная просьба.

– Что случилося? – спросила она испуганно, видя мое взволнованное лицо.

– Да ты не бойся, садись! И послушай, что я тебе скажу.

Она села и вся превратилась в слух. Тяжело вздохнув, я поведала ей, как застукала Федора и треклятую Дарью Леонидовну. Анька, выслушав, всплеснула руками и забубнила:

– Ах ты, фря заморская, кляча старая! Вы тока гляньте: на молодого позарилась. А я ведь с самого начала сказывала – подлюка твой Федька. Говорила, что от него одни беды приключаться будут.

– Да замолчи ты, говорила она… Вот о чем я хочу тебя попросить, Аня: пока я тут валяюсь, в моем доме могут происходить всякие мерзости…

– Ну да, барышня, – скептически вздохнула Аня, – в которых вы участия не принимаете. Как обидно-то, как обидно…

– Ты свой юмор деревенский при себе оставь! Я с тобой не просто так посплетничать решила, серьезный разговор веду. Прекрати ерничать, или я сейчас же велю тебя высечь! – я начинала злиться. – Послушай, что скажу. Ты должна проследить…

– За кем? За Федькой?!

– Нет, Анюта! За ним следить бесполезно: он сразу заметит и башку твою дурацкую от тела несуразного оторвет.

– Чего это она у меня дурацкая? – обиженно пробубнила Анька.

– Ань, не бубни. Ты за ней последи, это куда проще будет. Она, курица, даже представить не способна, что я могу замыслить… Будет думать, что, находясь в таком неудобном для себя состоянии, я не сумею им помешать, и это станет ее роковой ошибкой! Проследи аккуратно, чтобы никто ничего не заподозрил… Сегодня вечером придешь и мне в подробностях всё доложишь. Что, где и как происходит. А я тут буду пока лежать и свое болезное состояние лелеять. И с нетерпением ждать твоего визита и новостей, которые ты принесешь. Всё поняла?

– Да поняла я, барышня. Как не понять-то… Так я побегу?

Я ее отпустила.

Чувствовала я себя уже лучше. Злость на эту парочку придала мне сил.

Мне принесли горячей еды и много всяких фруктов. Отодвинув тарелку, я спросила:

– Где моя дочь? Почему ее не несут?

– Помилуйте, барышня! Вы же едва в себя пришли… Да и крошка ваша очень слаба еще. К ней доктор за доктором приходят, один другого сменяет. Не велели ее лекаря пока никуда выносить. Она, барышня, как рыбка, из воды вынутая, в чём только душа теплится. Все там по очереди дежурят, слушают – дышит ли. Кормилицу ей нашли… Но, кажись, вот сегодня и вам чуть лучше, и ей полегчало, вроде как на поправку пошла дочка-то ваша. Видать, жить будет. Доктора сказывают – цепляется она за жизнь! Потерпите хучь до завтрева. Нынче доктор опять не велел никому приходить, да и вы, может, покрепче станете. Вы поешьте – вон, истощали вся!

– Ну хорошо! – согласилась я.

Странно: видно, не проснулся еще мой материнский инстинкт. Наверное, я должна была бы если не пойти, то поползти к дочери, но я этого не сделала. И подумала о том, что, если ей суждено уйти от меня, если эта девочка нежизнеспособна, то лучше мне ее не видеть и не рвать себе душу. Я сама едва не отправилась на тот свет, и не было у меня пока никаких сил испытывать новые потрясения.

Ани долго не было, и я уже подумала, что она не придет сегодня, но в десятом часу она всё же явилась. Без стука отворила дверь, тихо просунула голову, убедилась, что никого нет, быстро прошла и села прямо на пол возле кровати.

– Барышня, я сделала всё как вы просили, – и умолкла.

Я не выдержала:

– Что же ты молчишь? Не томи! Отвечай, что видела?!

– Всё как на духу расскажу, ничего таить не стану. Только об одном вас спрошу: барышня моя, слабы вы еще… Может, не тот момент, чтобы вам слушать всякие мерзости?

– Нет, Аня! Как раз тот! Я прошу тебя – рассказывай!

И Аня поведала мне о том, что делал Федька, пока я валялась в беспамятстве и не могла пошевелиться.

– Спальницу вашу новую я в углу зажала да пригрозила: коли не скажет всё как есть, добьюсь, что ее на конюшни сошлют. Так она, испужавшись, всё мне и выложила. Девка она сметливая и всё подмечает. Чего греха таить: судачат они про господ меж собою, всё знают. Три раза в день муженек ваш брал приготовленное для вас питье, лекарства и еду, что вам готовили, сам приносил, здеся ставил, целовал вас в лоб и быстрехонько уматывал, пожелав вам скорейшего выздоровления. А к ребятенку вашему он часто ходит, его в любое время пускают, когда ему только заблагорассудится.

