Читать книгу Педагогические метаморфозы. Книга первая - Василий Варга - Страница 9

Как и в предыдущие дни, в субботу, учащиеся и преподаватели прибыли на завтрак к одиннадцати часам, но на этот раз количество учеников составляло около пятисот человек: в просторной столовой негде было повернуться.

Я так же, как и раньше, ходил между рядами накрытых столов, здоровался со всеми, желал хорошего аппетита и спрашивал, кому добавки и почему многие достают алюминиевые ложки из—за голенища сапог, или из—за брючного ремня. Черенок алюминиевой ложки загнут в виде крючка настолько, чтобы туго просунуть за голенище или за брючный ремень, а то и за веревку, используемую вместо ремня. Не мытая, а только облизанная ложка пряталась под пиджаком, быстро высыхала, и владелец забывал о ней до следующего приема пищи. Если она каким—то образом терялась, приходилось одалживать у того, кто уже пообедал.

Все воспитанники уже знали, что к ним назначен новый, необычный директор, были несказанно рады и дружно поднимали руки, требуя добавки, в основном котлет. А что касается ложек, то это такая традиция. Каждый ученик прихватил ложку еще в начале сентября в столовой училища и бережет ее как реликвию с утра до вечера, а на ночь кладет под подушку, чтоб никто не слямзил.

Такая традиция, укоренилась в учебном заведении, благодаря тому, что кто—то когда—то ощутил дефицит ложек в столовой и решил, что отныне у него будет своя ложка. Так пошло непреднамеренное воровство мелких приборов со столовой и вскоре этот процесс стал неуправляемым.

Моя близость к ученикам радовала их и шокировала преподавателей и мастеров производственного обучения. Как это так? что это за директор, который не только подходит к каждому ученику, но и здоровается с ним, протягивает руку и спрашивает, как дела? да это же фамильярность, недопустимая в педагогике! Панибратство – вещь из ряда вон выходящее. Не потянет наш дилехтор, и поделом ему, не за свое дело взялся товарищ. Таково мнение сложилось обо мне у большинства преподавателей и мастеров, но не у всех.

Вон они не к мастеру бегут, а прямо к директору. Нет, ничего у тебя, братец, не получится, без нас, опытных педагогов, тебе не обойтись. Безумочкин хоть и пьяный приходил на работу, но к ученикам никогда не подходил, он был выше этого.

После окончания завтрака, около двенадцати часов дня, вооружившись ручкой и толстой, заранее приготовленной тетрадью, я решил пройтись по классам, отметить количество присутствующих на уроках и понял, что две трети учащихся после завтрака вместо уроков отправилась на прогулку по городу. Преподаватели и мастера пожимали плечами и на вопрос: где остальные, отвечали одно и то же:

– А кто их знает? Как говорил Ильич? Чем меньше, тем лучше.

– Ну, хорошо, – сказал я, будто речь шла о порции супа.

После окончания затяжной паузы между уроками, я отправился на урок к руководителю начальной военной подготовки Блинкову.

В кабинете НВП (начальная военная подготовка), кроме преподавателя, сидело шесть человек – староста, комсорг и профорг и трое энтузиастов. Я уселся рядом возле одного парня и тихонько спросил его: а где остальные?

– Вон на той стороне бульвара у пивной палатки стоят в очереди за пивом, – так же тихо ответил мне парень, отнюдь не смущаясь.

– А ты почему здесь?

– Деньги кончились, мать мало выслала в этот раз.

