Читать книгу Ржавые листья - Виктор Некрас - Страница 6

За утренним столом не было только Некраса. Волчий Хвост нахмурился – сын, небось, опять прошатался до первых, а то и третьих петухов на беседах да игрищах.

Боярин повёл бровью. Тиун, заметив это, быстро подошёл, и Военег Горяич спросил:

– Некрас?

– Дома, господине.

– Спит? – и, не дожидаясь ответа, хмуро спросил. – Когда пришёл?

Тиун помялся было, – неудобно было выдавать молодого хозяина, но заметив недовольный взгляд воеводы, ответил честно:

– С первыми петухами.

Военег хотел было приказать поднять сына, но невольно улыбнулся, вспомнив себя в его годы, и решил – пусть спит.

Покончив с первой вытью, все разбежались по усадьбе кто куда: дочь – в сад, жена – в изложню. А сам Волчий Хвост так и остался в горнице, тупо уставясь в окно. Слышал, как под окном в саду дочь возится с невесть откуда взявшимся приблудным щенком. Впрочем, воевода немедленно вспомнил, что это вовсе не щенок, а волчонок, и он не невесть откуда взялся, а его подарил сестре Некрас, выкупив у охотников.

Кувшин опустел уже почти наполовину, когда воевода услышал за спиной осторожные шаги. Так мог идти только тиун Путята, Некрас или какой-нибудь наёмник, посланный по его, Волчьего Хвоста, голову. Делать резкие движения не было ни желания, ни смысла. Волчий Хвост лениво приподнялся и оборотился. Путята, вестимо.

– Что ещё? – в подобные дни боярин особенно не любил, чтобы его беспокоили, даже в княжий терем ездил редко.

Лицо Путяты являло собой невиданную удручённость, и Волчий Хвост даже усмехнулся – настолько явно на нём было написано и бессилие перед вышней волей, и желание разорваться напополам, дабы угодить обеим сторонам. Дескать, и хозяин тревожить не велел, и набольший тормошит, покоя не даёт. Боярин даже не дал тиуну открыть рот, вмиг угадав его трудноту:

– Вестоноша от князя?

На лице тиуна проглянуло лёгкое удивление, но он сумел его одолеть и кивнул:

– Кроп. Без грамоты, так прибыл.

– Проведи сюда, сейчас я ворочусь.

Надо было хотя бы жупан какой накинуть, всё ж княжий человек.

Когда Волчий Хвост воротился в горницу, Кроп сидел, полуразвалясь на лавке всё с той же каповой чашей в руке. Впрочем, увидев Волчьего Хвоста, он, чуть помедлив, вскочил – всё ж таки Военег Горяич был воеводой, а Кроп – простым отроком, не воем даже. В том и заключалось немалое уважение, с которым взирали вои и гриди на Волчьего Хвоста и Добрыню – нелегко выслужиться из простых воев в воеводы.

Однако от Кропа подобное внимание Волчьему Хвосту мало не претило – услужливый и нагловатый, Кроп мгновенно подмечал тех, кто в силе, и начинал перед ними лебезить. А с иными наглел, каким-то неведомым чутьём выделяя малейшие признаки княжьей немилости. Да и не ждал от Кропа уважения Волчий Хвост, – уж кто-кто, а он-то точно не был у князя в великой милости.

Откуда взялось назвище Кропа, так ему не подходящее, Волчий Хвост не ведал. Да и не хотел ведать-то…

– Гой еси, боярин, – Кроп торопливо поклонился.

– Здравствуй и ты, Кропе, – кивнул воевода. – Гридень только я, не боярин. Садись, не стой, в ногах правды нет. Хотя… в том месте, на котором сидят, её не больше.

И сам упал на лавку, забросил ногу на ногу. Кроп нерешительно усмехнулся, не зная, смеяться ему, аль нет.

– С чем послан?

– Князь просит приехать на пир, – торопливо сказал отрок, искательно заглядывая воеводе в глаза. Так вот откуда ноги растут у поведения Кропа.

