Читать книгу (не)жена для бандита - Вероника Колесникова - Страница 13

Плохое предчувствие тисками сдавливает горло. Если там, снаружи, мое шестое чувство только-только поднимало голову, то теперь я точно была уверенна, что здесь дело пахнет криминалом. Еще каким! Человек в углу мало походил на живое существо. Его поза – поза эмбриона – скрывала многое, но главное было понятно: он явно находился на грани жизни и смерти.

Одежда разорвана, и было даже непонятно, какого она цвета – то ли выцвела, то ли стала настолько мокрой, что понять, что на нем, не представлялось возможным. Волосы неопределенного цвета растрепаны, спина явно изуродована ударами хлыста.

Во мне борются два чувства – хочется подойти и по возможности помочь ему, а с другой стороны мелькает предательская мыслишка о том, что таким образом я точно стану замешана в чем-то некрасивом, страшном, болезненном. Не придется ли потом платить за свою сердобольность слишком высокую цену? Но я тут же отбрасываю эти крамольные мыслишки прочь.

– Здесь ему оставаться нельзя, – говорю быстро и отрывисто, чувствуя, что Амир стоит за спиной, выжидающе наблюдая за моим поведением. – Вы же понимаете, что он умрет?

Мужчина позади не отвечает ничего, только реагирует на приход Хана, который бросает мне в ноги мой «тревожный чемоданчик», в котором собраны лекарства первой необходимости.

– Нужна операция, нужно обследование, – подхожу ближе к Амиру, чувствуя в себе силу правды, которая произрастает из уверенности в том, что я могу помочь человеку, оказавшемуся в таких страшных и сложных условиях.

– Все сделаешь здесь, – Амир смотрит на меня пристально, не отводя взгляда и не моргая. От такого напряженного внимания по коже бегут мурашки, и я сама вдруг вспоминаю, что мне повезло убедиться на операционном столе в том, что он состоит из теплой плоти и красной крови, иначе бы сейчас точно решила, что передо мной человекоподобный робот. – Все необходимое рядом.

– Ему нужно сделать томограмму, посмотреть анализы крови, сдать химию, в конце концов. Я даже не знаю, может быть, сломаны ребра, проколото легкое, все что угодно может обнаружиться, – давлю на него, но уже понимаю, что мне скажет этот мужчина, улавливаю по его твёрдому настрою, по упрямо сжатым губам, по напряженным скулам, по тому, что он даже не сменил позу, когда я подошла к нему впритык.

– Иначе не смогу ему помочь, – развожу руками, а сама снижаю голос до полушепота.

– Нужно, чтобы он очнулся и сказал кое-что, остальное не твоя забота, – поднимая брови вверх, говорит Амир, и от его уверенного, нахрапистого баритона я внутренне вся сжимаюсь.

Когда люди говорят таким образом, когда они так уверенны в себе, невозможно спорить, ругаться, – это будет бесполезным сотрясанием воздуха, знаю это точно. Мой отец, военный человек, всегда был таким. Ты можешь быть трижды права, предоставив сотни доказательств своего верного выбора, но все равно получишь ответ: нет. И легче сдвинуть с места Фудзияму, чем переломить его решение.

– Сказал кое-что? То есть, язык вы ему оставили, – хмуро ерничаю, давая понять, что догадалась, чьих рук это дело.

Хан у входа в загон хмыкает и что-то бурчит себе под нос – полагаю, дает оценку моим умственным способностям или острому языку. Амир же резко выдыхает сквозь зубы.

– Делай свое дело, женщина! – Он оборачивается и кивает Хану, а тот тут же подбегает ближе, как преданная собачонка. – Помоги ей во всем, что скажет. Буду скоро.

Амир резко срывается с места и в два длинных шага достигает выхода. Вот черт, не оставит же он меня одну с этими двумя? Хан вытягивает губы в трубочку и причмокивает, проходя похотливо поблескивающими глазками по моему телу, замерев на груди. Ежусь, чувствуя холод и страх, как будто меня резко лишили теплого одеяла, выставив на мороз – наедине с Ханом я явственно ощущаю исходящую от него угрозу, которая может вылиться в первородный страх.

