Читать книгу Педагогические метаморфозы. Книга первая - Василий Варга - Страница 4

В свои зрелые годы, когда мы поженились с Женей, а это было в глухой деревне, без свидетелей, и председатель сельского совета Сойков выдал нам цидулку о заключении брака, я даже не предполагал, сколько препятствий окажется на пути нашего семейного счастья. Как и вся советская молодежь, мы жили в огромной казарме, где как будто бы все было и все было бесплатно. И медицина, и образование, и бесплатная крыша над головой, – живи, трудись и славь вождя. Но в то же время найти место под солнцем было весьма проблематично. Моя семья столкнулась с непреодолимыми препятствиями и эти препятствия сломали нас, а я совершил свинский поступок, предал свою супругу, и это предательство невидимым шлейфом тянулось за мной всю мою жизнь, грызло мою совесть, как голодная собака сырую деревянную палку.

Я только потом узнал, что молодые люди часто женятся на москвичках, а девушки выходят замуж за москвичей ради московской прописки. И мать и отец Жени постоянно попрекали меня в этой московской прописке, которую я получил, благодаря женитьбе на их дочери Жене. Женя хотела остаться со мной в деревне, она словно чувствовала, что у родителей мы жить мирно не сможем, но мы не могли остаться в хибарке, продуваемой ветрами со всех сторон, особенно в весенний и осенний период. А как починить эту хибарку, я не знал, да и денег у меня кот наплакал. Матушка ютилась на кухне, спала на железной кровати тоже продуваемой из подпола, почти всю ночь топила печь дровами и накрывалась плотным шерстяным одеялом до самого подбородка. Поневоле встал вопрос о переезде в Москву, словно этот город ждал нас с распростертыми объятиями.

Москва огромный город, который все время пополнялся за счет приезжих. А позже, после падения коммунизма, мэр Москвы Лужман увеличил численность населения столицы вдвое, если не втрое за счет приезжих, особенно таджиков, татар, узбеков, грузин, азербайджанцев и на этом сказочно разбогател. Им, этим приезжим не было необходимости заключать браки с москвичками, они за это платили доллары.

Он построил несколько вилл в Швейцарии, Турции, а его супруга, бывшая его секретарша, прихватила целый квартал в Москве. Лужман стал самым богатым человеком в России. Москвичи любили его и всегда его избирали своим мэром. Для меня такое развитие событий – бальзам на душу, ибо мое появление в Москве за счет женитьбы увеличило численность населения столицы на одну десятимиллионную статистическую единицу, где—то кусок ногтя по сравнению с тем, что натворил московский мэр Лужман.

И то я отблагодарил москвичей за то, что они приняли меня в свою великую семью: я подготовил несколько десятков тысяч квалифицированных рабочих—строителей для города. Так что совесть моя чиста.

Приехав в Москву, надо было прописаться. Три дня ушло на сбор всяких бумажек и еще столько же пришлось потратить, оббивая пороги милиции. Наконец, в субботу начальник паспортного стола, майор милиции Мышеловкин принял меня в своем обшарпанном кабинете, сидя за двухтумбовым столом, сося сигарету из дешевого табака без фильтра. Его стол практически уже развалился: стоило поставить начальнику локоть на крышку стола, стол начинал шататься.

– Доку΄менты на стол, – приказал он, усиленно массируя копчик левой рукой и перекидывая сигарету из одного угла рта в другой при помощи кончика языка. – Пачпорт жены, свидетельство о заключение брака. Ты хорек, подобно остальной шантрапе, женился ради Московской прописки, знаем мы вас. Жаль: не могу отказать, не то я бы всякую лимиту отправлял туда, откуда приезжает эта шантрапа—лимита. Ну да ладно, придешь у понедельник за пачпортом.

Майор ошибся, может не нарочно, но, скорее всего, сознательно, потому что в понедельник приема в паспортном столе не было.

Я вышел от начальника паспортного стола, сопровождаемый лошадиным хохотом, и спокойно направился в сторону дома, слабо представляя, как много для меня значил этот паспортный стол, и какие муки меня могли ожидать, если бы все же этому майору удалось отказать в прописке.

Дома встретила супруга не то что радостно, а как—то вяло, а точнее безразлично, будто я явился в качестве кредитора, да ей и не до меня было: малыш после родовой травмы, все время верещал бедный, никому в доме не давал покоя. Малыш неосознанно кричал от боли, сотрясая ручками, которые не сгибались в локтях, а пальчики на ручках застыли в растопыренном положении. Я уже знал, что во время родов врачи отправились пить православную, и к роженице никто не подошел в самый ответственный момент, чтобы спасти ребенку жизнь и избавить его от тяжелой судьбы пожизненного калеки.

