Читать книгу Конец – мое начало - Тициано Терцани - Страница 3

Фолько, Фолько, скорей сюда! Тут где-то кукушка, в каштане. Не вижу ее. Слышишь, кукует свою песенку:

Куку, куку! ушла зима,

Кукушка май нам принесла.

Восхитительно, послушай!

Какая благодать, сынок. Мне 66 лет. Самое большое путешествие – моя жизнь – подходит к концу. Я на финишной прямой и не чувствую грусти, наоборот, это даже развлекает меня. Как-то на днях мама спросила меня: «А если бы тебе позвонили и сказали, что изобрели пилюлю, которая подарила бы тебе еще десять лет жизни? Принял бы ее?» Я не задумываясь ответил: «Нет!» Зачем мне она? Зачем мне жить еще десять лет? Чтобы снова делать то, что я уже делал? Я был в Гималаях и подготовился отправиться в плаванье по безбрежному океану умиротворения. Неужто я после этого соглашусь пересесть в лодчонку, чтобы порыбачить у бережка? Нет, неинтересно.

Погляди вокруг, присмотрись и прислушайся к природе. Там – кукушка. В деревьях тьма птиц – даже не разберешь в этой тьме, что это за птицы, – все галдят, пищат на своем языке. В траве стрекочут кузнечики, в листьях шуршит ветер. Великолепный концерт! Каждый его участник живет своей отдельной жизнью, и всем абсолютно все равно, что происходит со мной, что меня ожидает смерть. Муравьи продолжают носиться по своим делам, птицы воспевают своего бога, ветерок дует.

Это же урок нам всем! Именно поэтому я так спокоен. Уже много месяцев внутри меня как будто огромный шар благодати, и лучи от него струятся во все концы. Мне кажется, что так легко мне не было никогда и никогда я не был так счастлив. И если ты спросишь меня: «Как ты?» – я отвечу: «Великолепно!» Голова моя свободна от всяких мыслей, и чувствую я себя чудесно. Все хорошо, за исключением одного: тело, как подгнивающий корабль, дает течь, куда ни глянь. Единственное, что остается, это отпустить его, предоставить его своей собственной судьбе материи, которая гниет, становится прахом, и относиться к этому без тревоги, как к самой естественной вещи в мире.

И именно потому, что мне остается не так много времени, последнее, что мне хотелось бы сделать – это поговорить с тобой, с тем, кто был участником и свидетелем моей жизни в течение – сколько тебе? – тридцати пяти лет, об этом долгом путешествии, которое ты, будучи ребенком, наблюдал с другой перспективы, снизу. Но хоть ты всегда и участвовал в этом путешествии, я прекрасно понимаю, что всей моей жизни ты знать не можешь. Как я не знал в подробностях, не поверхностно, жизни моего отца. И мне очень жаль, что я не провел с ним больше времени под конец его жизни, чтобы поговорить с ним о ней.

Фолько: Значит, ты на самом деле принимаешь то, что скоро умрешь?

Тициано: Вообще, не люблю это слово «умирать». Мне намного больше нравится индийское выражение, которое ты знаешь так же хорошо, как и я: «оставить тело». Моей мечтой было бы уйти так, как будто и нет вовсе этого момента отделения от тела, расставания. Последний акт жизни, который называется «смерть», не пугает меня ничуть. Я к нему подготовился. Я много думал о нем.

Конечно, я не утверждаю, что в твоем возрасте этот последний акт был бы тем же самым, что и в моем! Мне 66 лет. Я сделал все, что хотел. Жизнь моя была очень насыщенной, и у меня нет никаких сожалений. «Эх, мне бы еще немного времени, чтобы успеть то или это!» – это не про меня. Еще мне не страшно благодаря паре вещей, на мой взгляд, наиважнейших, которые хорошо понимали все великие и мудрецы прошлого.

Ведь почему все так боятся смерти? Что пугает, что заставляет людей леденеть от ужаса в ожидании ее? Мысль о том, что в этот момент исчезнет все, к чему мы были так привязаны. Прежде всего, тело. Мы сделали из тела культ. Мы растем в нашем теле, идентифицируем себя с ним. Погляди на себя: ты молод, силен, у тебя гора мускулов. И я был таким! Каждый день я пробегал километры, занимался гимнастикой, чтобы оставаться в форме. У меня были стройные ноги, усы и волосы цвета воронова крыла. Я был симпатичным малым. Когда говорят «Тициано Терцани», то представляют себе это тело. Но это же смешно! Погляди на меня сейчас: кожа да кости, худющий, опухшие ноги, живот как шар. Что произошло с геометрией моего тела? Раньше у меня были широкие плечи и узкая талия, а теперь, наоборот, плечи узенькие, а талию не обхватить. Зачем мне держаться за это тело? И потом, какое именно тело? Ведь тело меняется каждый день: оно изнашивается или режется на кусочки хирургом, волосы выпадают, ноги начинают хромать.

Мы – это не наше тело. Так что же мы тогда?

