Читать книгу Боярыня Матвеева - Вера Русакова - Страница 12

Клара хлопотала на кухне, Дарья убиралась в комнатах, Мэри объезжала знакомых, заранее запасшись записками на случай их отсутствия. Гретхен и Герман радостно согласились, семья её дяди надолго уехала в поместье, Соломония уже отдохнула и приняла приглашение, Артамона Матвеева не было дома. Мэри спросила, может ли её принять госпожа Матвеева.

Домна Трофимовна посмотрела на гостью как-то странно.

– Ты разве не знаешь?

– О чём?

– Февронья Андреевна здесь давно не живёт. Она в прошлом году оставила мир и ушла в монастырь.

Мэри оставила записку с приглашением и уехала заинтригованная до крайности. Молодая женщина, жена молодого, интересного, явно не бедного мужчины, уходит в монастырь? Почему? Он её бил? Обманывал? Попрекал отсутствием приданного?

Может, он ни на что не способен ночью?

В день приёма Флора Краузе важно восседала в кресле. Одежда на ней была чёрная и простого покроя, но из дорогой ткани, на груди – массивный серебряный крест с тёмными сапфирами, на голове – нарядный чепец.

Мэри облачилась в синее декольтированное платье с кружевной отделкой, Даша уложила её волосы в красивую причёску и украсила фамильной диадемой, в которой Мэри три года назад выходила замуж.

– Ты прямо как Миликтриса Кирбитьевна[12], – сказала весело служанка.

Хозяйка рассмеялась.

Ощущая себя и впрямь сказочной королевой, она вышла в гостиную. Супруги Дуглас были уже там, тоже разряженные в пух и прах.

– Господа Харитоновы! – с преувеличенной торжественностью объявила Даша.

Вошла Соломония Егоровна в русском наряде из дорогого бархата, расшитой бисером кике и множестве драгоценностей. За ней семенил невысокий щупленький мужчинка с длинной каштановой бородой, робко поглядывавший снизу вверх на свою дородную супругу. Разодет он был не менее роскошно.

Флора и её приятельница бросились обниматься; возникли поцелуи, визги, радость – всё, что возникает в подобных случаях. Мэри представила друг другу гостей. В начале любого подобного действа хозяйке приходится прикладывать наибольшие усилия для сближения незнакомых ранее людей и создания приятной атмосферы; в данном случае дело осложнялось тем, что Флора и Соломония целиком занялись друг другом, Цецилия и Роберт не знали русского языка, а господин Харитонов не знал никаких языков, кроме русского; Мэри приходилось быть хозяйкой и переводчиком одновременно.

– Полковник Матвеев!

Гость с порога отвесил церемонный поклон, затем поднял глаза и увидел вырез на платье Мэри. Спасая положение, молодая женщина отошла и встала за креслом Флоры; молодой человек с видимым усилием извлёк глаза из декольте своей визави и подошел к старшей хозяйке с отдельным поклоном и подобающими случаю приветствиями.

– Ты давно у нас не был, – любезно говорила госпожа Краузе.

– Я уезжал по делам, – отвечал Матвеев.

– Не говори только, куда, – сладким тоном посоветовала Мэри. – А то тебя могут услышать шпионы.

Взгляд серых глаз показал ей, что её ехидство оценено.

– Я буду говорить только то, что можно знать даже шпионам.

Взгляд светло-карих глаз показал ему, что его ответ тоже оценён.

Харитонов заметно обрадовался гостю.

– Мы не встречались раньше, но я о тебе слышал.

– Этот господин и его супруга рекомендовали мне обратиться к тебе.

Пришли супруги Бек; Гретхен была ещё более разряжена и ещё более декольтирована, чем Мэри и Цецилия.

Постепенно в гостиной воцарилось оживление. Соломония сообщила, что она тоже уроженка Померании, только той её части, которая сейчас принадлежит Швеции, и они с Цецилией и Гретхен принялись искать общих знакомых. Матвеев и Харитонов тихо шептались о чём-то, не забывая с интересом поглядывать на дам. Роберт делился с Германом и Флорой своими впечатлениями от московской торговли, Мэри сновала между ними и иногда выскакивала на кухню или в столовую. Помогая Кларе и Даше накрывать на стол, задержалась. Вернувшись, обнаружила, что разговоры поутихли и предложила сыграть на клавесине.

– Что хотите? Грустную музыку или весёлую?

– Веселую! – закричали сразу несколько голосов.