– Не сиди ни минуты в квартире, – сказала она, не глядя на меня.

– А что делать?

– Как что, иди, ищи работу. На что мы жить—то будем, ты думал об этом, когда решился заводить семью?

– Никто из нас ни о чем не думал, – сказал я, глядя в пол. – Встретились, понравились друг другу. Кажется, я тебе тоже понравился, а дальше, как это обычно бывает…, у тебя животик стал увеличиваться… Так возникла семья.

– И хорошо, и хорошо, – произнесла Женя, глядя на меня пытливыми черными, но уже покрасневшими глазами. – Мне уже тридцать, тебе тридцать, в самый раз. Ты уже был женат, там хвост за тобой, я так боюсь, чтоб отец не узнал… Узнает – нам житья здесь не будет. Тебе придется на две—три работы устраиваться, волчком вертеться, дабы мы не голодали. А романтические мечты, они давно улетучились. Одна надежда на дядю, что работает в министерстве. Я, в общем, хожу—сплю. Мальчик всю ночь кричит, спать не дает. Иногда дурные мысли в голову приходят: вышла бы на балкон вместе с больным сыном и спрыгнула с пятого этажа на плиты. Сразу бы все кончилось.

– Не говори глупости. Ты что, Женя? а я как?

– Хорошо, не буду. Иди, милый, ищи работу, хоть какую—нибудь. Хоть сторожем, я хныкать не буду, мне все равно, где ты и кем ты будешь работать, лишь бы копейка в доме прибавилась. Я как инженер получаю в конструкторском бюро сто пять рублей. Ну, разве это деньги? Смешно говорить даже. Может, и тебе сто дадут, вот уже двести, вот уже и независимость какая—то. Отец, знаешь, какой жмот. К тому же мать на его шее всю жизнь сидит.

– Хорошо, хорошо, я все понимаю. Но, кажись, надо паспорт. А паспорт в милиции. Начальник паспортного стола положил его в ящик стола и сказал: придешь в понедельник, а понедельник у них выходной день.

– Паспорт принесешь потом, сначала найди себе место. Объясни: несколько дней спустя, паспорт будет, никуда он не денется.

Я тут же набросил дранный пиджачок на худые плечи и как «глава» семьи, бросился к уличным щитам, на которых круглый год висело объявление о приеме на работу. В основном требовались рабочие профессии. А что, если пойти рабочим, – подумал я. – Но ведь профессии никакой, один паршивый марксизм в голове, да классическая литература. Мой юношеский романтизм, замешанный на наивности, внушал мне, что я буду великим писателем, и денежный вопрос отойдет в звездное пространство, как пар от воды во время кипячения. А вышло так, что я как был гол как сокол, так им и остался. Да еще семью завел.

К вечеру, усталый, как гончая собака, я вернулся домой ни с чем и улегся в той же клетушке, где ютилась и Женя с больным ребенком, не раздеваясь и не претендуя на ужин.

На следующий день я встал раньше всех и уже в семь утра пил подогретый чай с кусочком черствого хлеба. Тесть с тещей еще храпели, да так, что занавески шевелились.

Еще транспорт был не загружен народом, когда я сел в автобус, чтоб доехать до метро «Войковская», так называлась станция в честь ленинского головореза Петра Лазаревича Войкова, принимавшего непосредственное участие в казни царя и его несовершеннолетних дочерей. Я решил отправиться в самый центр столицы. Именно с центра начались поиски работы. Но эти поиски ни к чему не привели, мало того, они оказались бесполезны. Я, по своей неопытности, не учел одной простой вещи: не имея партийного билета, невозможно было найти работу, если только дворником, или на худой конец воспитателем в рабочем общежитии на семьдесят рублей в месяц.

После длительных мытарств на протяжении трех месяцев, мне удалось устроиться вожатым в пионерский лагерь, принадлежащий Главмосстрою, а затем воспитателем в рабочее общежитие все на ту же нищенскую зарплату.

Родной брат тестя, министр топливной промышленности, никак не отреагировал на просьбу брата пристроить зятя—голяка хоть куда—нибудь, и таким образом я пополнил семью нищих еще одним ртом. Отношение ко мне тестя, тещи, да и жены и стало таким, как к лишнему, бесполезному рту. Это больше всего угнетало и унижало. Я мучительно искал выхода из безвыходного положения.

