Читать книгу От осинки к апельсинке. История самоисцеления длиною в жизнь - Татьяна Фомина - Страница 10

Но иногда папка бывал и трезвым. Заботился о нас, как мог. Собирал пустые бутылки, чтоб купить поесть. Когда сносили деревянные дома в посёлке Первомайский, бродил по ним и приносил что-нибудь съестное или просто интересное, игрушки например.

В начале своего взрослого пути папка недолго работал на судостроительном заводе. Мне очень хотелось, чтобы он был именно рабочим завода, т. к. идеальный образ отца у меня хорошо ложился на актёра Николая Рыбникова. «Высота», «Весна на Заречной улице» были одними из любимых фильмов.

Потом папка устроился на работу в трамвайно-троллейбусное управление, сокращенно ТТУ. Он с бригадой прокладывал рельсы, был монтёром пути. Когда мы с братьями видели его жёлтую спецмашину, то кричали: «Папкина машина, папкина машина!»

Но чаще всего отец работал в магазинах. Грузчики нужны всегда. Папка магазины называл по номерам: 25, 11, 36. Нам иногда что-нибудь оттуда перепадало, ведь было время тотального дефицита. Но я стыдилась, что он грузчик, потому как в начале года классный руководитель заполняла журнал и громко проводила опрос, где у кого работают родители. Мои одноклассники смеялись надо мной из-за этого.

Несмотря на то что отец плохо учился в школе, он очень любил читать. Особенно толстые книги, эпопеи о жизни сибирской деревни типа «Половодья» А. Чмыхало или «Вечного зова» А. Иванова. Мы с Сергеем тоже пристрастились к чтению с папкиной лёгкой руки. Ещё отец повесил на стену политическую карту мира, и мы часами играли в города. Так выучили географию.

Старый чёрно-белый телевизор «Рекорд» часто ломался, поэтому папка рассказывал много историй и сюжетов кинофильмов. Память у него была отменная, помнил малейшие подробности. Любил поговорки, прибаутки: «Сколько ниточке не виться, а конец всё равно будет». Или: «Близко локоток, да не укусишь». Ещё часто упоминал город Барнаул, как кудыкину гору. Там у него стояли шестнадцать бочек винегрета почему-то. Такой своеобразный юмор.

А как он готовил! Из самых непритязательных продуктов умел соорудить классное кушанье. Даже картошку мог так пожарить, что пальчики оближешь! Только одно блюдо нам не нравилось – комы́. В комочки простого теста засовывают кусочек свежего сала, затем отваривают. Сало получается варёное, невкусное, мы съедали только тесто, макая в растопленный маргарин.

Папкины бы таланты да в нужное русло. Но его не нашлось. Мы с братьями были очень рады, когда в мае 1990-го отец с мачехой внезапно исчезли из дома. Через несколько дней я встретила его в магазине. Он объяснил, что они убежали от каких-то долгов и угроз местной братвы. А то, что дома остались дети: я в одиннадцатом классе, Сергей на первом курсе училища, а Диме только двенадцать – это не в счёт. Он подвергал нас серьёзной опасности, вдруг бы блатные явились к нам выбивать долги.

Но этого, слава богу, не случилось. И пенсию мамину по потере кормильца я давно получала сама, договорилась на почте. Так что мы были в относительном порядке. Отец же с Людой, а потом и её дочкой скитались по квартирам, пока не переехали в деревню к родственникам.

В Дзержинском они прожили почти десять лет то у каких-нибудь бичей, то снимая развалюхи. Подрабатывали у богатых соседей в огороде или делали ремонты. Летом собирали грибы и ягоды, потом продавали. Я к ним ездила каждый год, привозила вещи и продукты. Как-то отвезли туда мебель из старой квартиры.

Большинство вещей очень быстро распродавалось. Мы с братом даже выводили отбеливателем имя отца на брюках, чтобы никто их не купил. Но алкоголизм непобедим. Отец с мачехой опускались всё ниже. После сорока лет папка стал походить на Шарикова из «Собачьего сердца». Лицо сильно изуродовалось от образа жизни. Настоящий портрет Дориана Грея, все пороки видны. И мачеха выглядела соответствующе.

Мои тётки удивлялись, как мне не стыдно ходить с такими бичами по улице. Да, на нас обращали внимание. Тем более отец мог у всех на виду некультурно есть селёдку с пряниками, нисколько не стесняясь. Ругались они с Людой на всю улицу, материли друг друга.