Блинков нисколько не смущаясь, что на его уроке присутствует так мало учеников, мобилизовал весь свой скудный умственный потенциал и начал проводить урок. Я попросил у него журнал и обнаружил, что он старательно записал тему предыдущих трех часов, которые не проводил вовсе, так как занятия начались в половине первого, не отметил отсутствующих на уроке, вернул ему журнал и сосредоточился на теме урока. Видно было, что к уроку он совершенно не готовился и даже обязательного конспекта урока, не имел. И конечно, знаний тоже. А посему он молол всякую чепуху, что на ум взбредет. Я кусал губы, чтобы не расхохотаться, но для истории, которой суждено было кануть в небытие, в тот же день, зафиксировал несколько сумбурных предложений, вышедших из его убогих мозгов через слюнявый рот. – «Аглицкий и мериканский имперьялизм – есть ураг всего человечества; Черчилль на нас нападал, но мы ему под хвост как зафигачили, дык он в Америке очутился. У Фултоне, кажись, остановился и начал произносить речь в защиту Сталина, с коим он был не разлей вода. Но прежде у штаны наложил, го—го—го. Мы яму, значит, как поддадим! У нас шешнадцать тышш буеголовок атомного вооружения, и мы люди хучь и мирные, но наш бронепоезд стоит на запасном пути. Вы, ребята, должны научиться стрелять, как учил Ленин и учит Брежнев, они оба Ильича, один Ильич и второй Ильич. Второй Ильич, кажись любит девок, поскольку он, значит, красивый мужик. А первый Ильич – так себе, но берет умом. Ой, простите, не так выразился. Он не так себе, а красавец и от его женщины без ума. Наша армия – лучшая в мире, она даст под хвост всяким там Черчиллям, Никсонам и прочей китайской сволочи, а Корею мы защитим, она есть наша республика. А еще можно всех имперьялистов послать на буку х., и на букву п. Я бы выразился более откровенно, да тут уважаемый дилехтор сидит. Все. Я кончил».

Ребята расхохотались и захлопали в ладоши.

– Позвольте, знацца, ваши аплудисменты считать за одобрение политики нашей славной ленинской партии и его СиКа во главе, знацца, с выдающимся ленинцем, борцом за дело мира и соцьялизьма во всем мире генеральным секлетарем Левонидом Ильичом Б р е ж н е в ы м! Ура!

– Уря—ааа! Уря—а!

Трое учеников хоть и кричали во все горло, но большого шума, когда напрягаются барабанные перепонки, не было, и я только улыбался, но не поддержал преподавателя, когда он хлопал в ладоши.

Когда прозвенел звонок, вернее это был колокольчик, звеневший в руках дежурного по училищу – электрический звонок не работал, – Блинков подошел ко мне и спросил:

– Ну, как, вы довольны? Я всегда провожу уроки на высоком идейно – политическом и теоретическом уровне. Обычно мои ученики награждают меня аплодисментами и даже криками ура. Мы все вместе бьем в ладоши опосля моих уроков.

– Товарищ Блинков, говорите по—русски, а то у вас какой—то калмыцкий говор. Я почти не понимаю, а только догадываюсь, о чем вы говорите. Ну, продолжайте.

Блинков смутился, тут же обиделся, набычился, но продолжил.

– Военруки других учебных заведений со всей Москвы ко мне учиться приходят. Какую оценку вы дадите моему уроку?

Будет еще второй урок. После окончания второго, и поговорим, – сказал я, глядя на него, как на шкодливую муху.

Второй урок был еще хуже, хотя хуже первого и быть не могло.

Блинков совсем выдохся. Он долго рылся в поисках учебника по начальной военной подготовке, но нашел что—то по гражданской обороне.

– О, Ильич! – воскликнул он невольно. – Да что касается ГО, то я здесь асс. Значит так, ребята, гражданская оборона это оборона от американской имепьялизьмы и для защиты коммунизьмы во всем мире. Мы строим подземные сооружения – станции метро, всякие там землянки, способные выдерживать мериканские ракеты дальнего радиуса действия. Ракета летит, а мы под землей – ха—ха—ха и зад им показываем. Но сами начинаем выпускать наши «Тополя», а эти Тополя Никсону под зад, как дадут, так задница, рассыплется на мелкие кусочки. Все или фсе, как правильно? как правильно, товарищ дилехтор, подскажите! Ну да ладно, сами с усами. Ребята, у кого есть газета «Правда»? Там обычно хорошая передовица, надо бы прочитать. Вся гражданская оборона базируется на учении марксизма—ленинизма, а это все в «Правде».

Староста достал газету, и началось нудное чтение. Оно длилось до конца урока.