– Просит? – удивился Волчий Хвост против воли.

– Да. Просит, – кивнул Кроп и понизил голос. – Я мыслю, он хочет тебе что-то поручить, какое-нибудь дело тайное…

Волчий Хвост только усмехнулся, – неужто князь Владимир Святославич вспомнил, наконец, про то, что его отец ни одного тайного дела без Военега не сделал. Подумал и тут же про себя зачурался – не дай Перун, вспомнит. Видоки подобных дел, что слишком много знают, долго не живут и жалеть их обычно не принято.

– Добро, – кивнул Волчий Хвост, и Кроп, всё так же недоумевающе глядя на него, медленно поднялся на ноги. Нерешительно скосил глаза в сторону чаши. Не шевельнув и мышцей лица, Волчий Хвост протянул руку над столом и, наполнив чашу, передвинул её отроку. Кроп торопливо и обрадовано цапнул чашу со стола, в три глотка выхлебал вино. Допив, Кроп удало тряхнул головой, волосы упали на глаза (чупруна у него ещё не было – отрокам не положено), и поставил чару на стол, слегка пристукнув.

– Благодарствую, боярин!

– Скачи в Детинец. Я вскоре за тобой буду, – пообещал Волчий Хвост.

Кроп вынырнул за дверь. Воевода опять откинулся к стене и закрыл глаза. Ехать в Детинец не хотелось до зела. Не любил Военег Горяич Владимировых пиров, да и самого князя – не особенно. И князь отлично знал – за что. За клятвопреступление, за братоубийство. Сейчас, вестимо, многие кричат, что Ярополк-князь первым открыл кровавый счёт, убив Вольга. Подхалимы кричат. Ярополк был неповинен в смерти Вольга Святославича, а Владимир в смерти Ярополка – виновен. И можно сто лет твердить, что смерть Ярополка была необходима для единства Руси, для спокойствия земли, чтобы не делить Русь… но убийство есть убийство и кровь есть кровь! И всё одно Русь ныне не едина – под властью Владимира Святославича едва половина прежней Руси: Киев, Новгород, да Днепровский путь. И всё. Древляне наособицу, северяне и радимичи такоже, про дрягву и говорить нечего… Только вот выбора особенного у Волчьего Хвоста нет – из всех братьев Святославичей в живых на Руси остался только Владимир, а никого, опричь Святославичей ни Киев, ни Русская земля не примет. И опричь Владимира служить больше некому, не тешить же тех, кто от Руси отколоться хочет.

Мысли Волчьего Хвоста вдругорядь прервал шорох шагов. Воевода раскрыл глаза и увидел крадущегося по переходу мимо двери сына.

Некрас мягко, по-звериному, шагнул через порог, и воевода невольно улыбнулся. Сын водил в бой десяток воев и уже имел прозвание. После отца он унаследовал непонятную иным любовь к волкам – их родовая легенда говорила, что основателем рода был волк-оборотень. На шее Некрас носил ожерелье из волчьих клыков, и звали его в дружине Некрас Волчар. Волчий Хвост даже залюбовался, глядя, как движется сын по гостевой горнице. Высокий, гибкий, жилистый, он рождал удивительное ощущение силы. Волк и волк!

Сын не заметил, что Волчий Хвост исподтиха наблюдает за ним. Пройдя по горнице туда-сюда, что-то убрав и переставив, Волчар протянул руку к столу, намереваясь взять чашу, и наткнулся на отцовский взгляд.

– Доброе утро, – сказал воевода насмешливо.

– Утро доброе, – отозвался Некрас, чуть помедлив от неожиданности. – Ко князю зовут?

– Зовут, – кивнул Волчий Хвост нехотя. – Не хочется, а надо.

– Попал пёс в колесо – пищи да беги? – сказал сын насмешливо, но так, чтобы не выйти из граней приличия.

