Читать книгу Майя - Вера Петровна Желиховская, Вера Желиховская - Страница 4

Под влиянием своего таинственного друга и благодаря чудесам природы, ей доступным, Майя стала развиваться не по дням, а по часам. Вскоре поняла она вещи гораздо более сложные. Кассиний сумел внушить девочке убеждение, что незачем рассказывать без нужды о необыкновенных ее дарованиях; нехорошо, даже опасно величаться ими и хвастаться ради забавы, но также нет причины унывать, смущаться своим ясновидением, задумываться над собой, как над загадкой.

«В мире ничего нет сверхъестественного! – внушал он ученице. – Это пустое, бессмысленное слово… Все естественно – но не всем все доступно. Не всем дано знать тайны природы, а там более овладевать ими. Мало видящих и слышащих, но блаженны одаренные духовным оком и слухом, если они не злоупотребляют своими великими дарами».

Вскоре после выздоровления маленькой барышни няня ее вбежала раз к профессору бледная, перепуганная, крича, что подопечная ее пропала.

Ринарди вышел к няне встревоженный. Хоть он и привык ко всевозможным чудесам, случавшимся с его дочерью, но няня была слишком уж взволнована… Оказывалось из слов ее, что они гуляли в роще, Майя рвала цветы, собирала еловые шишки и вдруг скрылась с глаз. Няня звала ее, искала, кричала, расспрашивала всех встречных, но тщетно: Майи нигде не было.

– Да где ж это случилось? И давно ли? Веди меня туда! – потребовал профессор.

– Да на березовой полянке, барин, – отвечала няня. – С час времени будет.

– Однако! Целый час? – встревожился отец. – Пойдем! – И он схватил шляпу.

Но далеко ходить ему не пришлось: не миновали они цветника, как Майя, веселая и румяная, стукнула калиткой сада и побежала им навстречу.

– Девочка моя! Где ты пропадала? – закричал ей обрадованный отец.

– Ах, папа! – бросилась она ему на шею. – Как было весело, как чудесно! Я… – Она вдруг смолкла, взяла отца за руку и потянула в сторону. – Лучше я одному тебе скажу, папочка, а то няня всегда говорит, что я лгу, а лгать, ты знаешь, очень стыдно! – надув губки, сказала Майя. – Послушай!

Она заставила отца нагнуться к себе и прошептала ему на ухо:

– Мы летали!

– Что?!. – изумленно воскликнул Ринарди.

Майя повторила еще более явственным шепотом:

– Мы ле-та-ли!

– Кто?!. Неужели ты и Кассиний?

Девочка громко расхохоталась.

– Что ты, папа, бог с тобой!.. Кассиний такой большой, серьезный, важный! Нет, он только смотрел на нас. Правда, когда надо было мне с Селией подниматься, он немножко прикрыл нас собою, чтоб няня не увидала меня в воздухе и не испугалась… Но только поначалу! Едва мы очутились между ветвями деревьев, няня уж не могла догадаться, что надо поднять голову, а не искать меня в кустах! – смеясь, рассказывала девочка, увлекая отца в кабинет, подальше от чужого слуха.

Там она взгромоздилась, по обыкновению, ему на колена в его прадедовском кресле и с увлечением продолжала рассказывать, как хорошо летать – носиться в воздухе легко и свободно по ветру, рядом с облаками, парить над землей, глядя вниз на деревушки, города и бедных людей, таких черных, маленьких, как муравьи… Ринарди слушал как во сне.

– Дитя мое! – наконец очнулся он. – Уверена ли ты в том, что говоришь? Не уснула ли ты в лесу и не привиделось ли тебе все это?

– Ну вот и ты, папа, не веришь мне! – горестно вскричала Майя. – Ах! Что же мне делать?.. Неужели и тебе нельзя рассказывать?!

– О нет! Нет, дитя мое. Рассказывай мне все, что с тобою случается. Я верю тебе! Прости меня, милая. Ты ведь понимаешь, что трудно привыкнуть…

– Да! Я знаю, что люди – рабы своих духовно неразвитых чувств, – вздохнула Майя.

– Рабы чего? – изумился профессор.

– Своих неразвитых чувств! – повторил ребенок совершенно осознанно. – Так всегда говорит Кассиний.

«Господи! Что выйдет из этой девочки через десять лет?» – с невольным страхом подумал отец.

– Няня никогда не видала Селии? – спросил он.

– Нет-нет! – обиженным голосом решительно отвечала Майя. – Ни Селии, ни Кассиния! Разве она может?.. Ведь у нее нет всех глаз; она, как и другие люди, ничего не видит. Ни моих друзей, ни того, кого они за собой спрячут, вот как меня сегодня закрыл Кассиний. Ничего, ничего решительно такого не видят, кроме простых твердых вещей, которые можно взять в руки. – И Майя презрительно потыкала пальчиком в стол, в стулья. – Ты, папочка, гораздо больше видишь! – убежденно прибавила она. – Кассиний говорит, что это у нас семейное: что мама была такая же, как я, и что ты сам, когда был маленький, многое мог видеть… только забыл!

