Читать книгу Возвращение черной луны - Светлана Викарий - Страница 15

Когда Владимир Кудинов подкатил на своей старенькой машине к дому матери, там уже пыль стояла столбом. Он и не понял ничего – стол в горнице накрыт, словно в праздник, суета какая-то в воздухе двора. Серега, уже поддатый, однако помытый в бане, побритый дочиста и одетый в какие-то умопомрачительно яркие тряпки, сновал, как электровеник от огорода к дому.

День рождения матери праздновали зимой. Тогда что он мог забыть?

Его просто оторопь взяла, когда он увидел, что дядька, моложавый и легконогий, дымит не привычную «Приму», а нахально держит в руке пачку редкого в этих краях «Кента».

– Вован! Ты ж ничего не знаешь!.. – радостно воскликнул Серега.

– Откуда мне знать? Я раз в неделю приезжаю. – Удивился он.– Ты откуда такой попугаистый?

– Вован! Садись, а то упадешь! – предупредил Серега.– Бля, буду!

– Да не томи, ты! Говори!

– Вован! Праздник на нашей улице! Лорхен свалилась! Из Америки!

Новость была для Владимира лучшая за последние несколько лет. При этом совершенно неожиданная. Лорка никогда не обещала посетить родину.

– А сейчас их высочество, дева американская, баньку принимают.

– Ой, черт! – вырвалось у Владимира. – Ничего себе! Лорка! Сеструха!

– Я ж тебе говорил! Я ж тебе говорил, садись! Лорка, это ж надо! Явилась – не запылилась. А вид у нее, я тебе, скажу!

– Что?..

– Класс! Вот как она тогда свалила неожиданно, вот так и упала теперь на голову. Как двадцать пять лет ей… Веришь? Ну, тридцатник – не больше! Я такой бабы в жизни не видал. Ну, Мадонна!.. Или как эта, там жена Брюса американского, крутого, она еще стриптизершу играла…

– Деми Мур, что ли?

– Вроде она. Только та черная была, а наша Лохен рыжая. А может ни она. Вобщем, похожа на артистку…

Владимир присел на сваленные под окном березовые бревна, угостился Лориным «Кентом».

– Интересная жизнь, Серега. – Произнес, но не очень уверенно.

– Бля буду!.. Жизнь – она штука интересная, – подтвердил дядька, – мне нравится.

Племяннику впору было удивиться.

– Тебе нравится?

– А почему не нравится? Если как сегодня… так жить можно… всегда! А что?! Россия, лето, Лорелея… радость, Лорхен!

– Ну, если как сегодня, понятно. А каждый день из года в год влачить эту тяжкую ношу своего существования?.. Не устал?

– Ты куда клонишь? – забеспокоился Серега, услышав в тоне племянника несвойственный тому пафос.

Он неплохо знал своего племянника, ведь разделяли их всего несколько лет. Будучи трезвым, Серега был весьма неглупым, наблюдательным и даже деликатным. Ерничал он только по-пьянке. Но Новокаменка знала его как мужика умного, с рассуждением. Газеты он читал от первой до последней буквы, и не по принуждению, а по призванию, считался местным политическим обозревателем. Международное положение, благодаря Сереге Горчакову в Новокаменке было известно любому скотнику с животноводческой базы, которую в силу былых советских масштабов пропить было невозможно. А уж про руки его золотые всем известно было. Электромеханик он был просто отменный! Бывало, его под ручки забирали, помогая ножки переставлять, вели к машине, чтоб пособил. И руки эти золотые, что-то соединяли, скрепляли и давали ход любой машине. То же самое с холодильниками. Лучшего холодильщика за сто верст не имелось. И посему был он обеспечен водкой почти всегда.

– А я вот устал, – просто сказал Владимир, – так устал, что жить не хочется. Бесцелье какое-то. Безнадега… Работа дурацкая, нелюбимая. Дом пустой, неухоженный.

– Слушай, что ты несешь! Про бесцелье какое-то. Я тебе скажу так, это у тебя от утраченной способности правильно мыслить. Из-за этой суки. Тебе от чувства вины надо избавиться. Ты перед ней, этой шалавой, виноватым чувствуешь себя. Я в газете читал, все правильно. Пример такой был, как у тебя. Ты покайся, попроси прощения.

