Читать книгу Конец – мое начало - Тициано Терцани - Страница 8

Несколько дней было серо и холодно и у отца не было желания или сил вести наши беседы. Сегодня с утра выглянуло солнце, и он отправился пешком в Фоссо, чтобы повидаться со своими приятелями пастухами Марио и Брунальба. Вернулся он с маленьким котенком в руках, белым с каштановыми полосками и очень мягкой шерсткой.

Тициано: А где котенок? Наверняка под моей индийской шалью, спит себе в тепле. Такой хорошенький. Смотри, Фолько, вон он, у моих ног, забился туда. Там же тепло, как у печки.

Фолько: Да, ему надо много спать. Он ведь совсем еще маленький.

Отец зажигает ароматическую палочку, прежде чем продолжить.

Тициано: В Америке мы были до сентября 1969 года. Из Нью-Йорка мы с тобой, новорожденным, отправились на корабле «Леонардо да Винчи» и проплыли через всю Атлантику назад, в Италию.

Уезжал я из Америки, твердо намереваясь и дальше искать возможности отправиться в Китай журналистом. Но в Италии невозможно стать журналистом, не пройдя полуторагодовой практики в каком-нибудь издании, – пусть у тебя хоть пять дипломов и ты знаешь сорок языков. Мне снова повезло, и меня взяли в миланский Il Giorno – самое независимое на тот момент издание в Италии. Я, не имея никаких знакомств, как обычно, на абордаж, отправился в кабинет директора, Итало Пьетра. И он принял меня в издание.

Пьетра был человеком особенным. Очень прямой и суровый, во времена войны он служил офицером альпийских войск45, был партизаном и даже итальянским шпионом; и Маттеи, президент ENI, которая владела изданием Il Giorno, назначил его главой журнала. Надо признать, что Пьетра руководил им очень хорошо. И еще: это был человек, который непосредственно участвовал в казни Муссолини, потому что именно он в решающий момент отправил людей схватить Дуче, прежде чем тот мог сбежать.

После войны Пьетра занимался нефтяной проблемой. И это ты должен понять как следует, Фолько, – если ты не поймешь этого, ты не поймешь самой Италии. В то время миром стали править так называемые «Семь сестер»46. Так вот, сегодняшняя проблема – Ирак, Буш, нефть – не нова. Семь сестер – это семь нефтяных компаний-гигантов, которые контролировали напрямую американцы. Они доминировали над мировым рынком нефти, и от них было никуда не деться. Что же сделали итальянцы? Итальянцы при посредничестве Энрико Маттеи финансировали алжирских повстанцев против французов – все для того, чтобы после войны получить доступ к алжирской нефти. Благодаря этому Италия стала одной из немногих стран с доступом к нефти, неподконтрольной Семи сестрам, и именно поэтому Маттеи погиб впоследствии в загадочной авиакатастрофе. Частью этой великой операции Маттеи (проведенной на сапоге, указующем в сторону Африки и разделенном с ней Средиземным морем) было установление отношений с владыками этого региона – Каддафи47, бен Белла48, Насером49 – и основание журнала, который поддерживал все это.

Как видишь, Италия была в руках людей, вышедших из рядов Сопротивления. Все партизаны в прошлом, они были очень преданы друг другу. Они создали новую, интересную и независимую политику. Да, итальянцы были в НАТО вместе с американцами, но, по сути, отстаивали свои собственные интересы и не хотели быть в услужении у США. Это было время деколонизации – я уже рассказывал об этом, – и Пьетра, который держал руку на пульсе того, что происходило в странах Третьего мира, очень хорошо руководил этим журналом. При нем журнал был инструментом борьбы – интеллигентным, открытым.

Во время нашей с ним встречи произошла забавная вещь. Когда я писал для l’Astrolabio, там работал один замечательный автор передовиц. Каждую неделю он писал для издания отличные передовые статьи – умные, с левым уклоном. Печатался он под псевдонимом Алладин. Ну так вот, когда я оказался в кабинете Пьетра, тот меня принял довольно холодно. Не ходя вокруг да около я начал: «Я – Тициано Терцани, автор статей…», и тут один пожилой человек, который тоже был в это время в кабинете, встал и спросил меня: «Это ты тот самый Тициано Терцани? А я – Алладин!» И мы сердечно обнялись с ним. Пьетра смутило то, что старый журналист был в полном восхищении от моих статей, и сразу же принял меня на работу.

Алладин, настоящее имя которого Умберто Сегре, был потрясающим человеком. Он умер довольно скоро после этого случая, а я унаследовал его перо и его место в редакции Il Giorno.