Воевода глянул на него мрачно, и усмешка сбежала с лица Некраса.

– Ты когда сегодня домой-то явился? – и, не дожидаясь ответа, Военег захолодил голос. – К третьим петухам, небось?

– К первым.

– Тебе сейчас не об игрищах, а о службе надо думать! – повысил голос Волчий Хвост.

Некрас глянул на отца вприщур:

– А я что, в службе последний?

Волчий Хвост смягчился:

– Нет, не последний, – помолчал. – Ладно. Отоспался? Вот и добро. В Детинец-то едешь ныне?

– Нет. Ныне обойдутся и без меня, Добрыня меня отпустил.

– Добро, – повторил воевода. – А я поехал. А то Владимир свет Святославич небось уж опять пир закатил.

Он вышел из горницы, нарочно не замечая удивлённого взгляда Некраса.

Ему меня уже не понять, – с горечью думал Волчий Хвост. – Мы были иными, не такими, как они. Владимировы витязи да гридни только пируют да похваляются, а поколение Волчьего Хвоста лишних слов на ветер не бросало, зато от Козарии ныне ни слуху, ни духу. Князя Святослава Игорича Волчар помнит плохо, хотя гибель Ярополка помнить должен. Но одно дело – знать князя понаслышке и понаслышке же ведать об его гибели, а другое – знать князя в лицо, служить ему и узнать об его гибели из первых рук. А Некрас и Ярополку-то не служил, ему и было-то в ту пору всего лет пятнадцать.

Волчий Хвост вышел на крыльцо, конюший уже вёл ему коня. Кивком воевода велел отворить ворота, вспрыгнул в седло и слегка хлопнул коня по боку услужливо поданной холопом плетью. Старшой дружины, варяг Самовит уже был в седле и ждал воеводского приказа.

Ворота отворились. Улица под вопль Самовита и конский топот рванулась навстречу.

Дверь отворилась, и в лицо ударил густой запах человеческого жилья, горячих мужских тел, жареного мяса, грецких, индийских и агарянских приправ, вина, мёда и пива. Волчий Хвост поморщился, но через порог всё же переступил, – князь звал, и негоже было пренебрегать. Самому ему ни прибыток, ни почести княжьи уже были не нужны, хоть вроде бы ещё и не стар. Да только… жаль службу княжью оставлять, да и Некрас служит, невместно ему будет на службе без отца-то. Сыну почёт по отцу идёт. Уйди сейчас Военег Горяич, и… соперники по службе Некраса, вестимо, не задвинут, а только ему всё одно станет труднее.

По столу можно было скакать верхом в полном вооружении, пожалуй, даже двум всадникам можно было бы разминуться. Князь сидел в голове стола на высоком резном деревянном кресле – первый среди равных… Кресло – не хуже трона грецких базилевсов, только золота и самоцветов на нём нет. Подумав так, воевода Волчий Хвост усмехнулся про себя, – а видел ты его, тот трон? Не довелось… А мечта была и у него, и у Князя-Барса, на пороге стояли… да только поблазнила мечта, да не далась. Проживи Святослав ещё лет десять-пятнадцать…

Воеводу встретили восторженными криками, – в гриднице пировала дружина. В криках мешались восхищение и одобрение. Волчьему Хвосту было сорок пять, и место его – средь гридней. К столу гридней, что был ближе к креслу князя Владимира, Волчий Хвост и направился.

Неясно было только по какому поводу пир. Князь устраивал пиры часто, гораздо чаще, нежели следовало, по мнению Военега. Хотя, возможно, так и надо, – это они, в своё время, предпочитали дело. А ныне – пиры да похвальба. Не иначе, древлему Владимиру Славьичу подражает, у того слышно, витязь Добрыня был, так и у этого же – вуй Добрыня, пестун, гридень, воевода… Тут Волчий Хвост поймал себя на том, что он вновь по-старчески ворчит.