И нашел. Возможно, судьба сжалилась надо мной. Уже с сентября следующего года я работал на трех работах – пионервожатым в 201 школе, воспитателем в общежитии Главмосстроя (вечернее время) и преподавателем эстетики в ПТУ 22. Фигаро здесь, Фигаро там. Как я успевал – это мой секрет, а вот то, что я приходил домой в двенадцать ночи и уходи в шесть утра никакого секрета. Члены чужой семьи, куда я так просто внедрился, не видели меня, не кормили, не поили, не стирали и не убирали за мной, и были весьма довольны.

Моя работа в 201 школе вожатым и воспитателем в общежитии, радости не приносила, хотя я трудился там как пчелка, а вот в ПТУ я неожиданно нашел себя. Честно говоря, я и не знал, что на такое способен. Это был прыжок в горящий костер, но приземление оказалось на зеленой лужайке, усыпанной цветами. Такое бывает только в сказке. Так бывает у обездоленных, когда судьба вдруг поворачивается лицом в их сторону, и в море голодных и нищих, отбирает одну особь, дабы эта особь испытала большую радость в своей короткой жизни.

Юные девчонки, недавно окончившие среднюю школу, слушали мои лекции, затаив дыхание. Они просто поедали меня глазами, возможно, видели меня в постели, не давали мне покоя между лекциями. И даже на лекциях, когда в конце, я произносил: какие будут вопросы, поднимался лес рук.

– Скажите, а вы женаты?

– Да, конечно. Но какое это имеет значение?

– Большое. Такой красавчик, и такой умный, – говорила одна блондинка высокого роста в короткой юбке, никого не стесняясь. – Вы мне очень нравитесь. Давайте, махнем куда—нибудь после занятий.

– Девушки, красавицы и вы мне очень нравитесь – все! Я без ума от вас всех. Но все дело в том, что если я кого—нибудь из вас подержу за ручку, меня тут же уволят, точнее, выгонят с треском за попытку соблазнить ученицу.

– Нет, я скажу, что я вас соблазнила. Меня Лилей звать, я Воронова, запомните меня.

– Хорошо, Воронова. Когда вы окончите училище и станете работать чертежницей, я вас непременно разыщу, а пока давайте вернемся к занятиям.

– Фу, какой.

– Уймись, болтушка! – взревели другие. – Видишь, наш преподаватель уже покраснел, видать, добилась своего.

Между тем звонок уже прогремел, пора было начинать второй урок по теме. На втором уроке все сидели тихо, старательно конспектировали, вели себя достойно, как первокурсники на лекции какого-нибудь московского института.

Мой имидж поднялся в собственных глазах, и это было чрезвычайно важно. Я кому—то нужен, я не такой пустой, как говорит тесть, этот малограмотный слесарь шестого разряда, что зарабатывает на заводе Микояна в два с половиной раза больше своей дочери с высшим образованием. Он любит заложить за воротник и весь вечер долдонит, какие все плохие, в том числе и его брат министр и что Ленька Брежнев алкаш и бабник.

Значит, я не погибну в этом городе, я обязательно найду свою норку, как одинокий крот и совью себе там теплое гнездышко назло тем, кто меня считает ничтожеством, прилепившимся к чужому столу.

В этом ПТУ я проработал всего лишь один учебный год, потому что возвращалась преподаватель из декретного отпуска.

Вкусив сладкого пирога в этом ПТУ, я бросил все силы на то, чтобы устроиться преподавателем в любое московское училище не временно, замещая кого—то, а на постоянную работу. Узнав, что в ПТУ – 54 в районе метро «Каховская», требуется преподаватель эстетики, опять же, на период декретного отпуска штатного преподавателя, я помчался в другой конец города на улицу Азовская, недалеко от Москворецкого рынка.

В этом ПТУ меня приняли на период декретного отпуска штатного преподавателя, полюбили, поскольку я быстро завоевал популярность, я стал лучшим среди остальных.

Конечно, в тот период нельзя было сравнить уровень преподавания со средней московской школой. В ПТУ работал более скромный контингент, а я знал вой предмет гораздо больше, чем требовалось программой. Весь курс состоял из нескольких разделов: эстетика труда и производства, художественная литература, музыка, изобразительное искусство, эстетика поведения и быта.

Да я мог сутками говорить по любой теме без конспекта. Еще будучи студентом, я уже читал лекции по этим темам. Я стал часто выступать на педагогических советах по вопросам обучения и воспитания, о слиянии педагогического и ученического коллективов. Короче, я как преподаватель, произвел фурор и все стали перешептываться, как сделать так, чтоб я не ушел из коллектива, когда вернется основной преподаватель из декретного отпуска.

