Читать книгу Тридцать три ненастья - Татьяна Брыксина - Страница 29

Почему глиняный? Потому что это Серёжа Васильев – прекрасный поэт и наш друг, ставший неутолимой болью сердца 29 января 2016 года, когда его не стало. Теперь он точно глиняный ангел, но крылья его стихов по-прежнему трепещут над нами живой небесной силой, надеждой и безнадёгой, любовью и всепрощением. Дай бог трепетать им долго!

Когда-то он посвятил нам с Василием Макеевым стихи:

Всё верно, мой родной, всё верно! И про чабрец, и про свечу, про нищету и смерть… Всё верно!

Уж за что-за что, а за жизнь печальную он не держался – это точно. Последние годы были для него сущим адом, а для нас, друзей – обречением на беспомощное отчаяние. Ковыряться в этом я не буду, потому что верю: душе его ещё больно, коли и девяти дней не прошло, как я села писать эти страницы о нем..

Лёгким и весёлым мы его видели предостаточно. Раньше. Об этом и хочется вспомнить.

В Волгограде Серёжа появился в самом начале 80-х, пришёл на макеевскую литстудию. Худенький, чисто одетый мальчик особого внимания к себе не привлёк. Мало ли мальчиков, увлечённых поэзией, заглядывало на наш огонёк? Его попросили почитать стихи, и меня словно током прошило. Не может быть! Тихий голос с картавинкой строфу за строфой читал такое, отчего тусклый свет в писательском зале начинал играть живыми красками. Я резко повернулась и почти в упор уставилась на необычное явление в тонком свитерке. Счастливый Макеев ликовал. Оказывается, он один знал того, кто так нас поразил. И совсем уж невероятным показалось, что Серёжа Васильев отслужил в армии, окончил Литинститут, четверокурсником женился на молдаванке Саше, также студентке Литинститута, и даже имеет маленькую дочку. Надо же! А с виду мальчишка мальчишкой!

Я не смогла сдержать бурных восклицаний, но Макеев чуточку охладил восторги аудитории:

– Перед нами несомненный поэт, но перехваливать его не надо. Вот дождёмся первой книжки, тогда и посмотрим. Я уж лет пять-шесть читаю васильевские стихи по его письмам и должен сказать: молодец, что перестал подражать Есенину, а ещё больше молодец, что перестал подражать мне. У тебя, Серёжа, наметился свой неповторимый голос, своя интонация. Вот и развивай их. А Брыксину не слушай. Она сначала восторгается, а потом докапывается до печёнок.

И всем стало весело.

Если выразиться иносказательно: мы обнюхались и поняли, что родня. Вскоре я уехала на ВЛК. Приезжая в Волгоград, обязательно виделась с Сергеем. Он служил в «Вечернем Волгограде», ждал квартиру, подбирался к первой книжке. Мне всегда казалось, что он тоскует по Москве, по Литинституту, по студенческой общаге. Но…

Именно это стихотворение открыло долгожданную книжку «Из лета в лето», изданную «Современником» аж в 1991 году.

…Однажды кто-то из наших заглянул ко мне в комнату.

– Тань, тебя какой-то парень из Волгограда спрашивает. Его вахтёрша не пропускает.

Спускаюсь и вижу: Серёжа Васильев!

– Какими судьбами?

– Танечка, приюти меня на ночь, а то придётся на вокзале ночевать!

Тётя Шура повыкаблучивалась, но дала зелёный свет, предупредив:

– Чтобы до семи утра исчез! У нас с этим строго! На какую комнату записать?

Я сказала, и повела гостя к себе. Васильев по дороге объяснил:

– Я же с четвёртого курса на заочное перешёл, а друзья мои доучиваются на дневном, так и живут в общаге. Жутко соскучился!

– Чаю-то хоть попьёшь?

– Попью, попью… И новости волгоградские расскажу.

Попив чаю, убежал на третий этаж к своим. Через какое-то время возвращается

– Пойдём, с друзьями тебя познакомлю.

Сходила, посидела полчасика и ушла. Зачем тяготить молодняк?

В семь утра в дверь громко заколотили.

– Ну, и где твой гость?

– Не знаю, тёть Шур. Он с вечера спустился к друзьям на третий.

– Пойдём искать! Ты за него отвечаешь.

Обойдя несколько комнат, обнаружили Серёжу в кровати с черноглазой болгаркой, бывшей его однокурсницей.

– Приплыли! Ты в какую комнату просился? А развратничаешь с нашей студенткой. Живо собирайся!