Мэри сыграла. Развеселившаяся Цецилия нашла, что мелодия похожа на мелодию вольты – старого танца, которому её научил муж – и потребовала сыграть ещё раз. Мэри никогда не танцевала и даже не видела вольту, но она по указаниям Цецилии и Роберта слегка поправила ритм и начала играть, изредка стараясь поглядывать через плечо на танцующих.

Партнёры встали друг против друга; Роберт поклонился, Цецилия сделала реверанс. Они стали кружиться; Роберт поднял и закружил свою даму. Зрители заахали от восторга и смущения; Мэри очень жалела, что мало видела.

Затем та же пара станцевала бурре.

– Первый танец был неприличный, но красивый, – громким шёпотом сообщил Харитонов жене, – а этот мне совсем не нравится. Мэри мысленно согласилась с этим шёпотом.

Герман стал уговаривать жену станцевать алеманду. Несмотря на набожность, он отлично танцевал и неплохо пел. Гретхен отказывалась, ссылаясь на боль в ноге. В действительности она считала, что плохо танцует, и предавалась этому занятию только в кругу надежных друзей, от которых можно было не ждать насмешек; здесь же было слишком много чужих.

– Я могу потанцевать с Германом, если ты не против, но кто-то должен заменить меня у клавесина.

Гретхен села на место подруги. А Мэри и Герман, то сближаясь, то расходясь, то касаясь друг друга руками, то отводя их в стороны красивыми жестами, повели церемонный и нежный танец. Несколько пар глаз заворожено следили за ними, даже шёпотки прекратились. Когда музыка замерла и танцоры поклонились, Соломония захлопала в ладоши и закричала:

– Браво!

Её примеру последовали другие.

Харитонов решил не ударить в грязь лицом и подбил супругу исполнить «барыню». Снова Мэри сидела за клавесином и наигрывала мелодию по вдохновению, ибо нот у неё не было. Соломония лебедем плыла по гостиной, изящно взмахивая платочком, а её муж неожиданно резво плясал вприсядку. Мэри, глянув через плечо, подумала, что чудо рождения Варвары приобретает некоторое объяснение. Пытались приобщить к пляскам Матвеева, но он отказался, объявив себя «никудышним танцором». Дарья и Клара стояли уже в дверях и смотрели на барские развлечения с живым интересом; в какой-то момент Даша бесшумно скользнула в комнату и прошептала несколько слов Флоре Краузе.

– Пора за стол! – объявила хозяйка.

У Мэри создалось впечатление, что гости довольны; сама она была очень рада. После тяжёлых и мрачных событий последнего времени: болезни и смерти свёкра, болезни свекрови, грязных споров из-за наследства – легкое веселье праздника словно очистило её. Наверное, матушка Флора пережила своё горе; время траура закончилось, начинается время света. Хорошо бы.

Гости за столом были рассажены так, чтобы соседи понимали языки друг друга и могли поговорить, но после первого молчания и первого насыщения завязался общий разговор. Начал его Герман довольно бестактным вопросом по-немецки:

– Правда ли то, что говорят о тебе и капитане Фриде?

– А что о нас говорят?

– Что ты выходишь за него замуж.

– Тогда неправда. Я ему отказала.

Гости стали наперебой давать советы. Герман, Гретхен и Роберт говорили, что Мэри надо замуж: нехорошо, что такая молодая красивая женщина одинока; Флора – что Мэри замуж надо бы, но не за Фрида; Соломония завила, что это дело самой Мэри, а затем перевела эти вопросы, ответы и советы на русский язык – для мужа и Матвеева. Последний промолчал, зато господин Харитонов поддержал мнение большинства: быть одной – грех.

– А кто тебе это рассказал? – поинтересовалась Флора.

– Генерал Лесли с супругой. Мы с Гретхен недавно у них были.

– Если говорить точно, – дополнила Гретхен, – он сказал, что Мэри пока отказывается, но скоро согласится. И спел нам – чудовищно спел, надо заметить – какую-то шотландскую песенку про Нору, которая не хотела выходить замуж.

– Не знаю такую, – ответила Мэри.

Зато Дуглас знал. И сначала исполнил на родном языке, а потом перевёл на немецкий историю про девушку, которая твердила, что скорее горы упадут и водопад потечёт вверх, чем она выйдет за графа; но горы недвижны, вода падает вниз, «а что же с Норой молодой? Горянку граф назвал женой».

Гости посмеялись, а Мэри заметила, что её зовут не Нора. Соломония уплетала жаркое и с набитым ртом переводила. Герман, необычно оживлённый, попивал вино и продолжал делиться сведеньями, полученными от Лесли:

– Ещё он сказал, что будет новая война за Смоленск.