– У кого? – не понял Владимир.

– А у этой же суки крашеной.

Владимир оторопело смотрел на Серегу. Потом ткнул себя пальцем в грудь.

– Я?! У нее прощения? За что?

– Мысленно. За все! Все равно в чем-то виноватый.

Этого Владимир никак не ожидал. Он виноват перед этой сукой! Нет, с этим невозможно согласиться.

– Пишут, разом проблема уходит. – Продолжал дядька, от сердца желавший помочь.– Или лучше к психиатру сходи. Хоть Файку Юсупову посети, она и тело и душу врачует.

Владимир продолжал ошалело смотреть на дядьку.

«Вот ведь умник выискался! Читатель».

– Вован, да я ж ничего не придумываю! Психологи в газетах пишут. Помогает. Или ты хочешь сказать, что ты не виноват в развале вашей семейной жизни? Любую блядь бить надо сразу, блядовитость из нее выбивать. Только так можно женщину сделать нормальной. Пока ты ее любишь. Пока она тебя любит и дорожит тобой. Она бы простила – потому что любовь.

– И ты про любовь! И ты туда же! – от бессилия переспорить напористого дядьку, а главное, в чем-то правого, Владимир махнул рукой.

– А потом-то уже поздно, когда она на тебя верхом взгромоздилась, и все твои слабинки вынюхала! Я тебе вот что скажу. Поздно ты ее бить начал. Ты и виноват. Потому что ты сильно правильный, Вован! Хорошим хочешь быть перед всем миром, вот что! Любуешься прямо собой. И это доводит до крайности. В таком состоянии можно натворить такое… тем более что ты не пьешь. Мозги-то у тебя не отдыхают. Сухие мозги! А воспаленные от жара мозги, они такого напридумывают! В таком состоянии и убить можно, и рехнуться.

Дядька был прав, как ни странно это было, как ни хотелось ему слышать всего этого. Уже много лет Владимир жил в своем собственном, созданном самим дурдоме, где на окнах стояли решетки, а из двери можно было выходить на невидимом канате, жесткой привязке – только до Новокаменки и обратно.

– Да пошел ты! Если б не мать, да пацаны… Где они, кстати?

– Не видал. Вчера видал, а сегодня целый день не встречались. Я уж тут, можно сказать, с утра помогаю.

Владимир заметно помрачнел, а ведь все должно было быть наоборот – Лорка, двоюродная сестра приехала! Но то, что наговорил Серега, взбесило его до какого-то паскудного состояния. Руки дрожали, сердце ходуном ходило. Хотелось убежать, упасть в траву, разреветься, как бабе.

– Вован! Тут уже у нас все готово. Кур сварили, осталось лапшу бросить. Салатики нарезанные уже, только сметаной заправить. Жрать охота уже – сил нет! Каждому нужен и обед и ужин! Ты в баню пойдешь? Я уж баню топил, ради Лорки расстарался. А то я тебя попарю, пошоркаю тебе спину-то. – Ему хотелось утешить племянника, угодить ему, развеять поганую эту тоску-кручину, которая изводила того уже много лет, – и он вертелся, как уж на сковородке

– Вован, а Вальке-то моей как любопытно посмотреть на бабу живую заграничную! Она ж таких сроду не видала! И телевизор у нас черно-белый. Это ж просто кино бесплатное – американская родственница! Вальке счастье такое посмотреть! Да что б на нее посмотреть, надо с наших водкой брать! Не меньше чем… – он даже задумался, – так далеко его увлекло безудержное воображение – по стопарю, а?

Он и сам не понимал, что с ним? На сердце стало больно и маетно. Одному хотелось остаться.

– Хватит балаболить-то! Сгинь!

Он оглядел родной двор, в голове вихрем пронеслось детство, и тот страшный час, когда он вытащил Лору из холодной воды озера Карасьего. Он тряс ее за плечи и орал так, чтобы его услышал сам Бог: «Живи! Живи! Живи!» И Бог услышал.

Что же потом он перестал его слышать? И сколько ни обращался, сколько свечей не ставил перед иконами, сколько ни рыдал в подушку, чтобы сыновья не услышали – успокоения Боженька не давал.