И все решилось хорошо: меня назначили заместителем директора по учебно-производственной работе. Я стал замом директора Строгановой. Она звезд с неба не хватала и понимала, что ей придется уступить мне место, но она поступила мудро: в райкоме партии и в главке создала мне имидж будущего директора любого московского училища. Но для этого я должен был стать членом партии. Вскоре меня приняли кандидатом в члены КПСС, выдали кандидатскую карточку – путевку в жизнь.

Это был диплом высшей категории, дающий право на относительно нормальную жизнь. Ни один человек на планете не знал и возможно не знает, что такое партийный билет. Партийный билет – это рецепт от тяжелой жизненной болезни— советской нищеты, партийный билет это путевка в светлое коммунистическое будущее, где есть крыша над головой и приличная зарплата, и даже работа не бей лежачего. Живи и радуйся, славь вождей, кричи ура даже тогда, когда пытают твоего родного брата или ведут беспартийную жену на расстрел. Партийный билет – это зонтик во время радиоактивного дождя, партийный билет – это твои отец и мать, твои сын и дочь, партийный билет это твое второе я, и ты поневоле бережешь его как зеницу ока и готов идти с ним в огонь и в воду.

В ПТУ – 54 я быстро сошелся с Вишеровым Владимиром Львовичем, который преподавал марксистскую науку «Обществоведение». Владимир Львович уже давно в иных мирах, но, да будет земля ему пухом, – у меня нет иной возможности отблагодарить его за доброту, которую он оказал мне совершено бескорыстно, как вписать его настоящее имя на этой странице, которое, возможно, будет жить не одно столетие. Только благодаря ему, я приобрел партийный билет – волшебную красную книжечку с задранной кверху бородкой Ильича. Эта маленькая книжечка открыла передо мной врата, в которые я дотоле напрасно стучался, набивая мозоли не только на кончиках пальцев, но и на лбу.

Уже через неделю я был вызван в Советский райком КПСС Москвы, где Первым секретарем был Платов, волевой, крепкого телосложения мужик, в толстых, массивных очках. Платов – это не просто коммунистический ортодокс, это личность. Русский богатырь. Редкое сочетание богатырского ума и физической мощи. Не его украшал партийный билет, как меня и тысячи других коммунистов, сереньких личностей, мечтающих вырваться из нищеты, а он, Платов, украшал этот партийный билет своей личностью, своим богатырским умом в сочетании с ликом русского богатыря. Если бы партия гордилась такими людьми, как Платов, она более прочно стояла бы на ногах, и возможно дольше продержалась бы во власти. Но партия, и в этом ее стратегическая ошибка, возводила на Олимп славы и могущества малограмотных карьеристов, лизоблюдов, неустанно талдычащих о своей преданности марксизму-ленинизму, самому непрозрачному, самому запутанному и самому безжизненному учению в истории народов.

После краткой беседы с Платовым, я отправился к инструктору райкома Максимовой Клавдии Петровне.

Райком партии для каждого советского человека, в особенности для коммуниста, был все равно, что храм для верующего.

Я долго приглаживал непокорные волосы перед огромным зеркалом, в котором отражался мой скромный, а точнее жалкий внешний вид, смахивал каждую пылинку с полотняных туфелек и отглаженных потертых брюк, и только после этого поднялся на третий этаж в 312 кабинет к Клавдии Петровне. Она встретила меня широкой, приветливой улыбкой и, ни о чем, не спрашивая, начала:

– Мы решили назначить вас на должность директора ПТУ №55, которое находится рядом с вашим, где сейчас вы работаете преподавателем. Какая у вас ставка?

– Небольшая.

– Сколько вы получаете?

– Половину ставки учителя, – виновато ответил я.