Мы ошибочно считаем, что это все то, что мы потеряем, если умрем. Мы идентифицируем себя, например, с профессией: журналист, адвокат, директор банка. Ты не можешь смириться с мыслью, что все это исчезнет после смерти, что ты не будешь больше великим журналистом, замечательным директором банка. У тебя есть велосипед, автомобиль, красивая картина, которую ты купил на накопленное за всю жизнь, участок, домик у моря. Это – твое! Но смерть заберет все это. Причина страха перед смертью – необходимость отказа от всего того, к чему у тебя сердечная привязанность: от собственности, желаний, того, с чем мы идентифицируем себя. Я уже сделал это. В последние годы я не занимался ничем другим: скидывал все за борт как ненужный балласт. Сейчас у меня не осталось ничего, к чему бы я был привязан.

Очевидно, что ты – это не твое имя, не твоя профессия и не твой домик у моря. Если научиться умирать, продолжая жить, как этому учили мудрецы прошлого – суфии, греки, любимые нами гималайские риши, – то можно выработать умение не идентифицировать себя с этими вещами, осознавать, что ценность этих вещей крайне ограничена, преходяща, смехотворна, непостоянна. Что если твой домик у моря в один прекрасный день смоет во время прилива? А если твой сын, о котором ты постоянно думаешь и который иногда заставляет тебя страдать и переживать, однажды выйдет из дома, и ему на голову – бах!!! – упадет кирпич? Все! И нет его! Понимаешь, о чем я? Ты не можешь быть тем, что так легко может исчезнуть.

Если ты, продолжая жить, начинаешь понимать, что не являешься всем этим, то постепенно начинаешь отделять все это от себя, отпускать. Отпускать даже то, что является самым дорогим для тебя, в моем случае – это любовь к твоей матери. Я любил твою мать все годы, что мы были вместе (а это сорок семь лет!). И когда я говорю, что отпускаю эту любовь, я не хочу сказать, что я ее больше не люблю. Просто для меня эта любовь не является больше рабством, я стал независим, отделился даже от нее. Эта любовь – часть моей жизни, но я не есть эта любовь.

Я – это множество всего… или, наоборот, ничто. Но в любом случае, я – это не то, о чем только что говорил. Мысль, что, умирая, я потеряю эту любовь, потеряю дом в Орсинье, потеряю тебя и Саскью, потеряю то, с чем меня идентифицируют, больше не занимает меня. Она меня совсем не пугает, я отделился от этого. Гималаи, то время, что я провел там в одиночестве, природа, мой недуг, который мне посчастливилось заполучить и который заставил меня задуматься обо всем этом, – мои великие учителя.

Другой аспект, который, на мой взгляд, является важнейшим в жизни человека, способного расти, становиться зрелым, что (я надеюсь) некоторым образом произошло в моем случае, – это отношение к собственным желаниям. Желания являются нашим величайшим двигателем. Если бы Колумб не желал найти новый путь в Индию, он бы не открыл Америку. И так называемый прогресс (или регресс), и вся человеческая цивилизация (или децивилизация) движутся нашими желаниями. Желаниями всех типов, начиная с самого простого, плотского: желания обладать плотью других существ. Желание – великий двигатель, не отрицаю этого. Оно важно и определило историю человечества. Но если приглядеться получше, взглянуть по-новому: что такое наши желания? Желания, от которых никуда не скрыться? В особенности сейчас, в нашем современном обществе, движимом только желаниями, причем желаниями наиболее банального свойства – материальными, ограниченными ассортиментом супермаркета. По мне, так делать выбор при таком ассортименте кажется бесполезным, банальным и просто смехотворным.

На мой взгляд, самое верное желание (если уж чего-то желать) – это быть самим собой и не иметь больше выбора, потому как истинный выбор – это не выбор между двумя зубными пастами, двумя женщинами или двумя машинами. Истинный выбор – это выбор быть самим собой. Если ты возьмешь себе за правило упражняться, думать – думать! – то ты поймешь, что наши желания – своеобразная форма рабства. Чем больше ты желаешь, тем больше ограничений ты сам себе создаешь. Если ты желаешь чего-то очень сильно, то ты не можешь думать о чем-то другом, делать что-то другое, ты становишься рабом этого желания. С возрастом начинаешь замечать все это…

Смеется…

и смеяться над теми желаниями, которые у тебя есть сейчас или были в прошлом. Смеяться, понимая, что эти желания бесполезны и эфемерны, как и все остальное в жизни. Осознав это, ты начинаешь учиться избавляться от них, рубить их на корню, в том числе самое последнее желание, которое есть у всех, – долго жить. Кто-то скажет: «Хорошо, не надо больше денег, славы, покупать больше не хочу, но пусть изобретут пилюлю, которая даст мне прожить еще десять лет!» Даже этого желания у меня больше нет. Правда, нет.

