Читать книгу Ржавые листья - Виктор Некрас - Страница 4

Плоские серые днепровские волны с негромким плеском бились о каменистый берег острова. Военег Волчий Хвост открыл глаза и невольно вздрогнул – с реки ещё с вечера наполз густой серый туман (весна шутила шуточки), и сейчас вся одежда была влажной. Воевода утёрся – на ладони осталась влага, усы были сырыми. Туман наплыл непрозрачной пеленой, и в нём уже на два шага ничего нельзя было увидеть. Было только слышно, как поскрипывали мачты лодей, как бились волны в борта и береговые камни, да как изредка кашлял стоящий на страже вой.

Волчий Хост невольно заслушался – тишина тянула, обволакивала. Ночная река жила, дышала. Просыпалась от долгой зимы.

Что-то не давало покоя, какое-то смутное ощущение, – тревога словно плавала в воздухе, оседая на душе. Военег Горяич нахмурился, пытаясь ухватить за хвост ускользающую мысль. Его словно разбудил какой-то посторонний звук, словно комар звенел над ухом, мешая спать…

Комар?

Волны плескали?

Плеск!!

Волчий Хвост рывком сел – звякнули друг о друга нагрудные пластины брони. Над водой, да ещё в тумане звуки разносятся далеко и очень хорошо, именно потому варяги обёртывают вёсла и уключины кожей. Над рекой текло еле слышное журчание, плеск и легкий равномерный скрип.

Воевода вскочил. Два-три шага – и он уже на берегу. Волны били о камень прямо у самых ног Волчьего Хвоста, а его намётанный глаз выхватил из тумана смутные тени остроносых челнов, стремительно набегающие на берег. Следом за челнами густым потоком плыли кони, и над гривой каждой была видна человеческая голова. Плыли всадники. А всего в нескольких шагах от воеводы застыл дозорный вой, изумлённо распахнув глаза и рот, словно ворону собрался поймать – глядел.

Вспарывая туман, глухо взвизгнула стрела, и дозорный опрокинулся. И только тут Военег осознал происходящее и крикнул, рванув горло болью и в прыжке уходя от пущенной в лоб стрелы:

– К мечу!

С челнов раздались крики – печенеги, кому ещё здесь быть-то? Небось и сам Куря здесь – этот и с самим Ящером подружится, лишь бы князя Святослава одолеть.

Крик воеводы прокатился по берегу, разбудив воев, вроде бы спящих мёртвым сном. Но низенькие челны уже выскочили носами на берег, и к лодьям волной бросились люди, одетые в шкуры. А следом, отряхивая с себя ручьи воды, ринулись всадники. Печенеги и есть!

Зазвенели сабли, полетели стрелы.

От стрелы Военег всё ж увернулся, а уж как меч оказался в руке – он не помнил. По всему берегу уже кипела кровавая пластовня, и сталь засвистела, вспарывая туман в кольцах и восьмёрках.

Уж в чём-чём, а в мечевом бое с Волчьим Хвостом мало кто мог сравниться и в старшей дружине; он, пожалуй, и самого великого князя мог бы кое-чему поучить, даром, что сам из простых воев вышел, а Святослав сызмальства при дружине да с мечом об руку, да на три года старше. Двое печенегов тут же отлетели назад, зажимая длинные рубленые раны, один – на плече, другой – на груди. Воевода усмехнулся и, подняв меч на уровень лица, замшевой рукавицей вытер струящуюся по клинку Серебряного кровь. И, подняв меч обеими руками, вновь напал.

Остров, меж тем, уже весь увяз в бою – то тут, то там слышались крики и звон оружия. И русичи, и печенеги били на звук, не видя врага и попадая порой в своего. И вдруг над берегом пронёсся знакомый голос.

– Канг-эр-р! – чья-то медная глотка хрипло проревела боевой клич печенегов.

Куря! Сам хан здесь! Добро же, пёс! Волчий Хвост бросился в сторону – знал, что, заслышав Курю, князь Святослав не удержится и захочет сам столкнуться с ханом.

В тумане всё обманчиво. Вот и сейчас – казалось, что Куря кричал где-то поодаль, а оказалось – совсем рядом, в двух шагах. Из тумана вынырнул Орлиный камень – самое высокое на Хортице место. А под тем камнем, сказывали бахари, бездонный омут, а в нём – терем Морского Царя.

Здесь, возле княжьей лодьи, к берегу приткнулось враз пять челнов и на полусотню княжьей ближней дружины наседало около сотни печенегов, да ещё с сотню скакало к месту боя. Бой шёл уже на мысу около самой скалы.

Князя уже окружали со всех сторон, сабли и мечи сверкали у самого лица, но снова и снова свистел, выписывая длинные кривые его меч, Рарог. Ходили слухи, что меч князя заговорён ведунами. Ходили слухи, что ковал его сам Сварог из небесной стали. Слухи слухами, но печенеги отлетали от князя, словно горошины от стенки.