О, Боже! – вздохнул я невольно, когда активисты освободили класс. Блинков победно улыбнулся, почесал затылок, а потом брюхо и уселся почти рядом со мной. Он был на высоте, и я в этом оказался невольным виновником, – зачем я вспомнил Бога, когда полагалось вспоминать Ильича, даже если ты втихаря выпустил пар из штанов.

– Что это вы Бога вспоминаете? Давайте лучше мой урок обсудим. Приказ надо заготовить, может премия, какая выйдет, тады… несу бутылку.

– Ваш урок даже козе под хвост не годится. Никакой логики. Вы просто мелите ерунду. Сами—то хоть вы понимаете то, о чем говорите? Я, например, абсолютно ничего не понял и ребята тоже. Они у вас сидят и столы карябают. Ни одного вразумительного предложения вы не произнесли. Какое у вас образование? Хоть два класса окончили? Судя по тому, как вы заполняете журнал, у вас не более двух классов за плечами.

– А при чем тут образование? – обиделся Блинков. – Я воевал – вот мое образование. И отец мой воевал. Я член партии и член партийного бюро училища. А образование… шесть классов перед войной, а дальше юнирситет на хронте.

– Это похвально, но преподаватель из вас, как из меня священник. Вы уж извините за откровенность. Не обижайтесь. Подумайте, как следует, стоит ли вам продолжать калечить подростков.

– А вы не обижайте меня. Ваш предшественник так со мной не поступал. Мы дружно жили, хорош был человек.

– Что же вы так подвели своего друга – хорошего человека, настрочив на него кляузу, будто он в трусах по этажам за ученицами бегает? А ведь не так давно я видел вас обоих: вы и Наумочкин ползли на четвереньках от ресторана «Азов» по направлению к училищу, дико матерились, а потом мирились, слюнявили друг друга, словом вели себя как скоты. А ваши ученики проходили мимо, показывали на вас пальцем и хохотали, за животы хватались. Хороший пример, не правда ли для подрастающего поколения?

– Да, я наклепал на него, это было в сердцах, а теперь жалею. А то, что мы ползли на четвереньках, матерились при этом и тут же мирились, дык это было опосля работы, када кожен из нас – вольный казак, что хочу, то и ворочу, как говорится.

– Хорошо. А почему вы записали часы, которые вы не проводили? Разве коммунист, да еще член партбюро так поступает?

– А что тут такого, – защищался Блинков, – у меня в расписании заложено, значит, я обязан занести в журнал. Это учет. Чему нас учит Ленин? Учету, вот чему он нас учит, дорогой мой дилехтор. Ежели бы я отказывался вести урок, када ученики у мене в классе, просят и умоляют об проведении мною урока на высшем пед. уровне, тады другое дело. Вы не больно мудрствуйте, я грамотный человек, вы не думайте, я не х. собачий, вот что товарищ дилехтор.

– Не дилехтор, а директор, – поправил я его. – О Боже! – снова вырвалось у меня.

– А, Бога вспоминаете! ну хорошо, доложу, я тоже не лыком шит, не думайте.

– О, Ильич мой дорогой! – поправился я, выходя из кабинета.

– Ну, вот это другое дело, – произнес Блинков.

Своим слишком откровенным разговором с военруком, я тут же приобрел первого непримиримого врага в лице Блинкова. Он строчил на меня жалобы каждый день в различные инстанции Москвы, вплоть до ЦК КПСС.

На третьем этаже, правее моего кабинета размещался актовый зал на четыреста посадочных мест. Кресла были завезены недавно, перед моим приходом, но уже были порезаны во многих местах и вырезаны имена, типа «Ваня+ Маня = любовь». Сейчас он был заполнен больше, чем наполовину учащимися второго года обучения. Перед учащимися, на небольшом подиуме, возвышался мой заместитель по учебно—воспитательной работе Рыгалов, или отрыжкин, как его называли промеж себя учащиеся. Он никак не походил на преподавателя, тем более на заместителя по учебно – воспитательной работе. Небрежно одетый в старый засаленный, не видевший утюга пинжак, давно нестиранную и не видевшую утюга рубашку, с расстегнутой ширинкой на брюках.

