Читать книгу Дыши глубже - Влада Багрянцева - Страница 6

Сегодня седьмое апреля – мне исполняется двадцать. Первый юбилей. Дни рождения у меня всегда проходят размашисто, потому что хоть и нет настоящих друзей, с кем бы я мог делиться личным, товарищей по интересам у меня как раз полно. Я знаю, что большинство из них со мной из-за моего статуса, но это такая ерунда – какая разница, с кем бухать, главное, чтоб было на скучно, да? Я и в этот раз планировал свалить с самого утра в загул, но мать сообщает за завтраком:

– Ты же помнишь, что отец устраивает вечером прием в твою честь? В ресторане Добрынина?

Говорит и смотрит ожидающе, хлопая ресничками и кривя губы в улыбке. Даже помада не стерлась, когда она вытирала рот салфеткой. Для кого она красит губы, если дома никого, кроме Любы и меня?

Я ненавижу свою мать. Я не помню ее настоящей – вечная маска из вежливости вперемешку с тонной тональника на лице, на котором ничего своего не осталось: нос, губы, скулы, все переделано не по разу, только цвет глаз не поменяла, но если б было возможно, то сделала бы и это. Лицо гладкое, как у выпускницы, но руки уже все в морщинах, хотя салоны она посещает так же часто, как некоторые женщины продуктовый магазин. Ей пятьдесят пять лет, я поздний ребенок. Она – красивая, учтивая, особенно с чужими, но я ее всегда называл «пластиковая мама», с тех самых пор, как впервые попал в дом к своему школьному приятелю Саше. Он был из другой школы, из обычной, но иногда мы встречались на спортивной площадке нашей гимназии, куда ребят с улицы пускали по личному разрешению директора, выросшего в детском доме. Однажды Саша, который остался теперь лишь воспоминанием, пригласил меня в гости, и для меня было потрясением то, что они с мамой разговаривают. Прямо за чаем, как два приятеля, о всякой ерунде, а не только о школе, и эта мама, настоящая, живая, смеялась вместе с нами. Тогда же я впервые попробовал штуку, которая называлась жареными кабачками. Это было очень вкусно – в магазинах таких не продают. Либо я хожу не в те магазины. И тогда же я подумал, что мою маму, наверное, папа купил в магазине, где продают кукол, потому что настоящие мамы, оказывается, выглядят не так.

Сашина мама, конечно, давно постарела, она же живая, а моя такая же, как много лет назад – те же гладкие светлые волосы до пояса, как у Барби, те же рисованные брови, те же длинные ногти и запах пудры, если обнять ее. Но мы уже давно не обнимаемся, даже для фото. Да и зачем? Наши совместные фотки стоят только на каминной полке в гостиной, куда всех приглашают, в ее комнате, по словам Любы, их нет. Только одно большое панно у кровати, где ее портрет выложен мозаикой. Вот как надо любить себя.

– Я бы помнил, если бы мне это сказали, – так же вежливо улыбаюсь я в ответ, и она строит гримасу сожаления:

– Прости, мне казалось, что я тебя предупредила еще в прошлом месяце! Отмени планы на сегодня, пожалуйста, отец так долго готовился к этому, чтобы порадовать тебя. Специально перенес встречи на следующую неделю.

Я ненавижу своего отца.

Я сам, лично, еще год назад, когда он начал настаивать, чтоб я приходил в офис, застал его между ног секретарши, когда заглянул в кабинет без стука. И я знаю, что помимо нее у него полно тех, с кем он хорошо проводит время и что те командировки, в которые он летает каждые две недели, совсем не обязательны для процветания фирмы. Мать тоже ему изменяет – ее походы в спа совсем не обязательны, когда отец улетает в командировки. Они стоят друг друга и поэтому до сих пор еще вместе. Может быть им это посоветовал сексолог, к которому они ходили на прием – внести перчинку в отношения. Что-то такое я слышал от Любы, которая обожает подслушивать телефонную болтовню. Я бы очень не хотел знать этих подробностей о личной жизни родителей, но они сами выставляют их напоказ.

– Хорошо, – говорю я, размешивая сахар в чашке с кофе.

