Читать книгу Возвращение черной луны - Светлана Викарий - Страница 17

Абаянцев комнатой своей был вполне удовлетворен. Умываться пришлось холодной водой в горнице у рукомойника, но для него это было не в новинку. Умывшись, он сел за стол, возле которого хлопотала его новая квартирная хозяйка.

– Как вас по отчеству… Надежда…

– Ивановна я.

– И я Иванович. Владимир Иванович…

– Ох, уж и много у нас в России Ивановичей. Владимир Иванович. Кормить вас буду. Сало деревенское уважаете? С яишенкой.

Профессор, сорокачетырехлетний видный мужчина, с ясными голубыми глазами и благообразно обеленными сединой висками целый день мечтал о деревенской яичнице на сале.

– Хлеб сама пеку. Магазинскому не доверяю.– Продолжала завлекать его Надежда.

– А как же! Еда мужская, настоящая. Хлеб да сало. А вы, как я погляжу, Надежда Ивановна, одна проживаете?

– Одна. Вдова я. Уж, сколько лет одна. Привыкла.

– А дети?

– Бог не дал. Видать не заслужила. Племянник у меня есть, двоюродной сестры сын. Коля. Мне помогает. Заезжает. В прошлом годе крышу перекрыл. Он – шофер, самого мэра города возит. Александра Николаевича.

– Значит, не скучно вам?

– У нас в деревне не заскучаешь. У нас все какие-то события.

– Это что же за события такие?

– Вот сегодня в дом, напротив, к Максимовне племянница из Америки. Интересно же.

– Интересно. Согласился Абаянцев. – Не каждый день в сибирские села приезжают американские родственники.– Соглашался он с хозяйкой.

– Дак двадцать пять лет девка пропадала! А сегодня явилась, – продолжала Надежда Ивановна, – ну, это, конечно, большое событие. Остальные у нас помельче. Но тоже интересные.

– Какие, например?

– А вот у соседки Подкопытовой Томки в прошлом годе теленок с двумя головами родился.

– Да ну! Живой теленок-то?

– Какой живой! Томка его от страху сразу и порешила.

– А зря! Надо было ученым сообщить. Это действительно событие. Редкий случай. Ну, а еще что у вас интересного?

– А тут недавно корова моя пропала. Пошла я ее искать ночью к озеру… А место это нехорошее у нас считается… Страшноватенько… А еще страшнее, что Лаванда моя не найдется вовсе. Сгинет.

– В болотах?

– У нас тут всего полно, скраю, вон энтого, – она указала рукой в темноту, – березовые колки, Ишим там течет, ну, а с этой стороны боры сосновые, болота, озера да речки мелкие. Там Тара протекает. Вот там и напасть. Скотина пропадает иногда. Даже люди пропадали. Правда, давно. А красивейшие места!

– И у коровы красивое имечко.– Польстил хозяйке гость.

– Так в честь Софии Ротары назвала! – живо отозвалась Надежда.

– Чем же не хорошо место у озера? – поинтересовался Абаянцев.

– Испокон веку что-то творится там. А что, никто не знает. Приезжали до вас, давно, делали какие-то замеры… но нам ведь никто не объяснит. А мы по-своему, по-деревенски кумекаем… жизнь здесь живем… наблюдаем…

– И что же вы наблюдаете?

– Странности. Грибы там, например, брать нельзя. Вырастают огромные и ядовитые. Травились ими. Знаем. Земляничный холм называется, а земляники сроду нет. На нашей памяти. А ведь назвали так, значит, была там земляника. Иначе, зачем так называть? А озеро само Карасье чудное… утонуть в нем нельзя.

– Почему?

– Да кто ж его знает? В соседних озерах тонут, а в нем ни один не утонул, доподлинно это все в Новокаменке знают. И еще кудесы бывают над озером – облако выплывает – ну чисто портрет Боженьки! И в этот раз, когда за коровой-то пошла, гляжу, а по Земляничному холму огоньки бегают, чудно так… И, верите, две луны! Одна маленькая, а одна вот такая агромадная…

– Так, так, так… На что похожа была большая луна?

– Ну, громадное блюдце висит! А краешки с бирюзовой подсветкой.

– Блюдце? Может, больше на тарелку похоже?

– Ну, может, и тарелка… застыла я от страха-то. Гляжу луна-то, полная как раз, в тыщу раз ее меньшее.

– А корова?

– Глянь, а она рядом стоит. Откуда ни возьмись! Подняла я глаза – а там уже ни второй луны, ни огоньков по холму. Как моя корова языком слизала. Пригнала я ее домой, доить ведь надо. Дою, а она пустая. Ну, литры не дала!

– Может, какой человек выдоил?

– Да она у меня с норовом, никого сроду к себе не подпустит! Нет, это она с испугу. Что-то там случилось на Земляничном холме.

Катя ожила, ноги после банной радости помолодели и понесли ее по двору своему и дому, как молоденькую. И сама она зарумянилась, похорошела. Валентина взялась молоко через сепаратор пропускать, в банки разлила живехонько. Делалась привычная работа. К тому же, всем хотелось уже скорее сесть за стол.

Валентина уже все приготовила, накормила кошку, трущуюся об ноги, овчарку Дина, охранявшего огород и мелкую Малышку, неизвестной породы, обладавшую правом беспрепятственного движению по двору, а также за ним.