– В самом деле? Быть может, – задумчиво проговорил Ринарди.

– Да-да! Наверняка! – подтвердила Майя. – И знаешь… – Она подошла к отцу ближе и таинственно прошептала: – Если ты будешь работать над собой, по-прежнему слушаясь Кассиния, твои глаза и уши могут снова открыться…

– Кассиний сказал это? – вскричал Ринарди.

Майя утвердительно кивнула.

Отец поднял девочку и прижал к своей груди:

– Ах! Дай бог, чтобы это была правда!

И точно: с течением лет обещанию Майи суждено было сбываться все шире и определенней. По мере того как научные занятия Ринарди продвигались вперед – медленно, но неуклонно, – духовные способности самого профессора развивались сильнее, и ему открывались дотоле неведомые, необъятные горизонты… Средства и силы его умножались и крепли, задачи расширялись, но зато и достижение желанных целей отодвигалось все дальше со всяким днем и, казалось, становилось неуловимей. Беспрерывно увлекаемый удачей то в одной, то в другой подробности, Ринарди то и дело отвлекался от главной задачи; заинтересованный как истинный идеалист, влюбленный в силу знания, а не в успех его практических приложений, профессор гнался за частными явлениями, а их было столько, что целого никак не удавалось охватить. А время между тем убегало; другие, более практичные изыскатели не дремали: Эдисон с многочисленной плеядой предшественников и последователей то и дело предвосхищал замыслы Ринарди. Судьба словно дразнила его надеждой, в самую минуту ее исполнения вдруг вырывая у него конечный успех, чтобы потешить им других. Но это не отнимало у профессора бодрости, напротив: частные и, как ему казалось, неудовлетворительные успехи сил электричества, применений телефона, фонографа и прочих изобретений нашего плодовитого века еще сильнее разжигали его стремления полнее приложить их ко благу человечества, упрочить применение их, развить их действия до возможного совершенства.

Ему хотелось довести каждый открывавшийся ему проблеск до полного, яркого, всестороннего света, а не тратить искр по мелочам.

– Все это добрые лучи! – говорил Ринарди. – Они ослепят каждого работника во мраке нашего неведения, именуемого наукой, но не облагодетельствуют мира, как облагодетельствовало бы его открытие источника всемирной силы, света неугасимого – великой души Вселенной, коей все движется, и все держится, и все живет!..

– Ринарди разыскивает начало начал! Animus mundi [1], великую причину бытия, не только постичь, но и полонить желает! – смеялись те немногие, кто сохранил сношения с чудаком или память о нем.

Другие решили проще:

– Да бедняга рехнулся!.. Ум за разум зашел. Но всего печальнее, что он и дочь свою с ума свел!

– Ну, с этим можно и не согласиться! – протестовали знавшие дело ближе. – Скорее она отца с ума сводит. Эта несчастная девушка решительно безумна! Вечно окружена какими-то духами, оборотнями, кикиморами, воспитана то ли невидимкой-колдуном, то ли домовым. Летает на всяческие шабаши… Совсем самодурка юродивая!

– Просто бедная больная девочка, – заключали наиболее милосердные.

Поистине, Майя была окружена чудесами, которые не могли не возбудить недоверия и подозрения или в искренности ее, или в здравости ее ума. До пятнадцати-шестнадцати лет не было границ волшебным проявлениям ее существования и, казалось, не было им определенной цели, кроме потехи самой Майи. К чему были эти встречи с загадочными существами не нашего, чуждого плотскому мира? Русалки, дриады, саламандры и сильфы, ей одной видимые и слышные, не давали никаких указаний по этим предметам, да и вообще никаких полезных сведений не сообщали, если не считать таковым убеждение в их собственном существовании.

Кассиний – другое дело! Майя имела полное право называть его своим учителем. Чем старше становилась она, тем серьезнее становились и их занятия. Те долгие часы, которые, по всеобщему убеждению, девочка отдавала уединенным прогулкам, были посвящены беседам с Белым братом, а с десятилетнего возраста ученицы он начал требовать, чтобы та записывала не только его рассказы, но и свои сновидения – те из них, которые ей покажутся занимательны. И странное дело: Майя скоро начала замечать удивительное согласование между теми и другими, будто сны ее служили дополнениями, иллюстрациями к его рассказам. Она спросила его, почему так выходит. Кассиний на вопрос отвечал вопросом: разве это ей не нравится? «Отчего же! Напротив, очень нравится! Но… странно. Почему так?» – настаивала Майя.

Однако на все свои вопросы она получила в ответ лишь просьбу воздерживаться от праздного любопытства, а также раз и навсегда забыть такие лишенные значения слова, как «странность», «чудеса», «сверхъестественность» и им подобные доказательства людской несостоятельности.