В то время зародилось мое восхищение Бернардо Валли50. Валли был замечательным, мужественным человеком, окутанным флером романтики и приключений. В то время как я надписывал свои писульки за столом в Нью-Йорке, он видел деколонизацию своими собственными глазами, он был там, где происходили события. Оттуда он слал телеграммы, и поначалу моей работой в журнале было писать статьи за Валли. В то время умер Насер, независимый глава египетских националистов, тот, который в 1956 году закрыл Суэцкий канал, чтобы забрать его у англичан и национализировать. Валли был на похоронах в Каире, но не мог отправлять статьи целиком, как это было бы возможно в наши дни. Телетайпом он тоже не мог воспользоваться, поэтому отправлял сообщения телеграммами. Ты знаешь, какими были раньше телеграммы? Огромные зеленые листы с приклеенными лентами текста, выходящего из аппарата, примерно следующего содержания: «ВТОРНИК ТОЧКА НАСЕР УМЕР ДВЕНАДЦАТЬ ЧАСОВ ТОЧКА БОЛЬШИЕ ПОХОРОНЫ ТОЧКА МИЛЛИОНЫ ЛЮДЕЙ ТОЧКА…» И в том же духе. И вот из этого надо было написать статью. Мне, как одному из самых лучших в редакции, шеф доверял это ответственное задание, и я писал статьи за Валли.

Фолько: Значит, он писал только факты?

Тициано: Да, и я на основании телеграмм писал за него статьи. Однажды он, красавец-мужчина, всегда броско одетый, пришел в редакцию познакомиться со мной. Между нами возникла большая дружба. А я просто восхищался им. Это был мужественный, профессиональный, точный журналист. Его сообщения всегда приходили вовремя. Ты знаешь, в девять все статьи должны быть распределены по местам. Тот факт, что в корреспондента в это время, возможно, стреляют, никого не интересует: в девять статья должна быть на месте и пойти в печать – иначе на ее месте будет пустота.

Вот такая была у меня работа в издательстве в течение полутора лет.

Еще одним примером для меня был Джорджио Бокка51. Все великие журналисты того времени работали в Il Giorno: Бокка, Панса, Валли и многие-многие другие большие профессионалы. Я был среди тех, кто очень хорошо владел своим ремеслом. Здесь изменилось мое юношеское мнение о том, что все журналисты неудачники, потерпевшие крах на других поприщах. У Валли вообще не было высшего образования, но – черт возьми! – неудачником его назвать было никак нельзя!

Фолько: Меня удивляет, что ты так хорошо помнишь все эти события…

Тициано: Фолько, если все, что я сказал и скажу тебе, когда-либо попадет в печать, ты должен с абсолютной тщательностью проверить все детали. Из-за одной ошибки все остальное может потерять убедительность. Тебе надо будет составить хронологическую таблицу с годами, о которых я говорил, и сопоставить с ними факты, потому как память может мне изменять. Я говорил, к примеру, о телеграмме от Валли о похоронах Насера. Проверь, пожалуйста, может, это были не его похороны, а Садата52. Я думаю, что это было в 1970 году, потому как в Милане я был с 69-го по 71-й. Но, все равно, проверь в Британской энциклопедии, у тебя ведь она есть на компьютере. Введешь «Насер» и узнаешь, когда он умер, – возможно, я ошибаюсь с датой. Нельзя допустить ни одной ошибки, ведь одна ошибка может стоить достоверности 300 страницам. Если хочешь, чтобы тебя воспринимали серьезно, надо всегда проводить такую проверку.

Фолько: Это и есть журналистика?

Тициано: Это и есть настоящая журналистика.

Фолько: И настоящая дисциплина. Ты всегда так делал?

Тициано: Всю свою жизнь я именно так и делал.

Фолько: Но, вообще, у тебя достаточно хорошая память.

Тициано: Наоборот, никудышная. Я тебе скажу одну важную вещь, запомни ее. Чтобы увидеть истинное положение вещей, нужно время, здравый смысл, а также твой независимый взгляд на все. Иначе ты будешь все воспринимать за чистую монету.

Отец гладит котенка.

Только погляди на него! Вот ведь творение божье! Само спокойствие. Ну разве не хорош? Нашел для себя самое подходящее место. У них инстинкт…

Фолько: Правда. Надо будет дать ему молока, когда проснется.

А еще тебе пришлось сдать экзамен, чтобы стать журналистом.

Тициано: Да, эта история – прямое доказательство того, что твой отец настоящий сумасшедший. После полутора лет практики я отправился в Рим на государственный экзамен, который проходил в закрытом помещении. Выходить было нельзя. Нам давали тему, и на эту тему надо было написать статью. Ее клали в папку и шли сдавать устный экзамен.

Я написал отличную статью. Когда меня вызвали на устный экзамен, глава комиссии, фашист, некто Р., форменный засранец, сказал: «Ах, это вы? Что ж, похвально. Вы написали одну из лучших статей, но вы из разряда интеллектуалов, которым никогда не суждено стать журналистами. Если бы вам предстояло отправиться на Мальту, что бы вы взяли с собой?» Я ответил очень грубо. Сказал что-то вроде: «Послушайте, если вы хотите побеседовать о журналистике, я не против. Но если вы хотите „завалить“ меня, то говорите прямо!» Мы поспорили. Если бы я провалил экзамен, то стать журналистом уже не смог бы. Но, к счастью, были и другие члены комиссии. Благодаря своей статье я сдал экзамен и получил удостоверение профессионального журналиста.