Он что—то гундосил себе под нос, а слушатели, сидя в креслах, занимались своим делом. Кто играл в карты, кто ручкой расписывал спинки кресла впереди сидящего, кто строгал какие—то палочки, а кто и прикладывался к горлышку бутылки, наполненной вином. Я незаметно подошел к Рыгалову и спросил вполголоса:

– Что это вы делаете?

– Как что? рази вы не видите: я провожу урок по обчествоведению, так сказать в коллективной форме. А что – нельзя? У меня по расписанию шесть групп сегодня. Мне надо бы вести в кожной группе по два часа, а я решил сэкономить: собрать всех и провести за два часа. А какая, собственно разница. Я сэкономлю четыре часа, мне еще и с собакой надо погулять, не держать же ее взаперти.

– А почему со всеми одновременно? У вас ведь по расписанию шесть часов, по два часа в каждой группе, неужели все шесть часов вы будете им чепуху нести, ведь за это время они изрежут все кресла, в которых сидят. Что мы потом делать будем?

– Да я уже вам объяснил. К тому же я собрал двенадцать групп вместо шести, провел с ними урок одновременно, так сказать одним махом. Сегодня я запишу шесть часов, а в понедельник или в другую субботу еще шесть. А ваш предшественник вообще не проводил часы в группах, а в журнал записывал. Знацца, все было нормально.

– Хороший пример подаете своим подчиненным, ничего не скажешь. А что касается моего предшественника, то это дело прошлое: кто прошлое вспомнит, тому глаз вон.

– Так я ведь ваш зам. Зачем – глаз вон. Вы что собираетесь выбить мне один глаз, заму должны быть поблажки. Тем более, я в окопах родину зачиччал.

– Слушая вас, я ничегошеньки не понял. Думаю и ученики тоже, поэтому каждый занимается своим делом: кто в карты играет, кто спинки кресел разрисовывают, а у стены в балду играют, да вино распивают.

– А чего тут понимать? Все очень просто: Ленин, партия, большевики, гражданская война, десять сталинских ударов, свержение монархии, – ответил Рыгалов.

Я расхохотался и сказал:

– Зачем же вы так опошляете Октябрьскую революцию? Вам надо с каждой группой отдельно проводить эту тему и не только эту, но и другие, ведь вы не первый день в учебном заведении, правда? И потом, вас никто не слышит, и боюсь, никто вас не понимает. На каком языке вы с ними общаетесь? На китайском, или на арабском?

– Кажется, на русском, а что?

– Мне не верится. Вы просто бормочете себе под нос, а ребята думают, что вы читаете еврейские талмуды. Прекратите это сейчас же. Я не подпишу вам ни один табель на оплату часов.

Рыгалов гордо задрал голову, как пойманный партизан, которому только что зачитали смертный приговор.

– Я воевал… что это вы так…? Я, значит, в окопах… Родину зачичал, стрелял …вверх, так сказать, жизнью рисковал, а она дается один раз…

– Все вы здесь воевали – вы, Блинков, Портных, Подгородский и еще, наверное, кто—то, а вот воевать на педагогическом фронте… никто из вас не может и, пожалуй, не хочет. Надоело это. К черту! Собирайте свои конспекты и уходите… гулять с собакой.

– Как знаете. Но учтите, я имею награды и, кроме того, я член партийного бюро училища.

– Это похвально, но…

– Что но? Вы где сядете, там и слезете, понятно?

– Ладно, можете идти.

– Куда?

– Куда хотите.

Рыгалов ушел. А воспитанники ему во след: Отрыжкин, пошел вон! Застегни ширинку!

Я прошел между рядами, заставил убрать игральные карты, принять сидячее положение тех, кто полулежал в креслах, а затем, без бумажки, произнес перед ними длинную речь о долге ученика, о поведении на уроках, об отношении к учебе.

Речь была длинной, зажигательной. Она привлекла мастеров и преподавателей. Они все по одному стали подтягиваться, становились у стены и слушали, развесив уши.

– Какие у вас вопросы ко мне?

Одна девушка подняла руку.

– Пожалуйста.

– А вы к нам надолго?

– По крайней мере, до тех пор, пока ты учишься, – сказал я под всеобщий хохот.