Читать книгу Майя - Вера Петровна Желиховская, Вера Желиховская - Страница 3

Майя никогда правильно не училась, потому что учителя, а в особенности наставницы редко уживались более нескольких месяцев «при этой безумной девочке, в этом заколдованном доме». Так аттестовало все соседство имение, где жили Ринарди, и его будущую владелицу.

Напоследок никто туда и вовсе ехать не хотел; да и, по правде сказать, с четырнадцатилетнего возраста Майи о ее образовании и думать перестали. Кому оно было нужно? Отец и без учения находил в ней бездну премудрости; сама она не видела никакой нужды учиться для общества, для света, которых она не знала и не хотела узнавать. Для самой же себя Майя много и неутомимо общалась с учителями, ей одной ведомыми. Кто бы они ни были, эти учителя, но воспитанница их преуспевала в науках, о существовании которых девушки обыкновенно не подозревают. Впрочем, она и сама вряд ли подозревала, что их знает, а уж о названиях своих штудий положительно не имела понятий. Знания приходили словно сами собой, точно так же, как и таланты: музыка, живопись – все ей давалось, но не так, как другим, не по правилам, а как-то сразу, неожиданными наплывами, будто с неба валилось или будто тайный проводник ловко и смело водил руками Майи по клавишам, по рисунку. Нот она почти не знала и редко играла вещи, которые обыкновенный человек мог признать за музыку, записанную нотами или когда-либо слышанную. А между тем Майе не было еще шестнадцати лет, когда ее игрой заслушивались знатоки.

Точно то же происходило и с живописью. Майя никогда не училась рисовать, однако никто не мог бы этому верить, глядя на ее мастерские эскизы цветов, видов, необыкновенных растений и еще более необыкновенных созданий. С десяти лет девочка начала испещрять альбомы изображениями идеальных или чудовищных форм, напоминавших образы из мифологии сразу всех стран, верований и сказаний всех народов.

– И откуда у вас берутся такие дикие фантазии? – спросила ее раз вновь поступившая гувернантка.

– Как откуда? – засмеялась Майя. – Да я таких всюду вижу: я ведь списываю с натуры!.. Вот эта прелестная девочка-мотылек с тех пор, как я себя помню, каждый день прилетает ко мне. Мы и сегодня, пока вы заперлись в своей комнате, летали с нею по всему парку, высоко! Выше деревьев и через речку… А вот эту змею с высунутым жалом и козлиными рогами на лбу я видела вчера обвитой вокруг вас. Право!.. Да вы не бойтесь. Они везде живут, эти чудовища и разные уродцы – полузвери, полудухи, полулюди, кто их знает?.. Я и сама иногда не разберу. Но зло они только тем могут сделать, кто их приголубит, кто сам полюбит их и с ними нянчится…

Гувернантка смотрела на Майю в недоумении и ужасе.

– Вы бредите! Или сочиняете сказки? – бормотала она.

– Не брежу и не сочиняю, – спокойно возразила девочка. – Я вам скажу, что такое эти гады и смешные уродцы, которые толпятся между людьми: это наши пороки, наши дурные чувства и желания! Ничто не проходит бесследно в природе: все наши мысли летают вокруг нас, но не каждый видит их, как вижу я, – я знаю!.. Прежде мне казалось, что другие нарочно скрывают это…

– Несчастная девочка! – испуганно прервала ее гувернантка. – Лучше бы вы скрывали свои галлюцинации. Вы больны, вам надо лечиться!

– Нет, я здорова, но все остальные люди ненормальны. Они не сохранили духовного зрения, которое прежде было у всех, а теперь редко кому достается… Я с ним родилась! – вздохнула Майя.

– Боже милостивый! Да откуда вы все это берете? Эти фантазии, эти слова… Кто научил вас всему этому?

– Кассиний! – просто отвечала девочка.

– Кассиний?.. Кто такой Кассиний? – изумилась наставница. – Я не знаю его. Кто он? Учитель?

– Учитель! Великий учитель – не такой, как другие. Но и его никто не увидит, кроме меня, пока он сам того не захочет. Вот он, возле меня… Что? – Майя вдруг подняла голову, будто вслушиваясь, и рассмеялась.

Гувернантка отступила в страхе.

– Да не бойтесь же!.. – вскричала Майя. – Я смеюсь от того, что он сказал мне сейчас… Он увидал, что вы о нем подумали: «Надо его удалить! Сказать отцу ее, чтоб тот его прогнал!» А его нельзя прогнать. Скорее все меня оставят, все уйдут, но не он!