Волчий Хвост бросился вперёд, выдав свой любимый боевой клич – дикий и кровожадный волчий вой. Серебряный засвистел, полосуя врага. Следом в толпу печенегов вломилась и дружина Волчьего Хвоста. Военег, даже не оглядываясь, знал, что их осталось не более десятка.

Заслышав вой и, видно, заметив на его шеломе вместо еловца серый хвост матёрого волка, печенеги отхлынули в стороны.

– Ашин Военег!

Боялись они его не менее, чем самого Святослава. Его, воеводу Волчьего Хвоста с ними к тому времени уже лет десять как мир не брал.

Отхлынули, да только вдругорядь ринулись. Как вода от удара камнем вначале в стороны раздаётся, потом обратно, и захлестнёт с верхом. Печенеги вмиг толпой затопили подножие Орлиного камня. Ещё бы, двойной соблазн, сразу две головы лютых врагов – кагана Святосляба да Ашина Военега. Да только дорого ему те головы дадутся.

Что было потом – Военег не помнил. Мелькали чьи-то перекошенные хари, усы и бороды, хрипел неподалёку голос рыжего хана, сдавленно матерились вои, ржали кони.

А потом около скалы их осталось всего двое – Военег Волчий Хвост да князь Святослав Игорич, а их мечи ткали в воздухе смертельную паутину. И всякий, кто вне паутины – тот жив, а кто коснётся, или ворвётся внутрь – тот навь.

А потом опять раздался крик Кури, и степняки вдругорядь отхлынули назад, и воздух тут же наполнился воем стрел. Тяжёлая стрела ударила Волчьего Хвоста в правое плечо, и рука мгновенно ослабла, а другая стрела врезалась в шелом, и в ушах зазвенело.

Единство мечевой паутины нарушилось. Князя и воеводу разбросали в разные стороны. Оттеснённый к самой воде Волчий Хвост, отмахивался левой рукой и видел, как князь, выкручивая мечом восьмёрки, отходил к камню.

И видел, как бесится от злости и бессилия рыжий Куря, не умея, не будучи в силах взять в полон уже почти в руках находящегося ворога….

И видел, как печенеги раздались вдруг перед князем в стороны, и как хан, широко размахнувшись, метнул тяжёлое копьё, и князь опоздал его отбить…

И видел, как широкий – в полторы ладони! – плоский рожон копья вошёл Святославу под рёбра, прорвав кольчугу, словно полотняную рубаху – вздыбилось по краям раны ломаное железо…

Скулы свело…

И видел, как пошатнулся князь, и из уголка обиженно искривлённого рта, напитывая краснотой усы, протянулась пузырящаяся струйка крови – видно, удар ханского копья просадил Святославу лёгкие…

И видел, как ринулись печенеги, – каждый спешил первым схватить желанный сайгат, – и захлестнули всё ещё стоящего князя густой тёмной волной…

И ещё видел, как Святослав, падая, размахнулся и бросил меч в реку, туда, где Орлиный камень обрывался в омут Морского царя, – да не достанется ворогу Рарог…

И тут, словно нарочно, разорвался туман, золотом грянуло сквозь облака, брызнув по окоёму, солнце, осветило остров. Ринулись с полуночного конца острова к гибнущему князю уцелевшие гриди и вои – не меньше двух сотен мечей.

В глазах Волчьего Хвоста всё поплыло и последнее, что он успел заметить – в полуверсте ниже по течению ходко бегущие к острову русские лодьи.

Волчий Хвост зарычал от дикой досады и бессильного бешенства и… проснулся вдругорядь уже взаболь. Стремительно (и на пятом десятке ещё не растерял былой сноровки, надеялся и к семидесяти годам не растерять, коль приведёт Перун дожить до семидесяти) сел на широкой лавке, застеленной медвежьей шкурой. Утёр холодный пот, ручьём катящийся по бритой голове.

Жена даже не пошевелилась, и воевода с лёгкой неприязнью покосился в её сторону – за десять лет она успела привыкнуть к тому, что муж порой так вот вскакивает среди ночи, а потом больше не может уснуть. Откинув покрывало, Военег Горяич встал и, натянув верхние порты, уселся на лавку у стола, откинулся к стене и прикрыл глаза.

На заднем дворе заливисто пропел петух – должно, уже третий, слуг хоть и не слышно в доме, а тиун слышно, уже шевелится. В висках стучало – отходило напряжение, испытанное во сне – не слабее настоящего боевого напряжения. Двенадцать лет со дня гибели князя Святослава, господина и друга, боевого товарища, двенадцать лет ему снился всё один и тот же сон – последний бой Князя-Барса на острове Хортица. Много с тех пор прошло, довелось и воеводе после того повоевать и с печенегами, и с ляхами, и с булгарами, а только наваждение не оставляло – каждую весну в одну и ту же ночь вновь и вновь погибал перед глазами Волчьего Хвоста князь Святослав.

