Читать книгу Голоса и Отголоски - Тамара Николаева - Страница 7

Совсем осмысленные события из Переславля-Залесского

К моим пяти годам оказались мы в Переславле-Залесском. Настолько яркая и насыщенная развернулась здесь жизнь, что запомнилась длинной, а прожили мы там всего-то год. Дом на окраине города, около огромного старого заросшего сада. Мы, стайка четырех-шестилетних малявок из «училищного» дома, играем у дровяных сараев, стайкой лазаем в развалинах давно заброшенного домишки и стайкой же ходим к старому саду. Затейливый забор только считается оградой – выломанные прутья образуют дыры, вполне для нас достаточные. Входим и тихо, держась друг друга, идем по краю, вдоль забора. В одиночку никто бы не пошел, страшновато – сад как будто спит. В темной глубине среди деревьев стоит старый, одноэтажный дом облуплено-желтого цвета. Он тоже спит. Только однажды мы увидели, как открылась дверь, вышли две старухи в серых балахонах и стали что-то собирать на огромной клумбе-холме перед домом. Старухи заметили нас и исчезли. Не ушли в дом, а именно исчезли – растворились в воздухе…

Наверное, они вовсе не старушки, а заколдованные принцессы. Они ждут принца, который придет, поцелует их, и чары спадут… Может быть и я – вовсе не я, а одна их тех двух старушек? Не-ет, я бы не собирала, как они, какие-то дурацкие листья, а искала бы алый цветочек… Сижу на опушке сада, а кажется, «брожу» по парку, «ищу» среди деревьев цветок.

Он совсем не похож на розы, которые растут во дворе папиного училища. Этот цветок… Вдруг девчонки обливают меня водой, шепча: «Вода из страшного колодца!» – и тут же хохочут – «спящая красавица»…

Мы бежим в конец сада, далеко обегая «колодец». Что он – колодец, узнали не сразу. Стоит себе маленький домик, похожий на башенку. Был, наверное, затейливый, но к нашему времени деревянная крыша заросла зеленым мхом, резные кружева понизу отвалились, остались кое-где лишь кусочки. Но однажды мальчишки открыли дверь… Какая сила уберегла не шагнуть внутрь?… Вместо пола сразу от стен стояла черная вода. Самый старший из нас бросил в воду камень, но стука о дно мы так и не услышали. Бездонный – решил бросивший и плотно закрыл дверь. Потому мы и боялись даже рядом проходить.

Сад обрывался в низину болот: коричнево-зеленое царство с редкими кустиками и чахлыми деревцами напоминало шахматную доску отца. Полоски травы разделяли пространство на неровные клетки.

Мы ходили бросать в коричневый густой «кисель» камни и палки. Бросишь камень – в середине гладкого пятачка вздувается пузырь и, спустя несколько минут, лопается с тихим шелестом. Немного прижмурившись, видишь, как из лопнувшего пузыря показывается косматая голова водяного. Палка же начинала кружиться, под ней образовывалась воронка, куда палка и проваливалась. К коричневой жиже пробирались по зеленым тропкам, утопая порой в мокрой траве по пояс. Казалось, что снизу тебя хватает и тащит к себе кикимора. Не зря вокруг раскиданы ее спутанные зеленые космы…

Маме я никогда не рассказывала о тех клетчатых болотах – на сопереживание надеяться нечего, а очередной взбучки точно не миновать…

Помню, как весной прямо под нашими окнами бежал звонкий ручей. И в нем – распластанный лягушонок. Он же замороженный! Грею его в ладонях. И он – оживает! Меня совсем не боится, таращит золотые глаза, упершись в ладонь крошечными пальчиками, похожими на мои… «Брось! Противный!» – велит мама. «Не брошу! Он красивый…» Нахожу сухой пригорочек и сажаю храбреца на листок. Пусть его погреет солнышко!

Зима-зимища. Снег засыпал дом по самые окна. Холодно. Мама собирается идти в сарай за дровами. Запахивает пальто… Меня вдруг, впервые в жизни, охватывает страшная тоска и дикий страх – остаться в комнате – одной! «Мама, мамочка! Не оставляй меня!» Она сначала терпеливо уговаривает. Потом сердится. Цепляюсь за нее, реву и трясусь от страха. Страх этот помнила долгие годы. Мама сдается – закутывает меня в большую шаль: «Черт с тобой, обуза, замерзай!» Иду за ней. Метель сшибает с ног. Вот он, сарай. Тоже беру полено – я не обуза.

Мое полено ныряет в печь вместе с остальными, и скоро огонь весело пляшет за дверцей. В кривую щель все отлично видно. Мама сидит у стола с лупой в глазу – чинит очередные часы. Знакомые говорят про нее – хороший часовой мастер. Уважая таинственную работу, сижу у печи на полу, тихо-тихо переговариваясь с огнем… Рассказываю, какая вьюга на улице, как ветер закручивает снег в спирали. Скрутившись, они тотчас разворачиваются, как мамин веер, или вытягиваются в длинные лохматые перья, как на шляпе у тети с картинки… Может, это крутится подол платья Снежной королевы?… Меня охватывает озноб, потому что я еще и девочка Герда. Незримым двойником иду с ней сквозь пургу. Если она не спасет Кая, если не помогу ей… Поможешь-поможешь, обещает язычок пламени, высунувшись в щель. Он знает про счастливый конец. Кай ждет ее, сам еще не догадываясь об этом. Счастливый, счастливый… и засыпаю, привалившись к ножке стула.

Там же, в Переславле, у меня появился братик. Такой крошечный. Такой хорошенький. Смотрю на него из угла комнаты – мне не разрешают подойти ближе.

