Читать книгу Ландаун и Конслаев - Валерий Ланин - Страница 5

Можно, конечно, отдаться языку и следовать за ним. И, разумеется, в результате могут быть записаны образы и мысли как бы превосходящие наше наличное самосознание. И результат этот, полученный вроде бы с нашим участием, может потребовать от нас же достаточно больших усилий и времени для его усвоения, понимания. Здесь Бродский прав. Но есть ведь и совсем другое мышление, которое как бы заранее знает, какой язык, какое выражение, формулировка ему нужны. Но знает отрицательно и поэтому как только язык отклоняется, его останавливают, возвращаются и начинают сначала. Есть простой и всем известный частный случай такого мышления: вспоминание стихотворной строчки, фамилии, слова – забытого, но не совсем: нам точно известно, что предлагаемые слова – «не те». И если в первом случае язык как бы сам изобретает, то во втором идут поиски такого языка, который был бы «то» т.е. в первом случае «поиск языка» /язык ищет/, а во втором случае «поиск языка» /ищется подходящий язык/: С позиции поиска языка – поиск языка часто /пожалуй, что и всегда/ выглядит как нечто непрофессиональное, по крайней мере – предварительное. Поиск языка заканчивается /если заканчивается вообще/ его обретением, формулированием того, что до этого было внеязыковым, – предмет мысли и ее результат /формулировка/ совпадают. Поиск языка предполагает наличие размытого, до конца не уясненного предмета мысли, а ее результатом оказывается множество приближающихся, но всегда неточных формулировок; реальный результат – это их общее, которое так и осталось несформулированным. Поэтому поиск языка заканчивается лапидарной формулировкой, а поиски языка, в сущности, вообще не оканчиваются, они могут быть продолжены как угодно долго; мысль путается, кружится, возвращается, но никогда не способна обнаружить свой идеальный образ.

«Думай о смысле, а слова придут сами». Это Кэррол, даром, что он – самый знаменитый игрок словами. Бродский придерживается прямо противоположной философии /: «Думай о словах, а смысл придет сам»? / и, видимо, полагает, что тот, кто думает о смысле – это, по меньшей мере, – не художник, а может и вообще никто, поскольку думать могут только слова.

И о Бродском можно сказать хорошее. И, может быть, самое хорошее, что можно сказать о писателе, тем более – о поэте: он конченный человек. Но и самое плохое: тоже можно сказать сейчас: конченный поэт. А ведь и человеком теперь не станешь.

Я могу легко себе представить, что Бродский со всем вышеизложенным согласится и грустно отметит, что опять его не поняли. А если сказанное в самом деле верно, то тем грустнее, что автор этих справедливых соображений ничего не понял…

Освещенная вещь обрастает чертами лица

Иосифа Бродского,

Который ее освещает…