Читать книгу Иван Сусанин - Валерий Александрович Замыслов - Страница 4

«Добрая» изба оказалась «курной»¹⁵ и ветхой. Покосилась, утонула в сугробах. Бревенчатые стены настолько почернели и закоптели, словно по ним голик век не гулял. Да и дворишко для лошади выглядел убогим.

– Наградил же тебя барин хоромами. И как ты мог грамоту подписать?

– Дык…

– Назюзюкался на дармовщинку, глупендяй! – костерила непутевого муженька Сусанна.

– Барин, кажись, добрый, не проманет.

– Обещал бычка, а даст тычка. У-у!

Сусанна даже на мужа замахнулась. Села на лавку и горестно подперла ладонью голову, повязанную зимним убрусом¹⁶. Ушли от беды, а оно тебе встречу, как репей вцепилось. Ну и муженек!

Судьба свела их тринадцать лет назад. Видная лицом Сусанна никогда и не чаяла, что ее суженым станет невзрачный Оська, но судьбу даже на кривой оглобле не объедешь.

Погожим майским вечером ехали по деревеньке трое холопов помещика Коротаева. Дерзкие, наглые, наподгуле. Подъехали к колодцу, увидели пригожую девку с бадейками, заухмылялись.

– Смачная. Прокатим, робяты!

Сусанна и глазом не успела моргнуть, как очутилась поперек седла. Холопы умчали в лесок за околицу, стянули девку с лошади и принялись охальничать. Один из холопов разорвал сарафан. При виде упругого, оголенного тела, у холопов и вовсе ударил хмель в голову.

– Полакомимся, хе!

Сусанна отчаянно выуживалась, но холопы молоды и дюжи. Где уж там вырваться?

Но тут вдруг оказался невысокий рябой парень с крепкой орясиной¹⁷ – и давай колошматить срамников. Тех, как ветром сдуло.

– Беги домой, Сусанна!

Девка побежала, было, в избу, но тут услышала громкие крики из леска. Никак, холопы вернулись и принялись бить Оську.

Сусанна, что есть духу, кинулась на выручку. Холопы жестоко избивали парня плетьми и ногами. Девка подхватила Оськину орясину и воинственно набежала на насильников. Шибала по спинам, угрожающе восклицала:

– Мужиков кликнула! Пересчитают вам косточки!

Холопы опомнились. Мир поднимется – живым не уйдешь. Белками в седла взметнулись – и деру.

– Как ты, Оська?

Всё лицо парня было разбито, глаз не видать. С трудом выдавил:

– Ничо… Тебя не осрамили?

– Не успели, нехристи.

– Слава Богу.

– Ты молчи, Оська. Ишь, как поиздевались, ироды треклятые! Ни ногой, ни рукой не шевельнуть. Помогу тебе, бедолаге.

Обтерла кровь с лица, посидела чуток, а затем подняла парня на ноги.

– Обними меня за плечо, и пойдем полегоньку.

Оська едва ковылял, но душа его пела. Он давно заглядывался на соседскую девушку, но никаких надежд на нее не лелеял. К такой красной девице даже парни справных мужиков сватаются, а его отец – самый захудалый крестьянин, у него в сусеке даже мыши перевелись. Где уж там о Сусанне мнить? Да еще – рябой, и ростом с пенек. Не видать тебе, Оська, пригляды, как собственных ушей.

Мужики, изведав о бесчинстве холопов, направились к дворянину Коротаеву. Тот долго не выходил, наконец, чинно подошел к воротам, выслушал речи крестьян и посулил нещадно наказать повинных.

Мужики уверовали и вернулись в избы. А дворянин лишь посмеялся над смердами.

За неделю до Покрова Свадебника¹⁸ дочь молвила отцу:

– Ты меня, тятенька, другой год сватаешь, но никто мне не мил.

– Других женихов у меня нет. Аль тебе прынца заморского? Так я еще ковер-самолет не смастерил.

– Далече искать не надо, тятенька. Я за Оську пойду.

Матвей аж рот раззявил.

– Умишком помешалась, дочка. Самого неказистого парня предпочла!

– С лица не воду пить. Он добрый и работящий, и меня от сраму спас.

– На Оську благословения не дам!

– Тогда в вековухах останусь! И слово мое крепкое, тятенька.

– Да уж ведаю твой норов.

День кумекал Матвей, другой, а на третий пошел к соседу.

Пока был жив отец, Сусанна и блаженный от счастья Оська беды не ведали. А когда Матвея на рубке барского леса древом на смерть пришибло, начались всякие напасти. Вскоре мать Богу душу отдала, первенец Мишутка в пруду утонул, а затем и корова пала. Остались молодые, чуть ли не у разбитого корыта.

