Читать книгу Молитва на ржаном поле - Валентин Логунов - Страница 3

В один из таких душных вечеров мать бросила тряпье на лежак в сенях:

– Спи тут, может, попрохладнее будет, чем в избе. – Перед тем как закрыть за собой дверь в избу, вздохнула. – Горит все в поле-то, горит. Дождя месяц бог не дает. Ты с пруда завтра полил бы огурцы, помидоры. И ракушек налови, покроши их и в обед курей покорми. Да кусками-то не режь – подавятся.

– Я их всегда червячками режу, – обиделся я.

– Вот-вот, червячками… А то вон у тетки Марфутки наседка сдохла. Подавилась.

Ракушки мы в грязном пруду ловили так: топчешься в тине, пока не нащупаешь ее ногой. Вытащишь – и на берег выкинешь. Чтобы достать десяток ракушек, часа полтора месишь илистое дно. А ила в нашем пруду по колено. На солнцепеке ракушки раскрывались, и запах от них шел смрадный. Выковыривали содержимое, разрезали на полоски. Куры как бешенные бросались на дармовой корм. Однако эта необычная рыбалка имела и неприятные последствия. Ополаскивать ноги не догадывались или ленились; от грязи кожа ссыхалась, трескалась, образовывались «цыпки», избавляться от которых помогал гусиный жир. Боль была нестерпимая.

Дверь мазанки мать в тот вечер оставила полуоткрытой; я лежу на топчане на лохмотьях, всматриваюсь в проем двери, но уже ничего не различаю. Лягушки свой ежевечерний концерт окончили, дед Кирсон с Кирсонихой ушли спать. Мне тоже хочется спать, но почему-то страшно. Хочется встать и убежать в деревню (наша хата стояла на краю), где, мне кажется, не все еще спят. Но страшно даже спустить ноги с топчана. Страшно. На темных стенах сеней чудятся рожи, косы, вилы; они вдруг отделяются от стен, приближаются; я слышу поскрипывание, шелест. Страх так велик, что перестаю дышать. А рожи приближаются, слышу шурш-шурш-шуршат чьи-то лапки; что-то ухмыляется, торжествует. И вдруг в углу выставились передо мной два фосфорических пятна, выставились и тут же метнулись двумя извилистыми зелеными полосками. Потом еще две полосы. Что-то упало, загремело, скрежетнуло. «А-а-а!» – ору я, и вижу около себя, на полу, клубок сцепившихся теней. «А-а-а!» …

Дверь избы открывается, оттуда вытекает луч тусклого света от керосиновой лампы, в котором силуэт отца в белых подштанниках. «А, мать твою!.. Развелось их». «Чего, Андрюша?» – слышу голос матери. «Да чего-чего… Крыса. Васька, вон, лежит не отдышится». В полоске света я теперь вижу нашего кота. Он тяжело дышит, гладит лапой морду, зализывает пострадавшие места, а поодаль от него подыхает в конвульсиях огромная крыса с толстым хвостом. Отец берет лопату, палкой запихивает на нее крысу и выносит наружу. Кот, покачиваясь, подходит к топчану и, поразмыслив, тяжело запрыгивает ко мне в ноги. «А ты чего орешь? – спрашивает отец. – Первый раз крысу увидал?» Почесался о косяк спиной. «Ладно, иди к матери… Ксеня, дрожит весь Валька-то. Пущай с тобой поспит. А я тут». И я, прижавшись, к теплому мягкому животу матери, проваливаюсь в сон. Утром с интересом рассматриваю Ваську, его порванную ноздрю. Наверное, он так и пролежал в ногах у отца до утра и даже, рассказывала мать, не вышел к дойке коровы. Ему, конечно, не перепадало теплое парное молоко, а все же дразнил парной запах; обычно он усаживался около ведра, пока не удостаивался пинка. А в это утро не встал. Мать налила в обколотую деревянную чашку молока, покрошила хлеб:

– Иди, Василек, поешь. Ишь, как она тебя…

Васька нехотя спрыгнул с топчана и, не торопясь, доковылял до чашки. Лакал с перерывами, отдыхая. Потом отправился под лопух, любимое наше с ним место. Лопух этот каждый год вырастал на одном и том же месте, ростом с метр, а то и больше. В тени его ничего не росло, земля прохладная. Под ним я часто спасался в жару или когда меня обижали мама или отец. Еще лопух служил надежным убежищем для наседки и цыплят.

Помимо полива огорода и добычи ракушек, уборки в хате я в те времена имел поручение следить, чтобы коршун не унес цыпленка. Эти мастера так научились маскироваться, так неожиданно атаковали, что каждый день во дворах деревни не досчитывались нескольких цыплят. Обычно хищник появлялся высоко в небе, круги делал, высматривал жертву. Затем делал вид, что улетает. И вдруг – кок-кудах, кок-кудах! – и вот уже держит желтенький комочек в когтях. А наши наседки часто спасали своих несмышленышей под лопухом. Крыльями машут, отвлекают охотника, а за это время цыплята уже под лопухом. И разочарованному хищнику приходилось начинать новую атаку на другом огороде.