– И что, он правду говорит? – спросил Дуглас у Матвеева. Через переводчика в лице хозяйки.

– Нет. Сказать можно всё, что угодно, а вот сделать – не всё. Несбыточное это дело – воевать Смоленск[13].

Герман внезапно обиделся за страну проживания:

– Но это просто глупо! Говорят, что Смоленск – меч, направленный в сердце России. Вам что, свою страну не жалко?

– Жалко, – согласился Матвеев. – И про меч правильно сказано. Но Речь Посполитая намного сильнее нас, и нам с ней бороться – всё равно что кошке волка есть. Вы такое когда-нибудь видели? Я – нет.

Мэри дала Соломонии отдохнуть и сама перевела этот ответ для Дугласа.

– Но эти, как их, повстанцы Хмельницкого, успешно воюют против могучей польской армии уже несколько лет!

«Вот уж кого я бы точно на месте Матвеева посчитала шпионом, даром что он кальвинист.»

– Воюют, но они уже измотаны и разорены этой войной.

– Это точно?

– Сам видел. Я был на Украине.

Дальнейшую шпионскую деятельность Роберта безжалостно пресекла его собственная жена: она категорично потребовала рассказать ей, наконец, историю про даму сердца Хмельницкого. Мэри перевела эти слова, остальные гости дружно изумились: а что, была какая-то история?

– Богдан Михайлович, немолодой уже вдовец, влюбился в одну женщину, польку, и она ответила на его чувства. Браку препятствовала разность вер; невесте надо было перейти из католичества в православие, а это потребовало времени. Священник при крещении дал ей имя «Елена» заметив, что она прекрасна, как Елена Троянская; эти слова оказались пророческими. За время перекрещения и подготовки к свадьбе в Елену успел влюбиться один польский дворянин, господин Чаплинский; перед самой свадьбой, когда Хмельницкий вместе со старшим сыном уехал по делам, Чаплинский с друзьями налетел на имение Хмельницкого – хутор, как они там говорят – разорил его, забил до смерти одного из младших сыновей Хмельницкого, а его невесту увёз. Силой или уговорами, но её заставили вернуться в католичество и обвенчаться с Чаплинским. Богдан Михайлович пытался добиться справедливости, но Чаплинский поймал его и посадил в тюрьму по ложному обвинению; спасла несчастного госпожа Елена, которая потребовала у мужа отпустить её бывшего жениха.

Тогда Хмельницкий поехал в Варшаву; но магнаты, которые управляют Польшей, отнеслись к нему с презрением: им было безразлично, прав он или нет, в споре католика и схизматика они были всецело на стороне католика. Король Владислав оказался более справедливым, но сделать ничего не мог – он игрушка в руках богатейших панов. Зато он сказал Хмельницкому: «у тебя на поясе сабля – воспользуйся ею». Тот и воспользовался.

Разумеется, православные казаки уже давно ненавидят магнатов и уже не раз поднимали против них восстания, но нынешнее восстание оказалось самым сильным и у него оказался самый умный вождь.

– Это не интересно. Скажите лучше, что случилось дальше с этой женщиной, Еленой? – с придыханием спросила Гретхен.

– Дальше не совсем понятно. Одна люди говорят, что в какой-то момент Елена попала в плен к казакам и они отвели её к Хмельницкому, другие – что она сама перебежала к казакам и попросила отвести её к бывшему жениху. Точно известно, что она снова приняла православие, и патриарх Паисий обвенчал её с Хмельницким. Они жили вместе очень дружно, с младшими детьми своего мужа Елена поладила, но старший сын, Тимош, мачеху ненавидел. Однажды, когда Хмельницкий был в походе, Елену нашли повешенной на воротах усадьбы её мужа, а рядом висело тело казначея. Тимош Хмельницкий объявил, что застал мачеху с любовником и повесил обоих.

Женщины пришли в ужас, да и мужчинам стало несколько не по себе.

– Мне говорили, впрочем, что Тимош сам приставал к своей мачехе, а когда получил отказ – убил её и оклеветал. Богдан Михайлович был вне себя от горя; он не смог покарать своего сына, но на глаза к себе его уже не пускал. А про жену сказал, что даже если она ему изменила – он бы её простил.

Слушатели молчали, придавленные жуткой историей, только Мэри переводила для Цецилии и её мужа этот рассказ. Когда закончила, та вскрикнула:

– Какой ужас! Лучше бы я не задавала этот вопрос.