Вздохнув, Военег встал и, дойдя до стенного поставца, вытащил узкогорлый расписной греческий кувшин. Упал обратно в кресло, вытащил зубами просмолённую пробку, не глядя, ухватил со стола забытую там с вечера оправленную в серебро каповую чашу, наполнил её доверху и выхлебал в несколько глотков, не чувствуя вкуса кипрского нектара…

Их тогда всё же спасли. Лодьи ниже по течению – это были немногочисленные пешцы Рубача, что стояли ниже по течению. Видно, зачуяв что-то неладное, опытный вояка Рубач повёл своих к Хортице. Печенегов сметали с острова стрелами, и Куря побежал. Да только вот спасти… да что там спасти – отыскать-то князя Святослава не удалось. Нашли только оружие князя, брошенное печенегами в бегстве. Не было и знаменитого меча Святослава, Рарога. Уже потом до них дошли слухи, что Куря сделал из княжьего черепа пиршественную чашу. О мече же и слухов не было.

Князь Ярополк дважды потом посылал в степь летучие загоны за головой Кури, или уж хоть за чашей, да только оба загона потеряли свои головы, не сумев добраться до ханской.

А потом началась усобица, и Ярополк сам остался без головы, через край понадеясь на воеводу Блуда. За что и поплатился, пережив отца всего на восемь лет.

Из всех воевод только Свенельд, служивший ещё Игорю Старому и соперничавший в войской славе с самим Святославом, не смирился с властью сына рабыни. Но пока что о Свенельде не было ни слуху, ни духу, невзирая на то, что прошло уже шесть лет.

Волчий Хвост опять налил полную чашу – на сей раз язык уже чуял вкус вина, но и в голове уже появилась едва заметная тяжесть. Горько усмехнувшись, Военег глянул в чашу, уловив своё отражение в багряной поверхности вина – да, вид у тебя, воевода Волчий Хвост…

Забава наконец-то проснулась, испуганными со сна глазами глянула на мужа, его нахмуренное лицо, заглянула в мрачные глаза, вмиг выхватила взглядом кувшин с вином, вспомнила какой сегодня день и мгновенно всё поняла. Поникла головой и горестно спросила:

– Опять?

Ответа она и не ждала, она знала ответ – да, опять.

Вся ошибка князя Ярополка была в том, что он посылал с теми загонами молодых витязей, которым и скрыться от ворога – стыд, и удаль свою показать охота. Послал бы его, Волчьего Хвоста – Военег и через страх бы переступил, и через стыд свой, и через славу, а добрался бы до головы степного волка…

Забава грустно спросила:

– Чего ты себя зря терзаешь? Ведь двенадцать лет уже минуло, и Святослава не воротишь…

– Молчи, – грубо оборвал жену воевода. – Двенадцать лет – не сто! Святослава не воротишь, верно, да только Куря зажился на свете. И не будет мне покоя, доколь до глотки его не доберусь!

Военег не договорил и смолк. Да про что и говорить – про то, что зубы съел на тайных делах? Так Забава про то знает. Он опять налил полную чашу.

Забава хотела что-то сказать, но передумала. Оделась, подошла к окну, подняла раму и распахнула настежь обе створки ставней. В изложню ворвался свежий воздух и вместе с ним – шум просыпающегося весеннего города. Где-то ржали кони, мычали коровы, слышались голоса людей, в саду заливисто заголосили птицы.

Стукнув в дверь и пристойно помедлив несколько мгновений, вошёл тиун. Быстро и незаметно окинул изложню взглядом и, видно, враз всё поняв, ничуть ничему не удивился.

– Утренняя выть готова, боярин. Волишь подавать?

Военег Горяич вздохнул – слов нет, до чего его тяготили все эти обычаи боярской жизни, его, простого воя, собственной храбростью выбившегося сперва в гридни, а потом и в воеводы. А паче всего тяготило его слово «боярин», которым его, гридня, упорно величали слуги. Но отвергнуть эти обычаи он уже не мог: не зря говорят – кто имеет власть, тот не имеет воли. И уже не всегда вспоминал, что нужно поправить слугу – гридень он, а не боярин!

– А подавай, – легко кивнул воевода, вставая, и тут же, заметив непроизвольное движение Забавы к кувшину, словно бы мимоходом прихватил его с собой. В её глазах плеснуло разочарование. Она знала, как пройдёт весь день до вечера. Знала, что он будет весь день пить, мешая вино и пиво с мёдами и не пьянея. Будет мрачно глядеть в одну точку, а на все её попытки с ним заговорить – отмалчиваться или отвечать коротко и сердито. Привыкла.