Он вышел за ворота, прислонился спиной к широким нагретым доскам, которые, наверное, помнили руки отца, почти полвека назад поставившего этот забор. Солнце разорванным блином садилось за Земляничный холм. И в воздухе, смешавшем в себе аромат сирени, майскую свежесть и упрямый дух навоза зачинали свою песнь сверчки. Они вызванивали звонко и восторженно: Жжиззнь… Жжизззнь… Жжиззннь…

В смятении чувств, Владимир не обратил внимания на то, что рядом с ним остановились два автомобиля.

– Добрый вечер! Молодой человек, не подскажите, кто в деревне принимает на постой? Нам бы расквартироваться…

Едва Смирновы и Абаянцев вышли из машины, в окне дома напротив, появилось любопытное лицо Надежды Ивановны.

Владимир пожал плечами.

– Да, многие примут, с радостью. У нас, пожалуй, нельзя. Гости нагрянули, как раз сегодня. А сколько вас человек?

– Трое.

– Вы подождите… Мне спросить надо.

– Милая деревенька. Дома все старые, рубленные. А заборы… – беседовали тем временем гости, с любопытством оглядываясь по сторонам.

– Заплот тесовый называется. Казачья станица когда-то была.– Абаянцев, как всегда владел информацией. – Богато когда-то жили.

– Ну, да… когда-то. А теперь смотреть больно на такое житье. Заборы эти и дома стоят здесь с начала двадцатого века. Обветшало донельзя… – сделал вывод Смирнов, – хотя, видны и добротные дома.

– А мне нравится. Во всем этом есть нечто… – Смирнова поискала слово, – дремучее, загадочное…

Владимир вышел из ворот с Валентиной.

– Вот она, Валентина, вам все расскажет.

– Здрасьте. А вам надолго? На постой-то?

– На два месяца, пожалуй.

– А платить сколько будете?

– Договоримся, хозяюшка. Не обидим. Нам бы и пищу приготовить. Самим будет некогда.

– Насчет приготовить, тоже можно. Двоих я могу взять, комната свободная у меня есть.

– Значит, возьмите нас с мужем. А этого одинокого симпатичного мужчину пристройте в другое место. Да мы не назойливые, мы день и ночь работать будем.

Вот и настал час Надежды Ивановны. Прислушиваясь к разговору, она сообразила, что неплохо бы и ей заполучить постояльца.

– И что это у вас за работа такая в деревне, люди добрые? Дороги будете мостить или что? – прокричала она в окно.

– Мы биофизики. Землю вашу будем обследовать.

– Это что же, продать ее вздумали, нашу землю? И не мечтайте!

– Успокойтесь, женщина. Мы – ученые, у нас совсем другие задачи. Мирные.

– Как это?

– Ну, это физика… Излучения, электропроводимость. Все это надо изучать для науки.

– Ну, это понятно, раз изучать. Для науки. Тогда одного постояльца могу к себе взять. Комната отдельная. Койка с пансерной сеткой. Корова, то есть молоко имеется, сметанка и все такое.

– Ну, вот и договорились! – заторопилась Валентина.– Забирай мужчину, Надежда Ивановна! Открывай ворота! Поехали теперь ко мне располагаться. Тороплюсь я… Родственница у нас приехала, из самой Америки заявилась. Так что праздник семейный. Давайте по быстрому.

Валентина очень торопилась, ей предстояло еще накрывать на стол. А главное, ей не хотелось упустить интересное.

– Белье свежестиранное в шкафу. Удобства, как говорится, на ветру. В деревне живем! Летний душ есть в огороде. Погреб. Молоко там, сметанка. Берите все, кушайте. Холодильника у нас нет, а телек этот черно-белый.

– А нам без надобности этот телевизор, – поторопилась заверить Елена, – вы, не беспокойтесь. Мы работать приехали.

– Ну, я побежала. Дверь-то не закрывайте. Спите спокойно. У нас тут никто не шалит.

– А насчет оплаты, Валентина?

– Да завтра будет день. Кроме того, нельзя отдавать деньги под вечер. Примета такая.

Родимое мычание уже слышалось из-за угла, и вот он – коровий монолит – Зорька, теряя искрящуюся в заходящих лучах солнца слюну, тончайшими радужными струями падающую на ясную зелень гусиной травы майской, густой и сочной, не утоптанной еще ногами, – Зорька вынесла свои рога из-за угла – Мму-у… Вот она я – деревенская богиня!