– Вот что бывает, когда добрая католичка путается с кем попало, – ехидно заметила Гретхен.

Кузина её немедленно обиделась: оказалось, что её мать, сестра матери Гретхен, поменяла веру ради мужа-протестанта.

– И они живут счастливо уже много лет.

Мэри перевела этот ответ и добавила по-русски:

– Думаю, не в религии тут дело: всё сложнее. Антоний и Клеопатра были язычниками, Пирам и Тисба, кажется, тоже, Ромео и Джульетта – оба католики; но так уж, наверное, повелось с незапамятных времён, что Эрос и Танатос ходят рядом, и сильные страсти вызывают к жизни тёмные силы.

– А что такое Эрос и Танатос? – поинтересовался господин Харитонов.

– Это такие понятия – как добро и зло, благочестие и ересь. Эрос – это всё, что связано с любовью, а Танатос – со смертью. Может быть, правда, я не совсем правильно это понимаю.

– У Мэри есть склонность к философским рассуждениям, – заметила Флора, – а у тебя, господин, склонность к страшным историям.

– Сами просили, – ожидаемо ответил Матвеев.

– А я думаю, что дело проще, – высказал свою версию Харитонов, – прежде чем что-то выбрать, особенно важное, надо подумать, но если уж выбрал путь – то с него не сворачивать. Раз уж эта девица нашла себе жениха и поменяла веру – надо было того и держаться, а не мотаться туда-сюда.

Мэри понравилось это грубоватое, но дельное замечание. Похоже, муж Соломонии был хотя и невзрачен, но не глуп; да и стал бы умный боярин Морозов выбирать себе в прихвостни дурня?

– Верно, – согласился Матвеев. И добавил, глядя на Мэри, – помнишь свой рассказ про короля, который несколько раз перекрещивался? Его ведь тоже убили.

Флора резонно заметила, что есть множество прекрасных людей, которые веру не меняли и никого не предавали, но были убиты – иногда даже теми, кого они защищали.

Гретхен же вступилась за честь госпожи Чаплинской-Хмельницкой. Она заявила, что женщина – существо слабое, зависящее от мужчины, и не может распоряжаться своей судьбой так же свободно, как мужчина. Все несчастья этой дамы случались во время отсутствия её мужа; надо было гетману во время поездок брать Елену с собой, тогда никто не смог бы её похитить или убить.

– И на войну её с собой брать? – усомнился Матвеев.

Присутствующие пришли в сильнейшее возбуждение и галдели на трёх языках разом, перебивая друг друга. Дуглас всё пытался прочитать сонет Шекспира – разве может британец прожить целый день и не помянуть Шекспира!

Усилия его пропали втуне, так как английский язык понимала кроме него самого только Мэри, а она думала о другом. История страшная, она должна отталкивать, но вместо этого завораживает. Наверное, что-то подобное чувствует мотылёк, летя на пламя, что-то похожее чувствовал Икар, летя на Солнце и чувствуя, как плавятся его крылья. Милая, ты пьяна?

По окончании трапезы Флора Краузе на правах старой, больной женщины распрощалась с гостями и ушла к себе. Гости тоже стали расходиться.

– Мы рады были тебя видеть, – говорила Мэри, целуя на прощание Соломонию Егоровну.

– А я-то как рада! Я в глуши совсем отвыкла от светской жизни!

– А ты доволен, господин?

– К собственному удивлению – да! Поехал нехотя, только чтобы Соломония Егоровна не бранилась, а получилось очень приятно.

Соломония за спиной мужа сделала страшные глаза.

– Его невозможно научить приличиям, – сказала она по-немецки.

– Ладно, нормальный честный ответ, – смеялась Мэри.

– Ты нас очень выручила, – благодарили её Герман и Гретхен.

– Это к госпоже Флоре, она хозяйка дома. И нам ваши милые родственники понравились.

Когда Мэри пошла провожать Матвеева, Цецилия и Дуглас с явным облегчением удалились в свою комнату.

Они даже не дошли до сеней, когда Матвеев схватил её в объятия и стал жадно целовать.

– Я скучал по тебе, – шептал он.

Молодая женщина не только не сопротивлялась – она вцепилась в его плечи и отчаянным усилием воли удерживала себя от того, чтобы не сделать что-нибудь немыслимое, непристойное, недопустимое для порядочной женщины – и всё-таки сделала.

– Нас увидят слуги, – прошептала она, – пойдём ко мне в комнату.

Синий шелк платья заструился по сундуку; через секунду лиловое сукно кафтана упало рядом.