«Да, уж я-то непременно уйду!» – подумала гувернантка и в ту же секунду еще решительнее утвердилась в этом намерении, потому что Майя, не отрываясь от рисования, за которое вновь принялась, опять рассмеялась и сказала:

– Ну и бог с вами! Я знаю, что долго жить возле меня обычные учителя и гувернантки не могут. Кассиний говорит, что они мне и не нужны, что сам он всему меня научит.

И точно, не с руки было наставникам учить такую девочку. Отец ее наконец сам убедился в том и предоставил Майе полную свободу. Вскоре он даже уверился, что не ее надо учить, а у нее учиться многому: необычайные духовные силы и дарования дочери часто указывали Ринарди пути и средства, когда собственных знаний ему недоставало. Если он начинал сбиваться в понимании на том скользком рубеже, где кончается область положительных наук и ученый волей-неволей должен переступить грань, отделяющую мир материальный от тех духовных, высших сфер, где созревают мировые законы природы, – пересечь ее или малодушно отступить и отказаться от предприятия, – тогда Ринарди прибегал к помощи дочери. Ясновидящая или сама определяла ему суть вещей, причем определяла пассивно, с помощью описаний картин, которые «видела», чертежей, значения которых сама не понимала, вычислений, которые опять-таки «списывала», видя их перед собою, а сама иногда и прочесть не умела. Или же просила времени для ответа и приносила его от лица своего «Белого брата», учителя Кассиния, – устно или письменно, смотря по сложности вопроса.

Кто же был этот таинственный учитель?

Ни профессор, ни даже сама Майя того не знали. Но все в доме давно привыкли к его имени, к его влиянию.

Майе было семь лет, когда она тяжело заболела. Болезнь, по определению выписанных из столицы лучших врачей, была смертельна; о выздоровлении не могло быть и помысла: гибель ребенка была лишь вопросом времени…

Когда прозвучал страшный приговор, Ринарди почувствовал, что почва вырвана из-под ног его, что он падает, летит в какую-то бездонную, беспросветную бездну… Последней сознательной мыслью его было: «Только бы не сумасшествие! О, если б умереть!» Затем он ничего ясно не помнил: что делал, где был несколько времени. Часы прошли или минуты, профессор не знал. Он очнулся среди глубокой ночи, в своем кресле у письменного стола. Часы, стучавшие перед ним в ярком свете лампы, прикрытой темным абажуром, показывали час. Сам ли Ринарди, другой ли зажег лампу и перед ним поставил, он тоже не знал. Очнувшись, профессор бесцельно смотрел перед собою на знакомые предметы, на стол, на свои бумаги, на светлый круг, отбрасываемый лампой, ничего еще определенного не сознавая, кроме тупой боли, сжимавшей сердце его, как в тисках.

«Да! – вспомнил он. – Надо идти! Майя умирает!»

И он поднялся. Но в эту минуту взгляд его упал на две строки, крупным, четким почерком написанные вкось на белом листе бумаги, в районе яркого света под лампой:

«Не верь. Она будет жива!.. Ее жизнь нужна не одному тебе… На радость иль на горе – но жить Майя должна».

Весь дрожа от волнения, профессор пригнулся к этим странным, сулившим ему спасение строкам и многажды перечитал их с биением сердца, со все возраставшим восторгом, пока слезы счастия не затуманили его зрения. Тогда он оторвал уголок бумаги с надписью, спрятал его на груди своей и неверными шагами, опьяненный радостью, не смея еще ей вполне верить, прокрался в комнату дочери.

Майя спала, спокойно дыша; возле нее дремала няня.

Ринарди отослал няню спать, сказав, что сам побудет с больной, и сел с намерением не смыкать глаз, но не успел опомниться, как уже крепко заснул.

Он проснулся утром от луча солнца, блеснувшего ему из-за шторы окна, вздрогнул и устремил испуганный взгляд на дочь. Девочка сидела в своей кроватке, играя свежими, только что сорванными цветами, переглядываясь с кем-то невидимым и улыбаясь ему.

– Папа! Иди сюда, – смеясь, позвала Майя. – Вот Белый брат говорит, что ты ленивый! Проспал такое славное утро… А он давно принес мне цветов и говорит, что я скоро буду здорова и сама буду рвать их.

С той поры Белый брат, незримый учитель, стал неразлучным спутником дочери профессора. Она рассказывала о нем отцу, описывала его, уверяя, что он «такой же человек, как и все, только очень добрый и очень умный».

– Спроси его, дитя мое, – сказал ей раз отец, когда Майя была уже совсем здорова, – он ли утешил меня, пообещав, что ты будешь жива, написав вот это? – И профессор вынул из записной книжки никогда не покидавший его обрывок бумаги. Но прямого ответа не получил.

– Кассиний говорит, что тебе должно быть все равно, кто бы это ни написал, – отвечала девочка.