Читать книгу Краткий миг - Варвара Рысъ - Страница 2

Прасковья отрицательно покачала головой. Как удивительно: двадцать с лишним лет назад они гуляли в этих местах, и он всегда заботился о том, чтобы её повкуснее накормить. С этого всякий раз начиналась их встреча: она выходила после занятий, и они шли обедать. И ей это очень нравилось: поесть в хорошем ресторане было тогда для неё ценной оказией.

– Нет, Богдан, спасибо, не хочу, – помотала она головой. – Я…я обнять тебя хочу, – это выговорилось само собой.

Он сделал едва заметное движение от неё и взглянул с испугом.

– Когда-то мы с тобой ходили в театр и на каток – помнишь? Есть теперь каток на Красной площади? – он ещё раз чуть отодвинулся, улыбнувшись жалкой улыбкой.

– Кажется, нет, – покачала она головой. Выходит, он, как и она, вспомнил самое начало. – А если б был, мы пошли бы с тобой на каток? – усмехнулась она. – Ты, в самом деле, помнишь то время?

– Конечно. Всё-всё помню. – Он словно посмотрел куда-то вглубь себя. – «Царя Бориса» в Малом театре помню, – он улыбнулся той же жалкой полуулыбкой.

– продекламировала Прасковья из «Царя Бориса». Голос был почему-то хриплый и грозил оборваться.

– А ведь и впрямь, кажется, так, – откликнулся он всё так же бесцветно. – Кажется, Русь стоит. И это вселяет сдержанный оптимизм. Слава Богу, что не случилось большой смуты.

– И твой вклад весьма велик в то, что не случилась, – она протянула руку к его руке, но ему вдруг понадобилось размешать давно остывший кофе. Она почувствовала себя оскорблённой.

– Ну, всё то, что было – это ургентная мера, кавалерийская атака, на ней жизнь не построишь, – отверг он её похвалу. – Страна должна богатеть, планомерно укрепляться, вооружаться. Это единственная надёжная мера против смуты. А правда, что страну переименуют в Русь? И к ней присоединится несколько ближних стран?

Он говорил с усилием. Ей показалось, что говорит он об этом, чтоб не говорить о чём-то ином, что хочет скрыть.

– Да, есть такая идея… но вряд ли… – ответила она рассеянно. – Богдан! – решилась она наконец, – Мне бы хотелось побыть с тобой… как это сказать… наедине, в замкнутом пространстве. Без людей.

Он молча смотрел на неё, словно опять не понимая, чего она хочет.

– Давай поднимемся в твой номер, – попросила она. – Пожалуйста.

– Парасенька, но… видишь ли… – он замолчал.

Прасковья почувствовала, что вот-вот расплачется от обиды. Он решительно отвергал её. А она – обидно его любила. Все эти годы любила. И сейчас любила до боли, до умопомрачения. У него есть жена? Бог мой, какая разница! Кому станет плохо от того, что обнимет его? Прижмётся к телу, положит голову на грудь, на самую шёрстку. Она столько лет мечтала об этой шёрстке. А он категорически этого не хочет. Она собрала остатки достоинства.

– Хорошо, Богдан. Рада, что мы увиделись. Уже поздно, мне пора. – Она сама понимала, что голос её звучит жалко. – Провожать меня не надо. – Она поспешно встала, ощущая, что вот-вот брызнут слёзы.

– Парасенька, – он тоже встал и впервые прикоснулся к ней – взял за обе руки. – Парасенька, не оставляй меня! Побудь ещё чуть-чуть. Я понимаю, тебе надо быть дома, тебя, наверное, ждут, но… прошу тебя, ещё чуть-чуть. Его голос звучал умоляюще. Она освободила руки.

– Ты хочешь ностальгически вспомнить былое и одновременно сохранить верность своей жене? – проговорила с плаксивой иронией.

– Ничего не понимаю! – растерялся он. – О чём ты, Парасенька?

– Ну, ты же сказал, что у тебя есть жена. Вероятно, ты, как честный человек, желаешь быть лояльным. – Он слушал с напряжённым недоумением. «Господи, как идиотски я выражаюсь!» – мелькнуло у неё в голове.