Я счастливый человек: за годы одиночества в той самой хижине в Гималаях я понял, что мне нечего желать. Воду я брал из ручья, из которого пила и местная живность. Ел рис и овощи, приготовленные на огне. Что еще мне было желать? Пойти в кино и посмотреть новый фильм? Что мне с него? Что бы он изменил в моей жизни? Совершенно ничего. Мне кажется, что то, что мне предстоит сейчас, – самое странное и любопытное из того, что со мной происходило в жизни.

Поэтому я и говорю, что больше не хочу оставаться в этой жизни. Эта жизнь не возбуждает во мне больше любопытства. Я видел ее снаружи и изнутри, видел ее со всех сторон. Любые желания, которые могли бы возникнуть, не интересуют меня больше. И поэтому смерть становится…

Смеется…

единственно новым, что могло бы со мной произойти. До этого я видел ее только со стороны, но сам-то я ее не чувствовал, не переживал ее.

Возможно, в ней нет ничего особенного. Может быть, это то же самое, что заснуть вечером: по сути, мы умираем каждый раз засыпая. Ведь сознание бодрствующего человека – а именно оно заставляет нас идентифицировать себя с нашим телом, именем, а также желать, звонить или отправляться на званый ужин – в тот момент, когда мы засыпаем – фьють! – улетучивается. И только во сне оно некоторым образом присутствует, потому что спящий видит сны.

Но кто тот, что видит сны? Кто этот молчаливый наблюдатель твоего сна?

Может быть, смерть – это что-то подобное сну? А может, при смерти вообще ничего не происходит. В любом случае, уверяю тебя, я приближаюсь к этой встрече не как ко встрече с дамой в черном с косой, которая всегда вселяла во всех ужас. Мне кажется, что я иду навстречу умиротворению, и иду с таким легким сердцем, какого у меня не было еще никогда. Наверняка это именно так благодаря тем вещам, которые я попытался тебе объяснить. Первое – это то, что я в какой-то степени научился умирать еще до смерти, второе – это то, что мне удалось отказаться от желаний, и наконец то, что я впитал от святой индийской земли: знание того, что опыт рождения, роста и смерти общий для всех и что это естественный круговорот. Зачем же тогда бояться смерти? Все прошли через нее! Умерли миллиарды миллиардов людей: ассирийцы, вавилоняне, готтентоты1. А как дело доходит до нас, – нет-нет, только не я! – мы теряемся. Да почему же? Это ведь случилось со всеми.

Если хорошенько задуматься (а это замечательное сравнение, несомненно, приходило в голову многим), то можно понять, что земля, на которой мы живем – это большое кладбище. Одно огромное, необъятное кладбище, заполненное тем и теми, что были на ней когда-то. Если копнуть глубже, то обязательно найдешь какие-нибудь останки, превращенные в прах – следы былой жизни. Ты можешь себе представить все эти миллиарды миллиардов живых существ, умерших на этой земле? И все они в ней! Мы постоянно прогуливаемся по одному бесконечному кладбищу. Это очень забавно, потому как кладбища в нашем представлении – это места скорби, страдания, плача, окруженные темными кипарисами. А необъятное кладбище земли – прекрасно, потому что это – природа. На этом кладбище растут цветы, бегают муравьи, ходят слоны.

Смеется.

Если начать видеть вещи подобным образом и стать частью всего этого, то можно предположить, что то, что остается после тебя, – это та самая совокупная и неделимая на части жизнь, сила, сознание, которому навешивают бороду и называют Богом, но, на самом деле, это то, что наше сознание не в силах понять, это тот самый великий разум, благодаря которому все существует в единстве. А что держит все в единстве – это вопрос.

И вот я иду на эту встречу – я чувствую это – и мне не хотелось бы упустить ее. Я уже вроде и оделся по-праздничному, иду с легким сердцем и даже с некоторым, можно сказать, журналистским любопытством. Я уже давно покончил с журналистикой, но ощущаю в себе это любопытство, которое я называю в шутку журналистским, но, по сути, это общечеловеческое любопытство: «Так что же это»?

Этот вопрос встает, например, когда умирает отец. Я помню, что когда умер мой, меня ошарашило то, что я теперь в первом ряду. Знаешь, на войне всегда есть кто-то, кто впереди тебя, в первом ряду, ну как в Первой мировой, на передовой. Если умер твой отец, то передовой позиции больше нет – в первом ряду ты сам. Это значит: ты следующий. Теперь настала моя очередь. Когда умру я, то ты почувствуешь, что в первом ряду оказался ты.

Но пока ты приехал не заменить меня на передовой, а взять за руку. И это дает нам возможность поговорить о путешествии того самого парнишки, который родился на Виа Пизана в жилом квартале Флоренции, а потом оказался участником великих эпизодов своего времени – войны во Вьетнаме, событий в Китае, падения Советской империи. Потом он очутился в Гималаях, а теперь вот он, здесь, в своих собственных мини-Гималаях, в ожидании чего-то, на мой взгляд, приятного.

Одним словом, это конец. Но одновременно и начало. Начало истории моей жизни. Мне хотелось бы поговорить с тобой о ней и подумать, есть ли в конце концов во всем этом какой-то смысл.