Мне было неприятно, конечно, но я считала своим долгом не бросать их. Хотя порой очень хотелось. Когда украли у меня ваучеры, например. Или в гостях у нас дома выпили всю туалетную воду с одеколоном, потом продали ценные книги. Серёжка тогда спустил отца с лестницы. Да, не по-человечески это, приезжать в гости и гадить. Тем более собственным детям.

С годами у папки развился полиневрит, ноги плохо слушались. Он смог оформить себе инвалидность. За третью группу деньги небольшие, но стабильные. Когда посадили Люду, сожительницу, папка затосковал. Он не мог жить один. У него обнаружили туберкулёз и отправили лечиться в Красноярск.

Мы на выходных приезжали к нему в тубдиспансер, привозили продукты и сигареты. Потом ему разрешили самому выходить в город, часто ночевал у меня. Но без выпивки отцу было скучно. В деревне он оставил кому-то доверенность на получение пенсии и очень хотел туда съездить, забрать деньги. Но я знала истинную причину – обязательно загуляет. Поэтому умоляла его не уезжать, долечиться.

Однако папка не послушал и в январе 2000 года уехал. Обещал вернуться через три дня, но я увидела его только летом. И не удивилась зимой, что он вовремя не приехал: думала, что запил. Тем более я ждала ребёнка, лежала в больнице, своих проблем хватало.

Сотовых телефонов в широком доступе ещё не было, поэтому не знала, где именно в деревне он живёт и что с ним. Пока весной меня не вызвали телеграммой на переговорный пункт. Неизвестная женщина по телефону рассказала мне следующее.

Отец до Дзержинского так и не доехал. При пересадке в Канске спускался с поезда и сломал ногу. Сложный перелом в нескольких местах. Сын этой женщины лежал с папкой в одной палате. Она вызвалась ему помочь и позвонила мне. Отцу нужны были костыли, я послала деньги этой женщине. Она честно их купила, но папка ленился ходить и разрабатывать ноги, они потихоньку стали атрофироваться.

Я не могла сразу к нему приехать: работала в милиции, начальство не хотело меня отпускать. Потом его перевезли в Дзержинскую райбольницу. Он лежал в отдельном боксе, у него стал прогрессировать туберкулёз. Мы с ним переписывались, в письмах он жаловался на судьбу, просил привезти чего-нибудь вкусненького.

Летом я пошла в декретный отпуск и тогда поехала в деревню. Это одно из самых болезненных воспоминаний в жизни. Я встретилась с папкой в его маленькой, одинокой палате. На костылях он так и не научился ходить, поэтому был лежачий. Такой потерянный, беспомощный, я никогда не видела его таким. Очень обижался на жизнь, на нас. Понятно, что критичность при алкоголизме исчезает практически сразу и своей вины в случившемся он не видел. Обстоятельства хреновые, извините. Сказал, что умрёт, как собака под забором.

Мне было его безумно жаль, но тогда включился инстинкт самосохранения. У отца на тот момент уже была открытая форма туберкулёза, он был заразный. А я, беременная на седьмом месяце, сидела рядом с ним, затем выносила судно. Потом у моей маленькой дочери была положительная реакция Манту, она посещала специализированный садик. Привет от дедушки, называется.

А тогда главный врач сказал мне, чтобы я забрала отца с собой в Красноярск и поместила там в больницу. В Канский тубдиспансер его не брали, потому что он не ходячий. Здесь же не могли держать как туберкулёзника. Получался замкнутый круг. Администрация больницы видела выход во мне: «Увози куда хочешь!»

А мне не на чем и некуда было его везти. Я жила в комнате секционного типа с соседями, на скромную зарплату, ждала ребёнка вне брака. Никакой поддержки у меня не было. Я просила врача направить отца в Канск, ведь туберкулёз очень опасен и для папки, и для окружающих. Он ни в какую. Я понимала, что не смогу ухаживать за больным отцом, ни поднять, ни перенести. И конечно, опасалась за себя и здоровье будущего ребёнка.

Мне пришлось сделать один из самых трудных выборов в жизни. Я выбрала себя и дочь, о чём честно сказала папке. Его же больше волновало, что я не замужем, какой позор. Удивительное ханжество оказалось у него и зависимость от чужого мнения: «Что скажут люди?» Тогда мы виделись с отцом в последний раз.

