Читать книгу Прекрасный белый снег - Валерий Михайлович Арефьев - Страница 2
Часть первая
Глава первая
ОглавлениеОдним прекрасным, хотя нет, наверное всё-таки чудесным, да-да, именно чудесным, ведь это и правда иногда чудо, проснуться вдруг живым, итак: одним чудесным утром, да кстати, уже и не утром вовсе, наш герой, очнувшись, а может просто вынырнув из тёмного омута на белый свет как на первый снег, обнаружил себя привязанным ремнями к большой железной койке на колёсах, о коих, впрочем, он узнал немного позже, ну в общем, в коечке такой, той что иногда катают по больничным коридорам между обычными палатами, реанимационными и моргом, иногда… Да-да, вы не ослышались, именно моргом, где бывших незадачливых клиентов временно переселяют на другие, тоже очень даже удобные, милые постельки, и тоже отчего-то на колёсиках, уже, правда, без подушек, матрасов и тёплых шерстяных одеял, за ненадобностью. Вы может, встечались с чем-нибудь подобным, или слышали об этом где-нибудь ещё, ну в общем, на такие, чтобы без лишнего шума и пыли переместить клиента туда, куда потребуется, если что-то вдруг пойдёт не так…
Первые Венины ощущения (а нашего героя, следуя давней литературной традиции я назову Веней, или даже Веничкой, чтобы уж окончательно развеять всякие сомнения о персонаже сколь сомнительного свойства пойдёт речь в нашей грустной повести) оказались довольно странными и даже расплывчатыми в чём-то. Рука под капельницей, с койки не встать, даже и не повернуться. "Что это? Где я? Что всё это значит?" Именно такие мысли посещают настоящих мужчин в подобных ситуациях. Наш Веня не был исключением. Он даже и не понял поначалу, куда попал, что это такое вообще, куда на этот раз нелёгкая занесла?
Широкие кожаные ремни через ноги, грудь и пояс, решётки на окнах, левая рука привязана к подобию поблескивающего холодным никелем торшера, разве что без лампы, иголка в вене, трубки какие-то, банка сверху. Тревожный холодок, мгновенно захватывая всё больше и больше жизненно важного простраства разлился снизу живота и дальше, ставшая неожиданно вдруг жаркой тесная волна затопила тут же грудь, и вымораживая изнутри в лёд пальцы на ногах обдала Веню стальными холодными иголками от самой макушки до кончиков ногтей. Ощущение было новое и далеко не радостное. "Ну вот, допрыгался, – со странным облегчением подумал Веня. – Тюремная больничка, что ли?" – обожгла вдруг неожиданная мысль.
За окном, изнутри затянутым сплошной проволочной сеткой и зарешёченным снаружи, огромными хлопьями, беззвучно падая кружился в тихом вальсе ноябрьский мягкий снег. Тихий, ко всему на свете безразличный, прекрасный белый снег…
"Вот так и я, – с обречённой тоской вздохнул беззвучно Веня, – вечно кружусь и падаю молча куда-то в темноту. Никому не нужный, холодный и пустой как барабан." И он опять закрыл глаза. Думать ни о чём не хотелось. Просто, закрыть глаза и спрятаться, вот что сейчас требовалось Вене. Спрятаться и опять забыться, хотя бы ненадолго. Припоминая постепенно вчерашний вечер он начинал уже догадываться, где и почему находится, вот только решётки на окнах Веню озадачили. "Что бы это значило, – размышлял он в недоумении." Решётки в его план уж точно не входили. Хотя, признаться честно, и плана-то, никакого не было. Нет, не было у Вени плана, тем более такого. Глупо всё как-то получилось. Глупо, неожиданно, как впрочем, обычно и бывает, и очень даже некрасиво. Как-то даже, неприлично просто вышло, ну совершенно неприлично. И с такими вот тяжёлыми, безрадостными мыслями он снова, как в чёрный колодец, провалился в тихое спасительное забытье.