Вскоре Ванятка народился. Многие дела легли на плечи Оськи. Он усердствовал до седьмого поту, но силенок его не хватало. Маломощным был Оська. Другой мужик за час управится, а Оське и дня мало. И тогда, забыв про ухваты и зыбку, оставив избу на старенькую тещу, Сусанна сама за дела принялась. И на соху налегла, и за литовку¹⁹ схватилась… Всё-то у ней ладилось. А когда Ванятка подрос и он стал заправским помощником. Чуть стало полегче. Зато господа-баре наседали, старясь выжать из крестьян все соки. Только Юрьевым днем и спасались…

Кое-как пережили зиму, а как нагрянул Егорий Вешний²⁰, тиун в избу.

– Надо бы, Оська, на барской пашне подсобить.

– Дык, милостивец наш, Федор Иваныч, два года сулил меня не пронимать. На своем наделе горбачусь.

– А кто тебе жита дал? Кто овсом снабдил? Кабы ни Федор Иваныч, околевать бы тебе, Оська. Допрежь на барском поле с лошаденкой походи, а засим и за свой надел примешься.

– А вдруг поморок²¹ навалится? Доводилось!

– Не ведал я, Оська, что ты моего барина так отблагодаришь. Он к тебе с милостью, а ты от него рыло воротишь. Завра же отправляйся на барское поле!

В голосе Фалея прозвучала угроза.

– Будем на поле, Фалей Кузьмич, – молвила Сусанна. Поняла, что спорить с тиуном – из блохи голенище кроить. Она еще в тот зимний вечер догадалась, что не напрасно Годунов сыпал щедротами. Вотчина у него скудная, мужиков – на пальцах пересчитаешь, каждый – на вес золота. Даже холопы на сторону глаза вострят. Еще в Грачовник²² сбежал с господского двора Минька. (Не зря теплой шапкой обзавелся).

Всю неделю пахали барское поле, а когда за свое принялись – типун Оське на язык – поморок и в самом деле навалился. Дождь льет и льет! И не день и не два, а другую неделю.

Оська лицом почернел.

– Все сроки уходят. Без хлебушка останемся.

Мужики повалили в храм к батюшке Никодиму. Заказали молебен. Батюшка со всем церковным причтем²³, пошел кадить поле, но кадило вскоре замокло, дым иссяк, а батюшка, весь промокший до нитки, всё молил и молил Господа ниспослать погожие дни.

А на другой день и впрямь проглянуло солнышко. Довольные мужики, собрав батюшке «гостинчик», кинулись на свои пашни. Но земля-матушка промозглая, и сохи и лошадки вязнут. Надо бы денька три хорошего солнышка, но и без того сроки уходят. С Егория-то уж две седмицы миновало. Тужились мужики, рвали лошаденок и костерили барина:

– Сам-то в вёдро²⁴ отсеялся, а мы – в самую разгрязь. Дьявол кривой!

Оська налегал на соху, задыхался и, обессилено, падал на колени.

– Лошадь веди, – пожалела муженька Сусанна. – А я за соху встану.

Но Оська замотал кудлатой головой.

– Сам как-нибудь… С роздыхом.

Оська стыдился мужиков: и без того насмешничают.

– С твоим роздыхом нам и седмицы²⁵ не хватит.

Сусанна решительно бралась за соху, а понурый Оська тянул за узду Буланку.

Мужики поглядывали на бабу-оратая²⁶ и одобрительно говаривали:

– Клад Оське достался. Никакому заправскому мужику не уступит.

– И как токмо за такого недосилка замуж пошла? Ни рожи, ни кожи.

Никто не ведал причину диковинного замужества Сусанны. А та всегда жалела Оську – за не остывающую любовь и мягкий нрав. Понять ли мужикам неизведанное бабье сердце?

Ванятка всё приглядывался к работе матери, а затем, когда сели ненадолго кусок перехватить, вдруг неожиданно молвил:

– Дозволь мне, матушка, за сохой походить.

– Да ты что, Ванятка? По такой-то земле?

– Дале взлобок идет. Там земля посуше. Дозволь!

Сусанна придирчиво (словно в первый раз) оглядела сына. Рослый, крепенький, давно уже во многих делах помощник, но за сохой ходить – надо особую сноровку иметь. Сможет ли?

– Не осрамишь зачин?

– Буду стараться, маменька. И ты, батя, не тревожься. Веди себе покойно Буланку.

Оська перекрестился на шлемовидные купола сельского храма.

– Не подведи отца, Ванятка.

Сын, следуя примеру отца, поплевал на сухие ладони, взялся за деревянные поручни сохи и тихо произнес:

– С Богом, батя.

Оська взялся левой рукой за узду, ласково прикрикнул на лошадь:

– Но-о-о, Буланка. Пошла, милая!

Лошадь всхрапнула и дернула соху. Наральник²⁷ острым носком легко вошел в черную землю и вывернул наружу, перевернув на прошлогоднее жнивье (бывший хозяин надела в бега подался) сыроватый пласт.

