Читать книгу Дыши глубже - Влада Багрянцева - Страница 4

Николаю почти сорок шесть. Он седой на висках, остроносый, всегда носит рубашки, чаще всего клетчатые, не считает нужным бриться. Нет, морду он бреет, а вот ниже пояса у него все малопривлекательно, и его хер я тоже имею в виду. Мне было плевать, что он меньше моего, к тому же, Николай им довольно неплохо попользовался за те несколько раз, что мы экспериментировали вместе. Николай неплохой мужик, отличный препод, но человек заебистый, почему он думает, что моя холодность к нему после всего, что было, неуместна. Нашу интрижку он явно представлял иначе, потому что его щенячий взгляд время от времени заставляет меня задумываться, а не выпилится ли он однажды от неразделенной любви. Но я вспоминаю, что это же Николай – ему нравится роль Пьеро в этой мини пьесе. Он вписался бы в любой из романов Достоевского, и если бы себе взял роль Раскольникова, то мне бы отдал Сонечку Мармеладову.

– Лурия, свет! – он кладет свои длинные и тонкие птичьи пальцы на мое плечо. – Ты забываешь.

– Я еще не дошел до бликов.

– Я говорю о переходе цвета на горизонте. Его нет, а должен быть.

Я продолжаю накладывать очередной слой короткими, полусухими мазками, не отвлекаясь больше на его бубнеж по поводу обилия желтого цвета в картинах художников, которые испытывали тревожное состояние. Николай еще зачем-то замечает, что у меня желтого цвета практически нет, но картины все равно вызывают тревогу, с чем я соглашаюсь – именно для этого я их и пишу. Чтобы другие чувствовали то же, что и я. Поэтому у меня много грозовых туч на горизонте, кроваво-алых закатов на фоне черного неба и заброшенных городов, выстуженных ледяными ливнями. Мне хочется, чтобы другие тоже слышали их голос – мертвых улиц и немой мостовой, которую моют волны сердитого моря. Чтобы сырость камня, из которого выложены стены осевших домов у берега этого моря, забивала ноздри при взгляде на них. Чтобы дыхание Дагона в затылок ощущалось так же живо, как собственное. И хотя Николай говорит, что у меня талант, я никуда не собираюсь тащить все это. Сорок пять законченных картин висят в мастерской – площадь позволяет, еще четыре в моей спальне. Остальные холсты, которые кажутся мне не столь удачными, стоят в кладовке, завернутые в брезент. Иногда мать берет оттуда что-то для выставок, на которые меня приглашают, но появляюсь там редко, а вот она с большим удовольствием отправляет мои работы и ходит, чтобы лишний раз потешить свое самолюбие. Она может назвать все мои работы по годам создания, но если спросить ее, какая из них моя любимая, ответить не сможет.

– Я бы хотел иметь о тебе что-то на память, – говорит Николай, и его пальцы снова передвигаются по моему плечу, ближе к шее. – Что-то личное.

– Например? – интересуюсь лениво – на самом деле мне неинтересно, что он ответит.

– Если бы ты согласился мне позировать…

Я перевожу взгляд с холста на Николая, который тут же затыкается:

– Между нами ничего не будет больше. Я же говорил.

Быстро оглянувшись, словно кто-то может подслушать, он опускается на колени передо мной и берет мою руку в свои.

– Илай, душа моя, нельзя же так с людьми! Ты не можешь так говорить, не можешь так думать, я же знаю, как тебе было хорошо со мной! Это все твое воспитание, твои стереотипы…

Ну вот опять. Геи, к слову, бывают двух видов по моему личному опыту – те, кто ищет отношений и союзника во всем, крепкое плечо рядом или мур-котика, которого можно любить и лелеять, или те, кому просто нравится давать всем или трахать всех подряд. Я заколебался объяснять ему это. Шлюхи не имеют пола, если ты повернут на этом, то и возраст значения не имеет. Николай решил с чего-то, что я глубоко травмированная личность с неустоявшейся психикой и меня надо спасать от самого себя и от того будущего, что меня ждет при таком поведении.