Наконец, сели на старые скрипучие стулья, когда-то бывшие венские. Дух пищи – сытный, густой заполнил горницу, так что запотели стекла. В тарелках с лапшой островками плавал золотистый куриный жирок. Блюдо с толченой картошкой, политой сверху зажаренными шкварками с луком, дымилось, как вулкан. Миска с котлетами, большими и мягко-округлыми красовалась посредине. Еще с десяток тарелок: с солеными прошлогодними груздочками сдобренными сметаной и лучком, с солеными помидорками и пузырчатыми огурчиками, квашеной капустой с клюковкой и не старым салом, припорошенным черным перцем, с мясными розовыми прослоечками, нарезанными основательными шмоточками, маринованной свеклой и кабачковой икрой, норвежской селедочкой, приправленной уксусом и пахучим подсолнечным маслом, щедро присыпанной кольцами лука, – завершали этот русский натюрморт, достойный кисти только русского художника.

Лора истекала слюной, вдыхая аромат родной деревенской вскормившей ее пищи.

Владимир разлил водку «Жириновский» в старые, помнящие прародительницу Горчаковых стопки – граненые и высокие. Слеза выкатилась из глаз тети Кати.

– Родные мои! Выпьем сперва, за встречу. Девка моя! Если б ты знала, паразитка такая, как мы ждали тебя эти двадцать… сколько там лет! Сколько слез я в подушку пролила, о тебе думая! Сколько весточек я мыслями тебе послала в эту Америку, и еще где ты там скиталась. Сколько я свечек за тебя в церкви поставила… Сколько я молитв Богородице Абалакской обращала… Мы же кровью связаны. В наших жилах течет одна кровь… горчаковская… горькая… но такая уж нам Боженькой дана! И не забыть нам друг друга, где бы мы ни находились, пока хотя бы в двоих Горчаковых течет кровь. А наша кровь – не водица. Мамаша наша так говорила, а мамаша знала… – Катя остановилась, и по-прежнему держа руку с наполненной рюмкой, вторую преподнесла к левому уху, словно хотела к чему-то прислушаться.

Возникла довольно длинная пауза. Серега мучительно ждал команды выпить. Валентина, напряженно улыбаясь, во все глаза разглядывала гостью.

«Нет, такого не бывает! Не может баба моего возраста быть девкою! А может, она чего знает, такого… ну, этакого…? А может она, в бабку свою колдовку, а, Господи, прости!»

На лбу Валентины выступили капельки пота. В глазах Владимира застыло недоумение.

– Господи ты, Боже мой! – выкрикнула Катя в следующую минуту. – Господи ты, Боже мой!..

Клацанье металла, стук в ворота услышали все в тишине наступившей паузы. Взлаяла овчарка Дин, и следом звонким тявканьем залилась Малышка.

– Пацаны, пришли. – Произнесла Лора, ощущая, как сердце ее почему-то ускоряет биение. С чего бы это?

– Пацаны всегда через забор лазят. И собаки их знают. Собаки всех знают, кто к нам ходит. – Сказала Катя, и с размаху вылила, наконец, рюмку куда полагается. – Это он, – Алексей наш.

За столом вновь на секунду воцарилась настороженная тишина, как перед грозой.

– Что? – спросил Серега.

– Кто? – словно уточнил Владимир.

– Картинка была мне. Братка вернулся. Стоит за воротами. – С усталостью в голосе проговорила Катя.

Серега было взметнулся. Глаза стали растерянные, почти что жалкие.

– Нет! Сиди уж! – Остановила его сестра. – Вовка, сынок, иди, встречай!

Следующая минута, казалось, тянулась вечность. И когда на пороге следом за Владимиром возникла худая, высокая фигура Алексея, нагнувшего свою безволосую голову при входе в родимую дверь, Катя выдохнула:

– Ну, вот и тебя мы дождались! И ведь восемь лет, как сон! – Катя высвободила из-за стола свое грузное тело, подошла к брату, припала к его груди.

– Браткаа!.. Ой, и как же тюрьмой от тебя пахнет, словно псиной! Лешкаа!.. Мой ты сердешный! Если кто и ждал тебя, так это я. Ночами все вспоминала, какой ты был – пригожий да ласковый в детстве… И потом, здоровый да красивый. А кто же еще ждать тебя будет, если не сестра твоя старая? Кому ты нужен, если не мне? Голова твоя дурная… Лешкаа!..

Лора поднялась из-за стола, и, глядя в его серое настороженное лицо, долго по-бабьи, по русской привычке, неистребимой и родившейся вместе с ней качала головой, пока обильные слезы не полились из ее глаз. Сердце ее впервые ощутила связь, кровную, мертвую, доставшуюся ей с кровью бабки Ольги. В ее памяти Алексей оставался молодым, красивым парнем, когда-то дававшим ей защиту. И так же, как Катя она приникла к его груди, вдыхая душный, тюремный дух его тела.

– А, ну-ка, – вдруг очнулась Катя, – Леха, живо в баню! За стол не пущу пока вонь тюремную не смоешь с себя… А манатки-то оставь, – она кивнула на узелок, оброненный на порог, – тут у Вовки сменка есть, я тебе принесу, братка. Иди, иди с Богом, поди, не забыл, где банька в родительском доме?

Алексей слабо улыбнулся.

– По ночам снилась. – Тугой комок, подступивший к гортани, мешал сказать ему то заветное, что годы копилось в душе. – И все вы… родные мои!..

– Ну, и ладно. Ладно. – Катя подпихнула Алексея в спину. – Иди.

– Я, пожалуй, с Лехой пойду. А то, кто его отогреет свежим веничком? И отшоркать его как следует надо. Последний взгляд Владимира был в сторону Сереги.

Серега молча взирал на сцену, классическое название которой всем было известно со времен советской школы: «Не ждали…»