Дмитрий Валерьянович часами просиживал подле вас, когда вы были в беспамятстве, и тож занемог от того, что видел, как вам плохо. А где-то после пяти часов, когда подавали чай, все разбредались по своим комнатам, чтобы отдохнуть, и папенька ваш удалялся к себе. Так вот, – с негодованием говорила Аня, – тогда-то в доме и начиналась сокрытая от всех греховная жизнь, которую вели ваш Федор и, прости, Господи, избранница вашего папеньки, Дарья Леонидовна…

Аня поведала, что встречались греховодники в овальной зале и на виду у всех якобы затевали беседу о чем-то обыденном… В течение часа-двух прикидывались, чтобы поглядеть, не выйдет ли кто случайно в центральные комнаты и не сможет ли заметить нечистоту их намерений. Потом дама удалялась, а Федор заходил на кухню за крепкими напитками, и встречались они уже тайно – в северном крыле: закрывались вдвоем в комнате, где когда-то ночевала Надин.

– Из комнаты той смешки доносились да вольные речи, это я сегодня сама слышала. Ранее мне об том девка говорила… ох, любопытная! Она вроде бы следила за ими, но клялася мне, что ненароком всё видела да слышала. Ох, барышня моя, три часа я под дверью-то слушала. И всё, что из-за двери слышно было, говорило о том, что предаются они там самым нечестивым делам. Барышня, врать не буду, глазами не видела, но ушами всё слышала. Всю правду говорю, греховодничают они, сволочи!

– Так… – задумчиво произнесла я, уставившись в одну точку. Ты сейчас оттуда пришла?

– Да, барышня, как только надоело мне их охи-вздохи слушать, так я сразу к вам побежала…

– Дура ты! – со злости крикнула я.

– Почему же? – оторопела Анька.

– И не спрашивай меня, почему! – в сердцах бросила я. – Дура, и всё! Надо было дождаться и посмотреть, куда они направятся и чем их день окончится.

Тут дверь распахнулась, и в комнату зашел Федор. На лице его играла улыбка, а щёки были окрашены румянцем. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, чем он недавно занимался: несколько прядей его челки прилипли ко лбу, а глаза с поволокой и заметно вздымающаяся грудь выдавали недавнее участие в любовных игрищах.

Он подошел к кровати и, нарочито беспокойно трогая мой лоб, спросил:

– Как ты себя чувствуешь, Наташа? Я смотрю, ты уже пришла в себя, и лоб твой холоден.

– Конечно! Он заледенел от таких потрясений.

– Ты о чем, душа моя? – и он зыркнул на Аньку.

Она тут же откланялась и выскочила, ее как ветром сдуло.

– Помоги-ка встать, Феденька.

Он протянул мне руку, и она была влажной и горячей. Еще не успела остыть после недавних волнений.

– Федь… А почему у тебя руки влажные?

– Да я, Наташа… боялся опоздать, спешил к тебе. Хотел пожелать спокойной ночи, торопился, пока не заснула, вот и преодолел лестничный пролет на одном дыхании.

Врал он, как ему казалось, умело. Видя его довольное лицо, я усмехнулась и ничего не ответила, а потом потихонечку поднялась с кровати.

– Федя, отведи меня к нашей дочери. Я хочу ее увидеть! И пусть никто, слышишь, никто не преграждает мне дорогу! Я уже могу ходить и хорошо себя чувствую. Надеюсь, так же хорошо себя чувствует и она. Ведь ты же можешь ее видеть? Я тоже хочу!

– Да, Наташа, если ты этого желаешь, мы отправимся прямо сейчас.

Он взял меня под руку, и мы тихонечко пошли к покоям своей дочери. Вместе с ней жили кормилица и девушки, которые следили за ее состоянием.

– Федь… А как там Дарья Леонидовна? Отбывать не собирается?

Краем глаза я видела, что он даже не поморщился.

– Знаешь, душенька, пока, вроде, нет. А что такое? Я думаю, ее твой папенька должен восвояси отправить… или какой сигнал к этому дать.

В его словах была логика.

– Твоя правда, должен он ей сигнал дать. И… обязательно даст, в очень скором времени.

Он остановился, сжал мой локоть и сказал:

– Наташа, я же говорю тебе: ничего не было… Не было!

– Не было, не было… Хорошо, я тебе верю. Не было… не было… не было… – бормотала я себе под нос. – Федь, – окликнула я его.

– Да, душа моя.

– А хочешь, я расскажу тебе, что той ночью было?

– Какой ночью? – опешил он.

– Ну, тогда, перед свадьбой.

Он на несколько минут задумался, потом вспомнил и поспешно произнес:

– Нет! Не хочу!

– А чего так?! Ну, слушай. Дело было так…

– Нет, нет и нет, – быстро произнес он. – Остановись! Пускай при тебе останется! Не хочу, чтобы твой светлый образ тускнел в моих глазах.

– Ах! Смотрите, какой ранимый, – усмехнулась я. – Не хочет, чтобы мой светлый образ…