– Если ты не прекратишь это, я попрошу отца найти мне нового преподавателя, – поясняю, аккуратно освобождаясь. – Я это не сделал до сих пор, потому что тебе нужна работа. У тебя жена, если ты забыл. И дочь ходит в школу.

Николай смотрит снизу с обидой, точно я намеренно стараюсь ему сделать неприятно и мне это нравится. И он прав. У меня проявляются садистские наклонности, когда он всем своим видом демонстрирует готовность страдать и дальше ради тех чувств, которые сам себе придумал. Потому что жена, дети, домашний быт и семейные походы по воскресеньям в парк так мало имеют отношения к творчеству и искусству, только сильные эмоции рождают шедевры, как он любит говорить. Он придумал свои чувства ко мне, чтобы вновь и вновь переживать их, подстегивать самого себя и не давать закостенеть.

Кстати о чувствах. С того дня в клубе прошло больше недели, и я успеваю забыть о Диме, но…

– Входи, – отзываюсь я на стук, выждав пару секунд, чтобы Николай успел подняться.

Люба, вытирая мокрые руки фартуком, входит и протягивает мне телефон:

– Это тебя. Не представился.

Я, покосившись на Николая, который псевдо тактично отвернулся к окну, уже знаю, кого услышу, но все равно надеюсь в глубине души, что ему не хватит наглости звонить на наш домашний.

– Привет, – говорит трубка прямо в ухо хрипловатым голосом. – Если бы ты не заблокировал меня, я бы не стал заниматься самодеятельностью.

– Что тебе нужно?

– Разблокируй меня, и тогда расскажу.

Отключается. Я смотрю на телефон с полным недоумением, пока Николай не спрашивает таким холодным тоном, что мерзнут пальцы:

– Новый кавалер?

Мне хочется запустить телефоном в его постную физиономию, но я не имею права на истерики. Я достойный наследник рода, я не буду давать лишний повод отцу манипулировать мной через мои слабости.

– Дай мне единичку из белки, – говорю, кивая на банку с кистями. – Надо проработать кое-что.

– Да, я только хотел обратить твое внимание на вот эту часть. Я бы растушевал вот здесь и сгладил контраст – вот тут, потому что…

Когда Николай уходит, я иду в свою спальню и сам перезваниваю Диме.

– Это неприлично, – говорю. – Я не давал тебе повода предполагать, что у нас может быть общение после… встречи. У меня своя личная жизнь, ты не имеешь права вмешиваться в нее. И ты достаточно взрослый человек, чтобы понимать, что…

– Недостаточно. Потому что мне не хватило тебя в прошлый раз. Предложение с ужином в силе. Снова мне откажешь?

Я падаю спиной на кровать и потираю лоб двумя пальцами:

– Не могу. Извини.

– Потому что я не в твоем вкусе?

– Я не встречаюсь с теми, с кем сплю. Но иногда сплю с теми, с кем встречаюсь.

– То есть, только секс и ничего больше? – в трубке хмыкают, и тон понижается на интимный: – Это меня тоже устроит.

– Нет.

– Я столько думал о тебе, столько…

– Могу подрочить на камеру один раз, чтобы ты не слишком переживал. Но после этого ты отвяжешься. Согласен?

Не знаю, почему я это сказал – сам не ожидал. Наверное, мне самому хочется еще раз увидеть и услышать, как он кончает. А он обязательно кончит, стоит мне захотеть.

– Ты серьезно? – спрашивает, и я вздыхаю:

– Более чем. Мне надо в душ, а потом я перезвоню. Договорились?

– Очень жду.

Я отодвигаю телефон к краю и тру переносицу костяшками. Почему-то от его голоса у меня учащается дыхание и пересыхает во рту, а губы начинает покалывать – неужели мне настолько сильно понравилось быть с ним, что я сам предложил то, что предложил? Или это только способ самоутвердиться? Николая я тоже иногда провоцирую якобы случайно, держа кисти во рту и кусая губы. Я тащусь от того, как он смотрит в такие моменты – как кот на кусок мяса. Наверное, случай с Димой абсолютно такой же.