Сергей Станиславович Овчинников, довольно молодой ещё, лет тридцати пяти всего человек, доктор-психиатр, с правильным, овалом, слегка вытянутым лицом, средней мягкости подбородком, умными внимательными глазами и аккуратной чеховской, золотистой слегка бородкой, в своей профессии был, что называется, специалистом. Хорошим специалистом. Работу свою, несмотря на кажущуюся вроде бы бесперспективность, Сергей Станиславович любил, насколько это вообще было возможно в тяжёлые те, безденежные времена середины девяностых. По крайней мере, он к этому стремился, и признать по правде – довольно-таки успешно, временами. Конечно, должность заведующего Отделением Психиатрии и Неврологии в огромной клинической больнице, да не где-нибудь, а в Санкт-Петербурге, всегда могла бы считаться вполне достойным местом, если бы не одно маленькое Но. На первый взгляд, очень маленькое. Но лишь на первый взгляд. "Но" заключалось том, что возглавляемое Сергеем Станиславовичем отделение не являлось нормальным, так сказать, обычным психоневрологическим стационаром. Это было отделение закрытого, или скорее полузакрытого типа. "Да ладно бы ещё, – размышлял иногда Сергей Станиславович, – нормальный дурдом! Деньжат хоть заработаешь… Немного… А так, ни то, ни сё! Ни денег толком, ни науки! Название одно!" Конечно, неплохо было бы опять попасть в такой вот, полностью закрытый психиатрический стационар, куда отправляют буйных – настоящих психов и убийц, всевозможных современных доктор-лекторов и чикатило. А также удачно (за определённое, весьма конечно, скромное вознаграждение) симулирующих внезапное буйное помешательство, в действительности же слегка только отмороженных бригадиров многочисленных питерских бандитских группировок, избегавших в те годы таким немудрёным способом суровых приговоров и длительных тюремных сроков. Только не рядовым врачом-психиатром, это был уже пройденный этап, нет, конечно! Главврач отделения, с перспективой повышения до руководителя клиники. Служба на солидной должности в таком вот, действительно закрытом стационаре, помимо очевидных возможностей поправить с помощью братков своё шаткое финансовое положение, могла бы дать ещё и богатый материал для научных исследований в области криминальной психиатрии. Дело в том, что Сергей Станиславович давно уже, впрочем без особенных успехов, писал диссертацию как раз на эту тему.
Склонность к науке всегда была важной частью его внутреннего я. Медицинский институт в своё время Сергей Станиславович вполне бы мог закончить и на отлично, с красным дипломом, дисциплина и успеваемость у него, как говорится, были на уровне, да и способностями Бог не обделил. И всё же, недотянул немного, подвёл трояк за практику, на последнем курсе, единственный за пять лет обучения. Однако Серёга, тогда никакой ещё не Станиславович, по этому поводу сильно не переживал. Лучше, как шутили в Меде, закончить с красным лицом и синим дипломом, чем наоборот. В аспирантуру Серёга не пошёл, практическая работа интересовала его гораздо больше. И ему в определённой степени "повезло". Свою трудовую биографию Серёга начал в знаменитом Скворешнике – психиатрической больнице имени Скворцова-Степанова, в родном Питере, тогда ещё Ленинграде, в спрятанном от нежелательных посторонних взглядов высоким бетонным забором больничном комплексе между железной дорогой и лесопарком на станции Удельная. И там, на различных должностях, поднимаясь время от времени по скользким ступенькам служебной лестнице, он прослужил почти восемь лет. Долгих, и правда сумасшедших каких-то восемь лет.
Уж где-где, а в Скворешнике материала для научных изысканий в области психиатрии действительно хватало. И дело тут не в гигантском количестве психов и маньяков во вполне, даже по тем временам, благополучном Ленинграде, нет. В психушку тогда частенько попадали и вполне нормальные люди, ну возможно, с лёгкими какими-то отклонениями, так у кого ж их не бывает? "Все мы, – размышлял время от времени Серёга, – все мы с отклонениями. Разница только в степени, направлении, ну и в умении или неумении, а может нежелании скрывать их от окружающих." Здесь-то всё было достаточно понятно. Однако, советская школа психиатрии частенько очень быстро, прямо на глазах, умудрялась, так сказать, трансформировать и нормальных вроде бы людей в законченных шизофреников и психов. И очень успешно трансформировать. Так что, в материале для исследований недостатка у Серёги, как-то постепенно но неотвратимо превращавшегося в Сергея Станиславовича, на этом месте не бывало.
Работа в дурке, хоть и связанная временами с некоторыми стрессами, Сергея не особенно тяготила. Коллеги его, несмотря на юный Серёгин возраст, относились к нему в общем-то неплохо, вполне уважительно, разве что, подшучивали поначалу, по доброму, пациенты же – с некоторой даже симпатией, держимордой он не был вовсе. Время от времени Серёга проводил какие-то дурацкие, на его взгляд совершенно лишние беседы с подающими надежды на выздоровление душевнобольными, делал "воспитательные" инъекции серы буйным, упёртым и не стремящимися к полному и окончательному излечению умникам, в общем, выполнял обычные рутинные обязанности советского врача-психиатра. Вечерами же, а случалось и днём, после работы, прогуливался, бывало, по Удельному парку, до станции метро Пионерская. И там, частенько, застревал надолго возле площадки конного клуба, любуясь на стройных, с прямой, будто выгнутой немного спиной, наездниц в жокейских шапочках, и конечно, на лошадей. Лошади, как и конный спорт, были слабостью Сергея Станиславовича. Главной слабостью и тайной мечтой всей его, такой правильной и размеренной жизни отчего-то были именно лошади, и всё, так или иначе связанное с этими прекрасными животными.