За стадом бежали конопатые девчонки с хворостинами, подгоняли отставших телят и капризно блеющих коз. Уже успевшие загореть под солнце пацаны на велосипедах завершали неторопливое движение.

Увлеченный картиной, которую знал наизусть, и все же не переставал ей удивляться, Владимир не заметил как Лора, вышла из ворот и, улыбаясь, глядела на брата и на проплывающее стадо. И для Лоры это было, как в кино: замедленное движение, в котором важна каждая деталь, каждый оттенок. Пыль, не поднявшись высоко, поклубилась и расстелилась серой холстиной. Пронзительный дух навоза защекотал ноздри и Лора с непривычки, зажала их пальцами. А Владимир гладил вздымающийся Зорькин бок, чесал ей переносицу и сердце его успокаивалось. Сейчас он, как в детстве ощущал защиту под боком коровы.

– Давно не обнимался с коровой? Может, лучше меня обнимешь? – спросила, наконец, Лора, дотронувшись до его плеча.

Владимир подхватил ее, легкую, она взвизгнула, как в детстве, а потом захохотала, как ненормальная звонким своим смехом, который всегда звенел в его памяти все эти промелькнувшие, как миг годы.

– Лорка! Ягода-малина! – он тискал ее, мял своими крепкими руками, словно не веря в телесность облика, кружил. – Да как же ты догадалась приехать? А красивая! Как раньше. Просто не верится.

– Привыкнешь, – заверила Лора, – и завтра я тебе уже не буду казаться той девчонкой из нашего детства. Мне ведь сорок пять седьмого августа стукнет. Помнишь? Вот отпразднуем!

– Отпразднуем, говоришь? Лорка, так ты на все лето к нам?..

Она не дала ему договорить.

– Точно не знаю, но хочу подышать этим воздухом! Вдоволь!

– Давненько не дышала. А что он, воздух, в Америке не такой?

– Да, не такой, братка! Совсем не такой. Ты и представить не можешь, как я соскучилась по тебе, по тете Кате, по этому дому! Слушай, братка, – она кивнула в сторону груды металла, которую лишь условно можно было назвать автомобилем, – чья это развалина тут стоит?

Владимир рассмеялся.

– Это мой друг. Мы дружим уже восемнадцать лет. Кстати, родительский подарок на тридцатилетие. Мы обожаем друг друга. Разница между нами только в одном. Видишь, он голубой, а я чернявый.

– Ага, а не мечтаешь ли ты, братка, завести себе нового друга? Юного, непорочного и очень прочного. Ну, как я еще не забыла родной язык, видишь, даже каламбуры получаются.

– Ты и на английском так шпаришь?

– И на английском, и немецком.

– Ну, ты и сила!

– Силу девать, точно, некуда! Может, в родных Пенатах использую.

Катя выкатилась из ворот, – круглая, распаренная, помолодевшая, одетая в невиданной красоты халат – Лорин подарок.

– Корову-то что держите! – привычно закричала она, как кричала всем ребятишкам на протяжении всей своей жизни. – Здравствуй, сыночек! Видишь, какая радость у нас. А ты и не ожидал! Молочко течет из вымечка, стекает по копытечку… Пойдем, Зорька, пойдем, моя красавица! Ненаглядная моя! А вы во двор идите. Во дворе обнимайтесь. Лорка, пора и лапшу запускать. – Катя была рада раздавать команды, как в прежние, добрые времена. – А я доить пошла.

Владимир держал в своих руках тонкие Лорины запястья, гладил ее мокрые волосы, распустившиеся по плечам, и никак не хотел верить, что это она его любимая сестра, с ним рядом.

– Мне тебя и отпустить боязно, вдруг растаешь?..

– Валентина, ты уже следи, когда лапшу запускать! Курей-то я уже из бульону вынула. – Выглянув из-за коровьева бока, скомандовала Катя. – А то некому.

Серега душевно шлепнул запыхавшуюся и довольную свою благоверную по мясистому заду.

– Бабы в избу – мухи вон!

И Валентина помчалась в дом хозяйничать.

Ворота закрылись, лязгнула щеколда калитки, и Горчаковы не увидели, как мимо дома проехала по направлению к озеру серебристая «Тайота» мэра Кручинска.