От княжьего места навстречу воеводе уже бежал холоп с чашей – тускло поблёскивало поливное и кручёное серебро, хищно-кроваво блестели рубины на стенках. Все глаза обратились к Волчьему Хвосту, но Военег Горяич видел только один взгляд – два остро-ледяных глаза на резко очерченном княжьем лице. Он словно чего-то ждал от воеводы.

Волчий Хвост протянул руку за чашей. В ней до краёв плескалось вино, и по запаху воевода определил своё любимое кипрское.

– Великий князь Владимир Святославич жалует тебя, воевода Волчий Хвост, чашей вина со своего стола, – торопливо сказал холоп, сунув чашу Военегу в руки.

До княжьего кресла оставалось меньше сажени. Краем уха Волчий Хвост слышал разговоры молодёжи, которая поприветствовала воеводу и тут же забыла о нём.

Владимир улыбался весело и непринуждённо. Не время бы ему, да только… помнил ли он своего отца? По большому-то счёту, ему отца Добрыня заменил. Вот кстати, Добрыни-то здесь и нет!

– Здравствуй, воевода, – князь не назвал ни имени, ни назвища, плохо это. Кто-то уже чего-то успел нашептать, не иначе. – Что-то давно ты здесь не показывался, – князь обвёл рукой гридницу, словно показывая её и, одновременно, объединяя всех в ней сидящих – и гридней, и витязей – с собой. Воистину, первый среди равных, этого у князя не отнимешь, тут он истинный сын своего отца. Да только вот и Ярополк таким же был.

– Немощен я, княже, – возразил Волчий Хвост, и чаша с вином в руке чуть дрогнула.

– Это ты-то немощен? – расхохотался князь. – Разве ж волки болеют? Слыхали, други?

Сидевшие близь тоже захохотали, не заискивающе-угодливо, искренне, так, словно услыхали какую-нибудь пудовую шутку.

Улыбка с лица князя Владимира вдруг исчезла, и глаза его похолодели:

– А поведай-ка нам, воевода, какая такая немощь у тебя?

Внутри Волчьего Хвоста медленно каменела невесть откуда вспухшая ненависть, тяжёлая и обжигающе-горячая. И, не узнавая собственного голоса, он бросил эту ненависть в лицо великому князю:

– Иль не знаешь ты, княже, какой ныне день? Так я напомню! – брови князя недоумённо взлетели вверх, и лицо стало медленно наливаться кровью. – Двенадцать лет тому, день в день, погиб от вражьих мечей отец твой, Князь-Барс Святослав Игорич Храбрый! И я один спасся в том бою, один! И с той поры нет мне весной покоя. И не будет, доколе рыжий пёс Куря пьёт из княжьего черепа!

Волчий Хвост уже почти орал в княжье лицо, непристойно брызгая слюной. Гридни опричь повскакали со скамей, витязи за своим столом, вытянув шеи, слушали крик воеводы, но Военег Горяич уже не мог остановиться. Побагровев, князь рванул под горлом резную пуговицу, и невесть чем окончило бы дело, кабы у Волчьего Хвоста не дрогнула рука, и багряное кипрское вино не пролилось ему под ноги. И как-то сразу спало напряжение, и стало смешно и стыдно. В первую очередь, самому Волчьему Хвосту. И чего, спрашивается, орал? Он криво усмехнулся, и опять, как и утром дома, не чувствуя вкуса вина, залпом допил из чары то, что осталось. Губы занемели, и воевода едва сумел улыбнуться в ответ на улыбку князя. Кравчий смотрел на Волчьего Хвоста с оттенком откровенного страха в глазах.

А все остальные уже смеялись. Хохотал и князь Владимир Святославич, смеялся и сам воевода Волчий Хвост.

– Прости, княже, – выговорил, наконец, отсмеявшись, воевода. – Наболело.

– Бывает, – коротко ответил великий князь. – Эвон стол у нас на славу, так ты, воевода, садись-ка ко мне поближе. После о делах поговорим.