– Да, Хан, – вдруг раздается у выхода, и я перевожу взгляд туда, где остановился Амир. Он ждет, пока второй мужчина посмотрит на него, и говорит строго: – Девчонку не трогать, ясно?

Хан нервно облизывает губы и пожимает плечами, что можно расценить и как положительный, и как отрицательный ответ.

– Я спросил: «ясно»? – Нетерпеливо повышает голос Амир.

– Ясно, – нехотя цедит Хан и опускает свой горящий страстью взор. Делает несколько шагов по направлению к мужчине, пострадавшему от тысяч кулаков или попавшему под каток, дотрагивается до его руки носком ботинка, брезгливо морщит губы.

– Что вы делаете! – возмущаюсь я и буквально бросаюсь на колени, желая защитить несчастного, измученного, изможденного пленника. – Вы – животные!

Хан сплевывает в угол и говорит, не скрывая своей гордости за слова:

– Ты даже не представляешь, какие, девочка.

Теперь я вскакиваю на ноги и останавливаюсь прямо напротив этого человека. Упрямство во мне перебарывает страх, а злость придает сил.

– Делайте все, как сказал Амир Султанович, – специально называю полное имя своего… похитителя, чтобы придать вес словам, чтобы показать, что я под его защитой, а также дать понять этому мужчине, что он не имеет надо мной никакой власти. – Будете мне ассистировать. Ясно?

В его глазах сверкает нехорошим светом молния, но он будто бы принимает правила игры, которые я навязываю ему сейчас, и опускает плечи. Вот так. Не стоит меня запугивать, чертов Хан. Я вашего Амира не боюсь, а тебя и подавно.

Выдыхаю воздух сквозь зубы и понимаю, что до этого совсем не дышала, а стояла, затаив дыхание.

Оглядываю пространство, думая о том, из чего можно будет сделать носилки.

– Нужно уложить его на жесткую кровать, – говорю Хану, а сама даже не смотрю на него, чтобы снова не нарваться на его пристальный и колючий взгляд, который заставляет чаще смотреть в сторону двери и подумывать: смогу ли добежать до ворот или нет, сбегая отсюда?

– Нет, будешь все делать здесь, – грубо хрипит этот человек, проходит мимо меня и выкатывает из кухонной зоны каталку. Одним движением руки скидывает с нее какой-то мусор, тряпки. Переворачивает одной рукой, и я в ужасе распахиваю глаза: это же надо такой силой обладать, чтобы так легко управляться с громоздкой кроватью на колесиках?!

Хан перевозит каталку на середину, подтягивает мой чемодан к себе, открывает его. Нагибается к человеку в углу, быстро берет его на руки, как ребенка, и перекладывает на сооруженную постель.

– Давай, доктор, приступай, – говорит он хрипло. – Не сделаешь, что сказано, попрощаешься с жизнью.

Никакой фантазии у этих людей! Никакой. Совсем недавно Амир в операционном зале клиники современной медицины говорил мне то же самое, и снова я слышу эти слова… Они так легко бросаются идеей того, что могут оборвать жизнь, что это заставляет меня смотреть на них не с опаской, а с толикой презрения…

Подхожу ближе к больному, краем глаза отмечая, что Хан из разных уголков комнаты достает нужную аппаратуру, и решаю ничему не удивляться. Может быть, у них тут кабинет медпомощи на выезде, кто знает?!

Убираю с лица пациента бурую от крови тряпку, которая неудачно упала на него во время скорой транспортировки и резко зажимаю рот обеими руками, чтобы не закричать, не заорать сиреной, не заплакать плакальщицей на похоронах. Страх железной хваткой стягивает горло, становится нечем дышать, а перед глазами прыгают разноцветные мушки.

Это жуткое зрелище: подбитый глаз, гематомы по всему изможденному лицу, явно сломанный нос. Зрелище страшное, невыносимое от осознания чужой жестокости, но на меня оно действует сильнее, чем должно было бы. Потому что я знаю этого человека.

Это мой бывший жених.