Читать книгу Недосказанность на придыхании - Татьяна Миллер - Страница 28

Мне необходимо Вам кое-что рассказать, Нассер.

Я много передумала, следует ли мне этого делать. Мои сомнения заключались именно в том, что рассказанное мною не имеет никакого отношения к виду нашего «общения»; также в том, что говорила мне, ещё девочке, моя Мама: «мужчины любят только весёлых, беззаботных и беспечных девиц»; и, наконец, в том, что мужчины всегда меня бросали в самое худшее время. А мне бы так не хотелось этого … Вас потерять.

Однако, с другой стороны, всё это – лишь Интернет, которому я всегда придаю слишком много значимости и серьёзности.

Вы ведь, всё равно не аукнитесь, а значит, мне удастся избежать важного: всех этих сочувственно-жалостливых клише-слов и фраз, которыми меня до изжоги закормили за последнюю неделю и, которые мне всегда претили и раздражали до невозможности.

Постольку поскольку «мне следует» перевесило «мне не следует», то вот оно, дивитесь:

Неделю назад, в Пятницу 13 (когда бы ещё!?!) произошло событие, которое едва ли уложится в Вашем сознании, и я очень даже уверена, что Вы мне и не поверите.

Когда 2 днями позже, в воскресенье 15, я послала Вам сообщение о том, что снова оказалась в реанимации с приступом астмы и при этом извинялась за своё отсутствие, я была не вполне искренна.

Простите.

Дело в том, что на самом деле, я умерла от приступа астмы и находилась в палате интенсивной терапии, только выйдя из комы. Вернее сказать, я пережила «биологическую смерть».

Вся перетырканная иглами от капельниц, я лежала в полу-сидячем положении: мои запястья были привязаны к обоим сторонам кровати, во рту – трубка искусственного дыхания, в лёгком – ещё одна. При всём этом, первое, что я сделала, очнувшись от комы, придя в полное сознание и узнав что именно со мной произошло, это – попросила жестами передать мне мой телефон, чтобы я смогла напечатать Вам мимолётное сообщение и тем самым, – извиниться за двухдневное молчание. Вот так, привязанной к койке рукой. В течении 3 часов, доктора мужественно пытались меня реанимировать и стабилизировать состояние, но сердце упорно останавливалось и отказывалось функционировать. Больничный протокол говорит, что «вытаскивать» с того света полагается не больше 15 минут, но мой муж, который никогда не сдаётся, настаивал продолжать и пытаться снова и снова …

Однако, позвольте мне рассказать Вам всё с самого начала: обстоятельно и подробно.

В тот пятничный роковой день, сразу после полудня, мои лёгкие стали подавать неприятные ощущения сдавленности, что для меня, больной астмой с детства, – вполне знакомо и привычно. По обыкновению, в таких случаях, я воспользовалась ингалятором, что, как мне показалось, принесло облегчение, купировав зарождающийся приступ. Затем, приняла душ, но тут же заметила, что состояние стало ухудшаться с опасной и, уже не на шутку, беспокоящей меня, скоростью. Вдохнув ещё пару раз из ингалятора, я с крайним неудовольствием и раздражением заключила, что придётся-таки «опять ехать в эту реанимацию!». Муж вызвал машину «скорой помощи», а я вышла на улицу, во двор, чтобы ожидать её уже там, под скромное накрапывание дождика.

Помните, я уже раз, писала Вам, как далеко проживаю от госпиталя: «Путь не близкий: 20 минут, а для астматического приступа, это – фатально … ».

Слова мои оказались пророческими.

К тому времени, когда машина, наконец, добралась до моей глуши, я уже была на земле, стояв на коленях, крепко впившись в неё пальцами. Двумя днями позже, уже выйдя из комы, я замечу небольшие остатки этой черной грязи под ногтями.

У меня не было никаких предзнаменований, предупреждений или предупреждений, снов или догадок, что произойдёт нечто страшное или даже жизненно-опасное; нигде у меня ни кольнуло, ни щёлкнуло, ни всколыхнулось, предвещающее смерть. Кроме одного странного ощущения: за мной постоянно следовало слово «агония». Оно неизбывно таскалось за мной повсюду и, время от времени, сурово озвучивалось внутри. Мне невозможно было от него отделаться. И ведь вот что: умерла я – в нечеловеческой агонии. После смерти, я этого слова больше никогда не ощущала присутствия и не слышала внутри.