Неожиданно он рассмеялся. Смех был дребезжащий, старческий; прежде он так никогда не смеялся.

«Господи, за что? Зачем он смеётся надо мной?»

– Ну да, у меня есть жена. С которой я обвенчан. А то, что ты подумала, настолько абсурдно, что такого вздора я и вообразить не мог. Потому тебя и не понял. – Он смотрел на неё с грустной иронией взрослого по отношению к ребёнку. – Ты совершенно меня забыла, Парасенька. И помимо этого, вовсе не представляешь себе той жизни, которой я жил. Это хорошо, что не представляешь, не надо тебе этого. Но не бросай меня сейчас, ладно?

Прасковья совсем ничего не понимала. Она вновь опустилась на стул.

– Мне хочется обнять тебя, Чёртушка, – проговорила тихо.

– Хорошо, пойдём, – согласился он, как на что-то тяжкое для себя.

Едва они вошли в номер, который оказался менее роскошным, чем можно было предполагать, судя по местонахождению гостиницы, она обвила руками его шею, прижалась к груди. Расстегнула две пуговицы рубашки и поцеловала шёрстку, ставшую за эти годы тоже полуседой. Сняла и отбросила его твидовый пиджак. Целовала его лицо, шею, вдыхала, впитывала в себя его тело и, как ей казалось, его душу – всё, о чём тосковала столько лет. Запустила пальцы в его полуседые кудри, нащупала твёрдое. Поняла: за эти годы у него выросли рожки, о которых он когда-то рассказывал, что они вырастают у зрелых, опытных чертей. Таким чертям уже можно доверять самостоятельную работу, – вспомнила она давние рассказы Богдана. «Чёртушка любимый». Ей ужасно захотелось взять в руки и поцеловать его чертовский хвост, покрытый чёрной нежнейшей шёрсткой, как нос кота Насилия. Почему-то вспомнился его кот, о котором она не думала много лет. «А может, хвост тоже поседел?» – подумала мимоходом. Ей хотелось расстегнуть его ремень, но она не решалась.

Он же был на редкость скромен. Гладил её плечи и голову, скорее успокаивая, чем отвечая на её ласки.

Она вдруг осознала, что за всю жизнь не научилась обольщать и соблазнять. Просто понятия не имеет, как это делается. Какие-то, говорят, есть эрогенные зоны… Ей никогда в этом не было нужды. С Богданом всегда было прекрасно и так, а Гасана вся эта канитель не интересовала. А других… других как-то и не случилось. В результате она неумела и неловка, как провинциальная старшеклассница.

«Госпожа министр пытается переспать с собственным бывшим мужем, – насмешливо подумала о себе. – А почему с бывшим? Он же считает меня женой, так почему же… Господи, другая бы уж давно…»

Опять, как всегда в момент провала и упадка, явились эти «другие» – успешные, умелые, компетентные, знающие, далеко опередившие её, убогую. Они окружили её насмешливой толпой, показывали пальцем и обидно смеялись. В последние лет десять, вместе с её служебным и социальным возвышением, «другие» как будто покинули её, а вот теперь опять они тут как тут и опять отравляют жизнь.

– Сядь, Парасенька, – наконец проговорил он и подтолкнул её к маленькому диванчику. Сам сел в кресло, стоявшее возле письменного стола. – Расскажи мне про нашу Машу. Как она? Где она?

Прасковья немного отвлеклась и успокоилась.