Мать уходит сразу после этого, а я остаюсь в столовой, листая ленту непрочитанных сообщений и прикидывая, сколько времени потрачу, чтобы ответить на поздравления. Люба, собирая тарелки на поднос, косится на меня, потом вытаскивает из кармана передника красную бумажку, сложенный вчетверо квадрат.

– Это на удачу, – говорит, держа его зажатым между пальцами. – Желание, написанное на красной бумаге в день рождения, сбудется в течение года.

– Опять ты со своим феншуем, – хмыкаю, но она все равно вручает мне карандаш и делает большие глаза:

– Пиши.

– Да нечего мне желать, у меня все есть.

– Ой ли?

Приходится брать карандаш, сидеть, раздумывая, а потом я черкаю на бумаге несколько слов, и ее Люба сжигает на блюдце. Пепел вытряхивается в окно, у которого мы еще стоим, смотря вниз – я курю, Люба щурится на солнце. Смешная, курносая, с русыми волосами на прямой пробор – возраста моей сестры, если бы та была жива. В такие моменты я чувствую, насколько сильно мне не хватает родного человека рядом. Я обнимаю ее за плечи и встряхиваю, как кошку:

– Вот дура ты, Любка! Веришь в ерунду всякую, как маленькая. И наивная.

– Иногда надо просто верить, – говорит она. – А не нудеть, как ты. Вроде мелкий еще, а рассуждаешь, как те дядьки из телевизора. Чего написал-то?

– А можно рассказывать? Написал: «Хочу уметь любить».

– И это я-то наивная? Ну да, я не творческая личность, не хуёжник, куда мне…

Смеется и лезет обниматься – я люблю с ней обниматься. Она мягкая и пахнет бисквитами, которые готовит для моего торта – ее мне подарок. И это куда приятнее новой тачки, что подогнали мне родители.

***

Ресторан Добрынина за городом, в живописном месте рядом с лесом, тут постоянно запускают фейерверки и устраивают аутентичные свадьбы в русском стиле – с драками и цыганами. Летом катаются на лошадях, зимой на санках с пригорка, масленица тут на широкую ногу – одних блинов тридцать видов в меню, чучело готовят за недели две до торжества, устраивают ярмарку, приглашая пасечников с их кадушками меда и рукодельниц с деревянными шкатулками, куклами-оберегами, браслетами из натуральных камней и брошками с залитыми в стекло насекомыми и цветами. Для людей, у которых есть все, это одно из немногих развлечений, поэтому услуги Добрынина пользуются большой популярностью. Тем более, когда отдыхом в Праге на Новый год и Рождеством на Мальдивах уже никого не удивишь, как и "мерином" последнего выпуска. Все эти народные забавы с самоварами и кулачным боем выглядят как первобытные игрища идолопоклонников, но многие трутся у Добрынина постоянно. Тут, само собой, сейчас немного дико, от парковки приходится идти по блеклой траве, прятавшейся недавно под снегом, и это хорошо, что погода позволяет – грязи нет. У кромки леса неподалеку гнездится воронье, для них это харчевное место, потому что Добрынин рассказывал, как они потрошат мешки с мусором, если вынести их раньше, чем приедет мусоровоз. Меня встречают именно цыгане, которые давно заделались фишкой заведения – девки, разряженные под Кармен с бубнами, с накинутыми на плечи мехами, красивые, громкие и юркие:

– К нам приехал наш любимый, Илай Саныч да-арагой!

Высыпавшие из ресторана люди смотрят, как они облепили меня, хлопают и подхватывают мотив, превращая встречу в какое-то воистину исключительное событие. Мне хочется провалиться под землю, но навстречу уже, раскинув руки, бежит сам Добрынин – мой крестный, и приехал я сюда больше ради него. Он меня всегда любил, хотя особого участия в моей жизни не принимал. Девки обнимают меня, бубны звенят, парень с гитарой подпевает, не хватает только ручного медведя, но вместо него как раз Добрынин.

– Именинник наш! – радостно рычит он, провожая меня к ступенькам. – Проходи, дорогой!.. А вот и Сорокин, запоздал ты, дружочек!

За ухом холодит – кто-то из девок сунул мне в волосы свежую розу, срезанный бутон. Я натыкаюсь взглядом еще на одного гостя, появившегося из-за спины, и он улыбается приветливо и немного ядовито – как любой человек, которого не ожидали видеть, но он явился.