Я всегда желала умереть только осенью и только в дождливый день. Хоть какие-то мои мечты, но всё-таки, сбылись: я умерла осенью, в пасмурный день и в момент, когда накрапывал дождь.

И ещё кое-что: 3 недели назад, я ходила к адвокату, чтобы добавить пункт к моей последней воли: после смерти, моё тело должно быть кремировано, а прах развеян в Атлантическом океане, у берегов Марокко. Так-то. Боженька – он же милостив: всегда слушает…

Представить себе и даже пережить, что это значит: «умереть от астмы», Вы можете и сами. Для этого необходимо лишь выдохнуть весь воздух из лёгких и задержать дыхание. На 15 минут. Не секунд, – минут. Именно столько продолжалась моя агония.

Вы полагаете, что через несколько секунд тут же потеряете сознание? – нет, не потеряете. Вы будете молить, чтобы оно отключилось, чтобы Вас задушили, зарезали, застрелили, только бы прекратить этот сущий Ад.

Это только в кино задыхаются или теряют сознание в несколько секунд.

Воздух по-прежнему будет циркулировать в Ваших лёгких, вот только питаться Вы им не сможете.

Надеетесь потерять рассудок? – и этого не случится. Во все 15 минут мучений, Вы будете находиться «в здравом уме и кристальном сознании», отчётливо понимая и ощущая всё, что происходит.

Через 10 секунд, у Вас начнётся истерика, ещё через 5, Вы станете хватать и бить всё что окружает, всё, что ни попадётся, – требуя дать Вам возможности вдохнуть.

Всё ещё сдерживаете дыхание, Нассер?

Помню, пытаясь разодрать намертво захлопнувшиеся двери лёгких, я, каким-то непостижимым образом, могла ещё что-то выговаривать: «Я не могу дышать, я не могу дышать …», продолжая стоять на коленях, левой рукой впившись в землю, а правой – сжав в кулак чью-то одежду на груди – парамедика, сидевшего на корточках и пытающегося меня поднять, получая в ответ уравновешенное и мерное, даже строгое: «Мадам, нам необходимо поместить Вас на носилки. Мадам, нам необходимо поместить Вас на носилки».

И как это у людей в подобных ситуациях может напрочь отсутствовать любое выражение сострадания? Им там, в медицинских школах, наверняка преподают какой-нибудь класс «жестокосердия».

Во всё это время, я ни на мгновенье не осознала, что я умирала. Видимо, все мои усилия были направлены только на то, чтобы сделать этот проклятый вздох, напрочь заглушив истинное положение происходящего.

Слова «Я не могу дышать» – были лебедиными в моей жизни и с ними, заканчивается моё последнее прижизненное воспоминание.

Как меня погрузили на носилки и поместили в машину – этого я уже не помню, но мне известно, что сознание я потеряла в машине. Именно там, из-за ошибки парамедика, остановилось и сердце: она с такой остервенелостью нажимала на мешок Абму, что пробила в одном из моих лёгких дыру, что и вызвало остановку сердца.

Так что, в госпиталь я прибыла уже с красочным транспарантом: «мёртв по прибытии».

Далее начинаются воспоминания клинической смерти. Их было три, но самым значительным было второе.

В первом из них, я вижу себя в карете «скорой помощи», видимо сразу как остановилось сердце, понимая, что еду в госпиталь. Совершенно одна, я сижу на носилках и слегка улыбаюсь, удивляясь тому, как легко и свободно мне дышится. Машина двигается по просёлочной дороге: её постоянно трясёт и меня подбрасывает, под бряцанье дребезжащего барахла и приборов, коими она переполнена. В следующий момент, продолжая блаженно улыбаться, я кладу 2–3–4 пальцы каждой из рук на тонкий подоконник окна и начинаю их двигать, словно читая по Брайлю, но, почему-то, в левую сторону, как по-арабски.

На этом, первые воспоминания обрываются. Я не стану посвящать Вас в медицинские детали того, как меня выводили с того света, это – излишне.

Перейду к следующему воспоминанию и оно – в наибольшей степени, особенное. Я хочу как можно подробнее его описать, подобрать точные слова, чтобы довести до Вас то поистине необыкновенное, что я пережила и, более чем это – прочувствовала.