– Да, собственно, ничего выдающегося. Заканчивает филфак МГУ; вероятно, пойдёт преподавать русский с литературой в школу; уже теперь немного преподаёт. Правда, ей по нынешним правилам надо отслужить два года на гражданской службе – ты, вероятно, об этом читал: каждый должен посвятить два года службе Родине. Кому можно доверить оружие – идёт в армию, а кому нет – выполняет какие-то трудные, может быть, неприятные работы, в малоосвоенной местности. Многие, кстати, там и остаются. Это хороший старт карьеры. В Москве карьеры не сделаешь: слишком большая толкотня. Машка, наверное, поедет в какую-нибудь Тьмутаракань преподавать или уж не знаю, что делать. Специальность её – русский язык. Ей это нравится. Так что наша учительская династия не прервётся. Сейчас у нас очень поощряются наследственные профессии; наши критики говорят, что мы пытаемся возродить древние сословия или даже создать индийские касты, что, разумеется, вздор. Хорошо бы, но не получится. А вообще-то было бы полезно, если б человек, вступая в жизнь, уже более-менее знал своё место в ней. (Богдан согласно кивнул). Талантливый, особенный – пробьёт свою особую дорогу, а для среднего человека знать, чем ему заниматься – большое облегчение. Словом, наследование родительской профессии у нас поощряется. Вот Машка и унаследовала. Знает и твой любимый церковнославянский и древнерусский и несколько славянских языков, учила древнегреческий, уж не знаю, много ли выучила. Ну там английский, испанский – само собой. Языки ей легко даются, в этом смысле, видно, в тебя пошла. – Прасковья соображала, что бы ещё сказать. «А вот, про спорт».

– Занималась довольно успешно художественной гимнастикой, но потом оказалась такой дылдой, что серьёзно больше заниматься не могла. Увлеклась фехтованием, ей это идёт. Будет работать в школе – возможно, станет вести кружок или что-то в этом роде по фехтованию. Но главное, будем с нею апробировать наши методики идеологического воспитания школьников. Вообще, она неглупая девчонка, хотя никакими особыми талантами не одарена. Амбициозности немножко недостаёт. Я, помнится, всегда старалась быть первой, а ей как-то всё равно. Но, слава Богу, ничего нет в ней от золотой молодёжи. Она очень дружит с бабушкой, часто ездит к ней, а с бабушкой – не забалуешь.

Богдан молча очень внимательно слушал. При упоминании о бабушке – чуть улыбнулся.

– А почему ты не интересуешься Мишкой, – удивилась Прасковья. Ей, в самом деле, показалось странным, что он спросил прицельно о Машке.

– Мы встретились с Мишкой, буквально четыре дня назад, – Богдан чуть сморщил лоб. – Я ведь свободен без году неделя, Парасенька. Да, в полном смысле ровно неделя. А с Мишкой, оказывается, мы несколько лет были почти что соседями, – он опять болезненно скривил губы, вспомнив что-то тягостное для себя. – В завершение моей эпопеи мне поручили прочитать им лекцию о… по узкопрофильной теме. Как там полагается, выступал я под псевдонимом. Так вот, среди моих слушателей был Мишка. Мы мгновенно узнали друг друга. Не знаю, как это случилось, но случилось мгновенно. После моего выступления он подошёл ко мне и с соблюдением всех военных ужимок, как это у них принято, испросив permission to speak, сказал: «Сэр, мне показалось, что…». И замолчал. Так мы стояли и смотрели друг на друга. Вроде как мы с тобой сегодня, – он грустно улыбнулся. – Внешне похожи мы с Мишкой до комизма. Ты не представляешь, какое дикое ощущение, когда родной сын называет тебя «сэр». Чувствуешь себя распоследним дерьмом.

– Да, вы очень похожи, – Прасковье захотелось погладить его кудри, она протянула руку, но не дотянулась. – И что же ты ответил?

– Я сказал по-русски: «Ты прав». Мишка выдохнул с облегчением. Чуть позже, когда у него случилось личное время или как это там у них называется, мы проговорили около двух часов. Он хорошо говорит по-русски, правда, иногда что-то затрудняется формулировать, но в целом – хорошо. Я и сам-то, по правде сказать, не был уверен, смогу ли прилично говорить по-русски, но оказалось: могу. Вообще, хороший парень, интересный. Ты наверняка знаешь его любопытную специальность – investigative history. Он очень этим делом увлечён, хочет приехать в Россию исследовать, вернее, расследовать, историю Перестройки и роль нашего чертовского воинства в этой тёмной истории. Правда, они должны ему утвердить эту тему, в этом отношении ясности ещё нет. Но в любом случае это страшно интересно. Ты видишь его иногда, Парасенька?

– Да, примерно раз в год мы видимся, – ответила Прасковья. – Он приезжает на каникулы… ненадолго. Но, по правде сказать, мы не близки. Я даже не знаю, что такое эта самая как её… history. Он никогда не рассказывал.

– Почему не близки? – спросил Богдан с настороженным удивлением.