На следующий день я уезжала в Красноярск, а накануне вечером произошла кошмарная ситуация. К дому тёти Оли, где я гостила, подъехала «скорая помощь» и выгрузила моего неходячего отца прямо на землю! Он сидел беспомощный и жалкий. Тётя велела сидеть мне дома, сама выбежала на улицу. Я слышала её ругань с врачами и плакала навзрыд. Во мне боролись две силы: и папку было очень жалко, и себя с ещё не родившейся дочкой. Но на улицу я не вышла.

Тётке удалось уговорить врачей забрать отца назад в больницу, сказав, что его дочь уже уехала в город. Я же долго мучилась, что не взяла отца к себе. Но со временем смогла себя за это простить. Считаю, что тогда поступила правильно. Отец сам выбрал свой путь, шёл навстречу смерти, никого не слушая. Потом он прислал мне письмо: его всё-таки определили в Канскую больницу, а как иначе?! Конечно, он должен был лечиться, а не разгуливать с открытой формой туберкулёза. Я прислала ему фото своей малышки, его внучки.

Наступила зима, морозы стояли за сорок даже у нас, а Дзержинское гораздо севернее. Где-то в начале февраля троюродный брат из Дзержинского случайно проболтался мне, что папки уже нет в живых. Об этом знали родственники в деревне, но мне решили не говорить. Видимо, жалели меня, не хотели, чтобы я с грудничком в морозы занималась похоронами.

Наверно, их можно по-своему понять, но я не поняла. Они должны были сообщить мне о смерти, я решила бы сама, как поступить. Это святая обязанность – хоронить своих близких. И каждый человек, какой бы он ни был, достоин нормального погребения. Я приехала в деревню в мае и узнала подробности смерти отца. Об этом рассказали специалисты социальной защиты.

Из Канского тубдиспансера его выписали в ноябре. Он жил у каких-то бичей, те пользовались его пенсией. Папке всё-таки пришлось научиться ходить на костылях, но очень медленно. Двенадцатого декабря его нашли на улице недалеко от дома, где жил. Он замёрз под забором, как собака. Напророчествовал! Может, ему помогли умереть, никто уже этого не узнает. До четвёртого января тело лежало в морге, искали родственников.

Когда морозы немного спали, отца похоронили на средства соцзащиты на новом кладбище. Если бы он погиб в городе и родственников не нашли, то похоронили бы так же, как и Люду, в общей могиле, как безродного. Женщина из соцзащиты съездила со мной на кладбище, показала могилу и передала его личные вещи. Я очень благодарна этим людям за заботу и неравнодушие.

Папке было всего сорок девять, почти как мне сейчас. У меня долго не укладывалось в голове, что отца нет. Раз не видела его мёртвым, он для меня долго оставался живым. Каждый год я ездила к нему на кладбище, сейчас реже, раз в два года. Поставили памятник, сделали фото из военного билета. Там ему двадцать лет, и он красавчик.

Ещё один нюанс. Когда мы с тётей в первый раз были у него на могиле, то услышали странный гул. Через открытую бутылку воды шёл стон, как будто из-под земли. Мы обе слышали это, было жутко. Может, папка хотел что-то мне сказать на прощание.

Размышляя над жизнью своего отца, нетрудно сделать вывод, что он сам во всём виноват. Потому закономерный финал. Дары, которые он получил при рождении, бесславно потрачены на мимолётные удовольствия. Обижал своих женщин, плохо заботился о детях, лишая их основных потребностей. Не почитал свой род, давая вместо игрушек детям играть фотографиями и медалями отца, ветерана войны.

Но я не держу на него зла, давно простила. Время помогает отпустить любую боль, а осознанность – расставить всё по местам. Родители создали наилучшие условия, при которых моя душа получила нужный опыт, а я стала такой, как сейчас. И ни разу не связывалась с «плохими парнями», как бы интересны и притягательны они ни казались на первый взгляд. Настолько крепко внутри меня сидел маячок, что никого не переделать и не спасти.

Не было глупых иллюзий, которые портят жизнь многим женщинам. Папа помог мне это понять. Благодаря ему я сразу считываю у человека проблемы с алкоголем, все пятьдесят оттенков опьянения. «Я милого узнаю по походке!» – а он даже может об этом не подозревать. Я верю в контракты душ перед воплощением, тогда мне обижаться вообще не за что, наоборот, каждый классно сыграл свою роль. А вот для своей души отец не очень старался, наверное, вернулся назад на землю как оставшийся на второй год.