Ему было всего два месяца, когда он вдруг заболел двухсторонним воспалением легких, потом его вдруг положили на стол. Зачем? Он же упадет! Мне никто ничего не объясняет. Но я чувствую – происходит что-то невероятное. Меня отправляют к соседке, и она говорит: «Ваш мальчик умер». Что такое «умер»?

Печали не помню. Запомнилось огромное зеленое поле в холмиках. Плохо понимаю, зачем сюда пришли? И почему Боренька в такой странной кроватке? Почему все время молчит?

Почему стоим у кучи черной земли? За кучей яма, к которой не пускают… И вдруг молнией пронзает понимание – это же могила! Как темное пятно всплывает из глубины сознания – кто-то же рассказывал, как хоронят… Ах, вот что происходит… «Кроватку» малыша отец и кто-то из его друзей опускают в яму…

Уходим… Папа берет меня за руку, мама идет впереди одна. А если бы она взяла на руки мальчика, может быть, он бы не умер? Все время оглядываюсь и вижу сзади только зеленые холмики. Ни деревца, ни кустика. Как одиноко этим холмикам! Мне их нестерпимо жалко…

Мальчик Боренька был, очевидно, какой-то тайной надеждой мамы. Со мной, уже большой – раз есть еще маленький, она мало разговаривала, а вот над ним ворковала-ворковала… Мне не обидно, у меня для разговоров папа, вот ему можно рассказать даже про болото, но чуть-чуть, чтоб не испугать. Он не ругался, просто серьезно уговаривал подходить только к краю, не дальше….

После смерти Бореньки мама уехала, оставив меня с папой.

Первое мая. Мы с отцом завтракаем, и вдруг он говорит: «Что же это такое, Томка! Праздник, а мы не отмечаем!» И наливает себе в рюмку вина, мне – в воду несколько красных капель. Вода в рюмке красиво розовеет. Помню – отец и в компаниях-то не больно пил, а уж один и вовсе. А тут праздник и есть я. Знаете, как это важно – в пять лет оказаться компанией.

Потом мы гуляли по городу. Иду и думаю, что должна качаться – ведь вино пила! Подходим к какой-то высокой красивой решетке. За нею старинное двухэтажное белое здание. Когда-то в нем помещалось Городское собрание, это я узнала позднее, а тогда здание было не интересно. Зато перед ним, сразу за ажурной решеткой забора, увидела много людей в одинаковых серо-зеленых одеждах с котелками в руках. Они что-то ели из котелков и смеялись. Я сказала папе: «Смотри, какая большая, веселая компания!» Папа почему-то не согласился: «Это очень грустная компания». Что-то было в его голосе такое, что я поняла – дело не в компании, дело в чем-то другом, действительно, грустном. А серо-зеленые люди за решеткой смеялись. Один из них протягивал к решетке конфету в ярком фантике и знаками подзывал к себе. Оглянулась – я единственный ребенок среди взрослых. Подзывали, стало быть, меня… И хотя папа крепко держал за руку, серо-зеленая толпа стала расплываться в глазах. Кто-то сзади сказал: «Зоопарк…»

Мы быстро пошли дальше, а «зоопарк» не выходил у меня из головы несколько лет. Классу к четвертому поняла – там смеялись пленные немцы. И было это в сорок пятом году.

И еще одно необычайное происшествие случилось в том же Переславле. В огромном окне какого-то дома стояла большая сухая ветка, вернее, кусок дерева. У подножия его было нечто вроде большого гнезда. Однажды, проходя мимо, мы заметили, что гнездо шевелится. Остановились. Из гнезда показалась маленькая лысая головка с оттопыренными ушами. Через мгновение выскочило и все существо. Было оно не больше котенка с длинными руками и ногами. Повернулось к нам шерстяной спиной, и мы увидели еще и длинный, совсем не пушистый хвост. Значит, не кошка. Существо принялось бегать и прыгать с ветки на ветку с невероятной скоростью. Поворачиваясь к нам, существо корчило рожицы и скалило зубы. Кто-то из ребят сказал, что это черт. Из глубины комнаты к окну подошел мужчина, поднял руку ладонью вверх, и существо тотчас прыгнуло на эту ладонь. Мужчина протянул какое-то угощение, существо взяло его, зажало длинными, тонкими пальчиками, и я вспомнила своего прекрасного лягушонка. Потом мужчина увидел нас за окном, что-то сказал существу. И оно, быстро засунув угощение за щеку, принялось выделывать, стоя на его ладони, всякие цирковые номера. Было очень смешно и немного грустно. Мой лягушонок уже где-то квакает со своими друзьями, а «этот»… Не зная, как назвать крошечного циркача, стала думать – где же ему найти сухой пригорочек…

Дом стоял на пересечении двух улиц, и мы решили заглянуть в окно и с другой стороны здания. На окне стояла большая птичья клетка. В детстве мне нравились даже гусеницы и я не боялась брать их в руки. Сейчас боюсь – они мягкие… Дети, как правило, не испытывают неприязни к любому живому существу. У них еще живо врожденное чувство клеточного братства. Спустя много лет мои маленькие дочки делали постельки для дождевых червей… А взрослые, это братство из них выгоняют своими «Фу!» и в том же духе. Когда начала писать истории про животных, вспомнила переславское существо, раскрыла энциклопедию и нашла – это была маленькая обезьянка из семейства игрунковых. А у той, в окне, такие грустные глаза были… Грустные всегда останавливают, хочется погладить по головке обладателя их…

Глаза попугая Жако из клетки на другом окне, очевидно того же хозяина, рассмотреть не удалось. Его с таким веселым и боевым характером надо было только слушать. Как приказ во мне вспыхнуло мамино вечное «Голос». И попугай старался вовсю…