Оська продолжал ласково понукать Буланку, коя тянула старательно, не виляла, не выскакивала из борозды. А Ванятка размеренно налегал на соху, зорко смотрел под задние ноги лошади, следя за наплывающей, ощетинившейся стерней, дабы не прозевать выямину или трухлявые останки пня, оставшиеся после былой раскорчевки.

Соха слегка подпрыгивала в его руках. От свежей борозды, от срезанных наральником диких зазеленевших трав дурманящее пахло.

Тяжела земля! Соленый пот выступил на лице Ванятки, но он всё налегал и налегал на поручни, не слушая возгласа матери:

– Передохни, сынок!

Не передохнул до конца загона. Вот тогда-то выпрямился и оглянулся назад. Борозда протянулась через всё поле прямой черной дорожкой.

Оська посветлел лицом.

– Молодец, Ванятка!

И отец, и мать явно гордились своим сыном, уверенно проложившим на глазах соседних мужиков первую весеннюю борозду…

В сенокос опять заявился в избу тиун.

– На барские луга, Оська, ступай.

Тут уж Сусанна не выдержала:

– И на долго ли?

Фалей ткнул мясистым перстом в небо.

– Коль Господь будет милостив, борзо управимся.

– Да ведаем мы твое борзо, Фалей Кузьмич! Сулил же барин дать нам льготу на два года. Свою косовицу пора зачинать.

Тиун грозно бровью повел: дело ли бабе в мужичий разговор встревать? Оська хоть и хилый, но он хозяин избы.

– Не с тобой калякаю.

Но баба и не подумала отступать.

– Прихворал супруг. На покосе совсем занедужит. Отлежаться ему надо.

Два дня назад Оська полез с бредешком в реку, изловил две щуки и судака, но сам застудился. Теперь лежал на лавке и натужно откашливался.

– Отлежится, – сухо произнес Фалей. – Даю ему один день, и что б за косу!

– Помилуй, Фалей Кузьмич. Не дам мужика гробить! Сама в луга пойду.

– Вот и ладненько, – хмыкнул Фалей. – Ты у нас, Сусанна, за троих мужиков ломишь. Седмицу литовкой помашешь – и на свой покос.

– Ране вернусь, коль за трех мужиков. Да и своего муженька мне надо выхаживать.

– Ну-ну, пригляну за твоей работой.

Сусанна первым делом сбегала к деревенской знахарке, чтоб попоила Оську пользительными настоями и отварами, а уж потом принялась собирать узелок.

К матери ступил Ванятка.

– Ты, матушка, в кручину не впадай. Я завтра же на наш покос выйду. Справлюсь!

Сусанна обняла сына за плечи, поцеловала в щеку и украдкой смахнула со щеки слезу.

– Да помоги тебе Бог!

Шла тропинкой к барской усадьбе и тепло думала:

«Славный сын подрастает. А ведь всего двенадцать годков минуло».

У плохого барина осела, заблудившаяся в пургу семья. Проманул Федор Годунов, словно клещ в страдников вцепился.

После сенокоса посылал и на рыбные ловы, и на починку мостов и гатей через вотчинные речушки, и в бортные леса²⁸, и на косовицу хлебов. Даже заставил цепами ржаные колосья молотить, а затем за жернов посадил. Мельник-де втридорога за помол дерет. Наговаривает барин: мельник в крепкой узде у Годунова сидит.

Еще летом решили: на Юрьев день уходить от Федора Годунова. И Оська, и Сусанна, и Ванятка трудились как каторжные, дабы заработать серебряный рубль.

Пошли к барским хоромам всей семьей. У красного крыльца увидели красивого чернокудрого мальчугана в голубом кафтанчике. Увидев смердов, мальчонка – руки в боки – спесиво спросил:

– Чего пожаловали?

– Дык… Нам бы барина Федора Иваныча.

– Федор Иваныч занемог. Мне челом бейте.

– Дык… А ты кто?

– Племянник. Борис Федорович Годунов.

– Дык, – растерялся Оська. – Нам бы за пожилое вернуть.

Но тут на крыльцо выскочил сам барин. Глаза холодны и злы. Закричал:

– Где холопы? Отчего ворота настежь? Запорю нечестивцев!.. Чего приперлись?

– Уходим мы, барин. Юрьев день.

– Эк, чего удумали. Пили, жрали в три горла, а ныне оглобли на сторону!

– Юрьев день, – теперь уже заговорила Сусанна. – Ты уж не обессудь, барин. Прими рубль за пожилое, и не поминай лихом. Мы тут в три погибели гнулись, семь потов на барщине сошло. Прощевай, барин.

Федор Иванович затопал ногами:

– Крапивное семя!

Подскочил к Оське и принялся стегать его плеткой. Даже супруге разок досталось.

– Лютой же ты барин! – огневанно сверкнула глазами Сусанна. – Поспешим отсюда, Оська!

А отрок Бориска жестоко воскликнул:

– Собак на них спусти, дядюшка! Собак!

Едва успели ноги унести.

Безжалостные слова барчука надолго запомнил Ванятка.