Днём мы встретились с Сергеем в литинститутском скверике возле Герцена, поболтали и расстались. Я даже передачу для Макеева не успела собрать. Тогда он мне рассказал, как зачитывался в юности книжками Василия «Небо на плечах» и «Сенозорник»: «Я их даже в армию брал, знал почти всё наизусть».

Вот думаю сейчас, когда и с чего начались его беды? Получил хорошую квартиру, привёз жену с дочкой, в 93-м вступил в Союз писателей… Все его любили, в поэтическом ранжире поднимали на самые высокие места. Даже Агашина говорила: «Сначала Макеев с Васильевым, а потом все остальные». И он не балбесничал, знал себе цену, умел дружить. А как гордился женой Сашей, её писательским талантом! И дома у них было хорошо и чисто, пахло едой. Что могло разрушить этот добрый мир?

Выпивал? Да. Больше критической нормы? В те годы – вряд ли! И мама была жива, и крёстная… Терса ждала и встречала, устраивала рыбалки, нашёптывала замечательные стихи. Каких только жуков и лягушек, стрекоз и ласточек не воспел он своим зорким и счастливым сердцем?!

Вот об осе, о том, что снится ей по осени:

или

Правда, энтомология эта порой нас напрягала, казалась чрезмерной, но в ней ли дело, если любая васильевская букашка звучала убедительнее иного космического корабля?

И он любил нас не меньше, чем мы его. В минуту уныния просил иногда, как таблетку от сердечной боли, прочесть ему макеевское стихотворение «Не верю ни в чох, ни в жох…»

– Ты же сам наизусть знаешь!..

– Нет, ты прочти.

И я читала:

О чём эти стихи? О мужской тоске по любви! Неужели и Серёже не хватало любви? Не всеобщей, а именно женской – жертвенной, по-крестьянски терпеливой и верной, способной на прощение, не сводящей мелочных счётов.

В этом плане он был не особенно разборчив. Барышни, увлечённые его стихами, легко добивались успеха. Им льстило мелькнуть рядом с ним хотя бы на волгоградском перекрёстке, а уж если в Союзе писателей появиться, то и пововсе. Ему же, глупенькому, казалось, что это он берёт их пачками. Но ведь потрахаться на редакционном столе – не значит получить толику любви!

Александра рвалась в Кишинёв, часто оставляла его на произвол судьбы. Он запивал, начинал куролесить. Семья развалилась. Я знаю и её точку зрения – она весьма обвинительна. Жёны, будьте строги, но не превращайтесь в прокуроров!

Потом появилась Наташа Барышникова – мягкая, добрая, красивая, сочиняла стихи. И Сергей, бездумно оставив свою квартиру, переехал к ней в Бекетовку, перевёз книги, полюбил Наташину дочку Ксюху. Они даже завели пса-боксёра Фреда. Более десяти лет длился этот радующий всех нас союз. Наташа была хорошей женой. В каком бы состоянии Сергей ни вернулся домой, сначала накормит, а потом спросит: «Ты где был?» Да и он знал чур. Взялся перекрывать полы, ремонтировать сантехнику. А вот стать хозяином в доме не получилось. Главнее его оставались и сама Наталья, и её дочь, подруги и родственники. Даже Фред был её собакой, а не его!

Однажды Сергей рассказал, как встретил свой самый счастливый Новый год с днём рождения 1 января. У Наташи была традиция – собирать к праздничному столу своих родственников. Казалось бы, прекрасно! Открывай шампанское, ешь оливье, почёсывай Фреда за ушком… Даже комнатные тапки на башмаки менять не надо! А он, перенасыщенный людской суетой предновогодья, стал уговаривать жену встретить праздник вдвоём. В ответ: нельзя! У нас же традиция. Родственники обидятся!

Никто и не заметил, как он с бутылкой коньяка и Фредом на поводке вышел из дома. Долго-долго, посасывая коньяк, сидел над Волгой, смотрел в небо, слушал тишину. Так и встретил Новый год, а с ним и свой день рождения. Говорит: «Это самое прекрасное, что случилось со мной в новогоднюю ночь: снег, тишина, Фред у ног, глоток коньяка, сигаретная затяжка…»

Его не сразу хватились, стали искать, звать Фреда… Фред и откликнулся, спасая, может быть, уже продрогшего беглеца.

Наташу Сергей потерял по глупости. По какой ещё глупости! Она не стерпела и сделала ответный ход. Совместное проживание, как говорят в подобных случаях, стало невозможно.