После этого я отправился к Пьетра. Никогда не забуду эту сцену. Я сказал ему: «Директор, в редакции я не в своей тарелке. Отправьте меня корреспондентом в Китай». Тебе едва исполнилось два, Саскье несколько месяцев. Мы жили в квартире на Корсо Маджента в Милане. Был октябрь или ноябрь. Пьетра, наполовину шутя, наполовину серьезно, ответил: «Этому журналу не нужны корреспонденты. Единственное свободное место, которое у нас есть, в Брешие. Ногами грязь месишь, а все на звезды заглядываешься». В общем, это означало, что места для меня нет.

Я получил расчет. Отработав восемнадцать месяцев, я получил свой месячный заработок плюс еще заработок за полтора месяца. С этими деньгами и простыней-мешком, сшитом мне мамой, чтобы я мог ночевать у друзей, я отправился по Европе. Я был во всех крупных изданиях: в Париже в l’Express и Le Monde, в Манчестере я встречался с Джонатаном Стилом53 из Manchester Guardian. И наконец, как это всем известно, я отправился в Гамбург в издание Spiegel. Рассказал, что хочу отправиться в Азию, и – та-дам! – со мной заключают договор о сотрудничестве: «Поезжай, пиши. А мы будем платить тебе 1.500 марок в месяц».

Фолько: Благодаря этой истории ты встаешь на свой путь.

Тициано: Этой и еще одной истории. Истории моих отношений с замечательным человеком, Раффаэлем Маттиоли, с которым я познакомился через Коррадо Стаяно. Я рассказывал тебе о ней? Это одна из самых прекрасных историй моей жизни.

В основе глубоко свободной, творческой, интеллигентной Италии, какой она была, – как печально наблюдать сегодня, что такой Италии больше нет, – всегда были институты, которые даже при фашизме умели сохранить независимость и достоинство. Конечно, компания Fiat таковой не была, и за это мы презирали ее. Но зато были Olivetti, Коммерческий банк Италии с главным отделением на Пьяцца делла Скала, самой красивой площади Милана. Банком в то время руководил очень образованный, интеллигентный и мужественный человек, Раффаэле Маттиоли. Во времена фашизма Маттиоли дал работу (а это значило – дал прибежище и взял под протекцию) десяткам итальянских интеллектуалов. Среди них был старик Ла Мальфа, а также многие экономисты, политологи. Тогда его банк был ИТАЛЬЯНСКИМ банком, а сам он пользовался большим уважением.

В то время Маттиоли, который к тому моменту руководил банком, возможно, уже тридцать лет, справедливо решил, что необходимо открыть представительство в Азии. Он считал, что дело было лишь за тем, где именно это сделать. И вот Коррадо, будучи знакомым с Маттиоли, решил оказать мне протекцию и сказал ему: «У меня есть друг, который только что вернулся из Соединенных Штатов. Там он изучал Китай. Побеседуешь с ним?».

Начались эти замечательные, секретные, окутанные духом приключений встречи. Из редакции я зачастую уходил в девять вечера. Банк уже был закрыт, я заходил с черного хода – все портье знали меня, – шел по красному ковру длинных коридоров и наконец входил в кабинет, заставленный стеллажами с книгами. Там, под лампой, сидел этот пожилой ироничный человек – он оставался работать до утра.

В первую нашу встречу он мало говорил. Он протянул мне японскую нэцкэ54 и спросил: «Китайская вещица?» Я ответил: «Нет, японская. Чтобы застегивать кошель». И рассказал ему о ней. Ведь это была проверка! Люди ушедшего поколения… Гении, люди вне всяких рамок. Ведь он не спросил что-то банальное вроде: «Когда вы окончили университет?» Это его не интересовало.

Наши замечательные отношения длились многие месяцы, пока мы жили в Милане. Я считал, что банк не может открыть отделение в Китае. Китайская Народная Республика еще не была признана на международном уровне, и открыть там отделение означало закрыть для себя дверь в Юго-Восточную Азию. Открыть в Тайване было еще хуже – это означало, что мы лишались возможности сделать это позднее в Китае. Я предложил Сингапур. Про себя я подумал: хорошо, если не попаду в Китай, то в Сингапур, третий Китай55, наверняка.

В итоге Маттиоли решил открыть отделение в Сингапуре. Он сказал: «Отправляйся туда и пиши раз в месяц свои соображения о политической ситуации в странах Юго-Восточной Азии. За это я буду платить тысячу долларов в месяц». Дверца в кабинет открылась, и вошел маленький человечек. Его звали Аттилио Монти, он был родственником Маттиоли и управляющим Коммерческого банка. Маттиоли сказал ему: «Познакомься, это Тициано Терцани. Он скоро отправляется в Сингапур. Составь с ним договор. По нему он будет ежемесячно получать на привилегированный счет, который мы ему откроем, эту сумму».

Сказано – сделано. В кармане у меня был договор с Маттиоли, Spiegel тоже обещался платить. В декабре 1971 года я оставил маму и вас, малышей, во Флоренции, и отправился в Сингапур, не зная толком, что меня ожидает.