– Гм, тридцать рублей: дважды в магазин сходить, – как же вы живете? У вас жена и маленький ребенок. Жена у вас инженер. Ну, так вот, пора браться за дело. Вы будете зарабатывать не меньше супруги. Ваш главк предлагает нам много кандидатур, но я, как инструктор, курирующий систему народного образования Советского района столицы, решила остановиться на вашей кандидатуре. О вас хорошие отзывы на работе. Опыт, который вы приобрели в ПТУ, преподавая эстетику, пригодится вам, как нельзя лучше. Не скрою: мы направляем вас на трудный участок. Справитесь – это и зачтется вам, как успешное прохождение кандидатского стажа при приеме в партию. ПТУ, которым вам придется руководить – это настоящее болото. Оно, это болото, не типично для нашего советского общества, это нечто буржуазное, капиталистическое, загнивающее, просто не знаю, откуда, из какой страны оно к нам перекочевало. Короче, будем его выкорчевывать. Там семьдесят человек педагогических работников разделены на семь группировок. Они не ведут борьбу за знания, овладения учениками строительных профессий, а воюют между собой. Не на жизнь, а на смерть. Как в средних школах. Пишут кляузы друг на друга, спаивают директора Безумочкина, оговорилась, Наумочкина, а директор же примыкает поочередно к каждой группировке по очереди, он липнет к тем, кто больше нальет православной. Вообще эта мышиная возня, эта бацилла, разъедающая души работников народного образования, широко распространена и в средних школах. Отсюда жалобы во все инстанции, которые, в конечном счете, приходят к нам; их так много, что я не успеваю перечитывать все эти кляузы, не то, что разбирать, кто прав, а кто виноват, их читать до конца невозможно. Это просто ужас. Но, я отвлеклась. Нынешний директор Наумочкин, или Безумочкин, как его называют, не может руководить коллективом, он сам нуждается в руководстве и контроле. Словом, дела там настолько запущены, что вам придется начинать с нуля. Не торопитесь, присматривайтесь, может на кого—то можно будет опереться, кто—то вас поддержит, а от остальных избавляйтесь, изгоняйте их беспощадно и безжалостно, но только не наломайте дров. Наши суды слишком гуманны и если вы при оформлении документов на увольнение, пропустите хоть одну запятую, работник будет восстановлен, а вы окажитесь в луже. Мы будем вам оказывать помощь и поддерживать вас. Это очень важно.

– Мне все понятно, спасибо за доверие, – сказал я. – Только как же наш Главк, ведь он издает приказы о назначение директоров, а не райком партии.

Клавдия Петровна посмотрела на меня, как смотрят на неопытных новичков, ехидно улыбнулась и коротко произнесла:

– С вашим Главком мы разберемся, не волнуйтесь. Ваш Главк не имеет права назначить ни одного руководителя на территории нашего района без согласия райкома партии. Вас еще будут утверждать на Бюро, и только после этого утверждения Главк обязан будет издать приказ о вашем назначении. А сейчас идем к Шмарыгину, заведующему отделом агитации и пропаганды.

Шмарыгин утопал в большом мягком кресле и чертил крестики— нолики на какой—то бумажке, словно присутствовал на большом совещании. Не поднимая головы, сказал:

– Желаю удачи, – и протянул руку. – Клавдия Петровна рекомендует вас на почетную должность, а раз она рекомендует, я не собираюсь возражать. Всех благ. Держись там, не натвори чего—нибудь такого, как твой предшественник, который в трусах бегал по училищу за мастером производственного обучения. Хотел осеменить ее, да не получилось: не уступила. Она молоденькая, а он старый хрыч. Об этом нам стало известно уже на следующий день. Учти, мы всегда все знаем. Наш глаз видит по траектории.

Мы вышли с Клавдией Петровной в коридор, я попрощался, и стал спускаться вниз по ступенькам.

«Вот, что значит партийный билет, – подумал я, накидывая на плечи старый изорванный плащ, на котором не хватало трех пуговиц. – Сколько лет я оббивал пороги разных учреждений Москвы, предлагая свои услуги, но мне везде задавали один и тот же вопрос: вы член партии? Я пожимал плечами. Тогда мне давали от ворот поворот, говоря коротко и ясно: в таком случае вы нам не подходите. Но почему, что изменилось во мне с получением партийного билета? Я мыслю и действую так же, как и раньше, до получения этой весомой кандидатской карточки, я не чувствую в себе никаких перемен. Ну и дела! Почему я был так слеп раньше? Ведь некоторые мои знакомые, даже покупали эти партийные билеты. Они платили бешеные деньги за рекомендацию в партию секретарям местных партийных организаций и возможно райкомовским работникам, осуществляющим этот прием».

Едва я добрался до места старой работы, как мне позвонил начальник управления кадров Московского Главка по профессионально—техническому образованию Дубровин.

– Послушай, Александр Павлович, тебе кажется уже под сорок, сколько можно ходить в рядовых? Я тут стал и подумал: не пора ли ему браться за дело? И решил: иди—ка, принимай училище у этого Наумочкина —Безумочкина. Он к черту все пропьет. За молодыми девками в трусах по этажам бегает, мастеров производственного обучения ежедневно за водкой посылает. Сколько можно, а? Ты член партии, как ты думаешь?

– Мм…

– Иди, значит, примай. Печать отбери в первую очередь, а то он молодым сотрудницам выдает справки, свидетельствующие, что они зачислены в состав учащихся. Мастера эти справки предъявляют в железнодорожные кассы, получают скидки на проезд, а также им выдают бесплатные проездные билеты на городской транспорт за счет базового предприятия, как учащимся. Иди, и завтра мне доложишь, как тебя встретили.