Следующая избранница выскочила, как чёрт из табакерки. Очень молодая, диковатая, не знающая удержу… О чём он думал? О чём думала она, вцепляясь мёртвой хваткой в немолодого уже поэта с вредными привычками, не имеющего ни двора, ни кола, ни рубля за душой? Любовь? Не верю и никогда не поверю! Мы пытались принять и её, поздравили, как могли, с регистрацией брака, а потом и с рождением сына Арсения. Но дикую кошку нельзя приручить ни хлыстом, ни лаской. Всё было в её руках, но она предпочла развести руки и отряхнуть пальчики. Мне казалось, её передёргивает от его прикосновений. И всё! Сергей начал ломаться и терять себя со скоростью летящего с горы камня.

Однажды он сказал:

– Танечка, мне в жёны нужна сисястая доярка. Поэтессы обрыдли, особенно последняя. Сеньку только жалко! Она орёт на него и бьёт. Да ещё и заявляет, что он не мой сын.

– Не надо было с Наташкой разводиться!

– Ну, дурак я! Что поделать?! Вот поеду в Терсу и найду себе доярку.

– В самом деле дурак!

А ведь рядом была любящая его женщина! Еще одна Елена – тезка и чуть ли не подруга его взбалмошной жены. По-настоящему любящая. Она могла бы стать и женой, и поводырём, и спасительницей, и другом. Ни одна женщина не сделала для Сергея столько, сколько она. И ведь красавица, умница, но… тоже поэтесса. Леночка, спасибо тебе за него!

Всю жизнь, в любом состоянии Васильев не забывал о главном для себя – о стихах. Мог позвонить среди ночи и читать свежие. Первой реакцией было чертыхнуться, отругать за полуночный звонок, но стихи уже звучали в трубке, и досада стихала.

Сергей много занимался переводами дагестанских поэтов, особенно Магомета Ахмедова. Он у них почти классик, а русскоговорящий народ читает Магомета и не всегда знает, что текст принадлежит Васильеву. Бедный Магомет, кто тебе заменит нашего Серёжу?

И кто теперь будет выпускать юморную «Простоквашу» – журнал для детей непреклонного возраста?

И кто принесёт мне 8 Марта букет любимых мною мелких роз? Или гвоздичек?

Столько вопросов останется без ответов!

Помню, сделали Макееву операцию на Комплексе, лежит он там недвижимый, ждёт меня, а несчастную Брыксину расшиб радикулит – не могу дойти до кухни. Одного намёка хватило, чтобы примчался Сергей с сумкой продуктов. И суп сварил, и омлет состряпал, и новыми стихами порадовал.

И была ещё красивая история.

Январь, идёт медленный снег за окном – открыточная красота. В Союзе писателей совсем малолюдно, и я скучаю за своим рабочим столом, думаю: «Ну, хоть кто-нибудь бы заглянул!» И входит Серёжа Васильев с коробкой пирожных в руке, достаёт из сумки фляжку коньяка.

– Ну что, подруга? Будем догуливать Новый год?

Как это было трогательно! Снег, тишина, остатки праздничного настроения, и мы, чуть пригубляющие коньяк под пироженки. Дружить с ним было здорово и Валере Белянскому, и Мише Смотрову, и Жене Лукину, и Серёже Синякину, не говоря уже о нас с Макеевым… Но всё это раньше, раньше…

Чёрная дыра безнадёги начала всасывать его, всё ускоряясь и ускоряясь, увеличивая дозу, смещая день и ночь, пока не поглотила окончательно.

Божье провидение, что за месяц до э т о г о он успел получить вторую свою государственную премию Волгоградской области. И долги земные раздал, и кредиты погасил, и коммуналку оплатил за год. Как он ждал этих денег! Звонил каждый день:

– Танечка, премию ещё не выдают?

Может, чувствовал что-то и уже готовился стать глиняным ангелом?

О его смерти нам сообщила Лена Хрипунова, и мы завыли в два голоса. У Макеева сразу же обострились хронические болячки: гипертония, артрит, ноги почти перестали двигаться.

– Ты не понимаешь, – кричал он мне, – у нас была особая связка. Его не стало. И меня стало меньше. Ты же помнишь, как он говорил: «Нас мало. Нас только трое»!

Я помнила. Я всё помнила. В изножье его я положила прекрасные белые розы. Женя Лукин читал в писательском буфете Серёжины стихи по памяти, и невозможно было смотреть товарищам в глаза. Их застилали слёзы.