Читать книгу Дыши глубже - Влада Багрянцева - Страница 8

Иногда мне кажется, что я очень взрослый – когда от меня требуют решений, достижений, результатов. А иногда – маленький ребенок, когда я не оправдываю ожиданий. Причем в примитивных вещах, словно меня попросили вынести мусор и полить цветы, пока мамы нет дома, а я на это забил. Безответственный, эгоистичный, глупый. Заготовка человека, которая пока не отполирована и не подстроена под реалии.

– Испортил праздник, – говорит мать, когда мы едем домой. Я прижимаюсь лбом к холодному стеклу и мне относительно терпимо, хотя укачивает. Больше тошнит от ее сладких фруктовых духов. – Зачем было нажираться? Опозорил меня перед всеми…

Я не нажирался – просто мешал вино с коньяком и водкой, а пить я умею. Когда хочу. Вчера вот не хотел. Утром я с трудом поднимаю тяжелую голову от подушки, не сразу вспоминая, что Дима мне не приснился, он действительно там был и нес какой-то бред. Я, кстати, тоже нес бред. Мне хотелось с ним засосаться даже, хотя это табу. Потом, на кухне, после стакана Любкиного универсального средства от похмелья с лимонной кислотой в минералке, аскорбинкой и чем-то еще, понимаю, что говорил он все всерьез. И мне хотелось, очень хотелось получить свой подарок.

– Ну что, как прошло-то? Икру жрали и лобстеров? – интересуется Люба, садясь напротив со стаканом молока и пачкой шоколадного печенья.

– Они, наверное, жрали, я не заметил, – говорю, болтая в остатках минералки ложкой. – Я пил какое-то говно из винограда, которое мама назвала вином.

– Тебя по телику показывали. В местных новостях.

– Представляю какие там были комментарии.

– Ну да, в духе элита лайф и намек на украденные миллионы.

– Так верно же. Только отец это называет долгосрочными вложениями капитала.

Люба грызет печенье крепкими белыми зубами – повезло ей с этим. Сама из деревни почти, из какого-то зажопинска уральского, а зубы как от лучшего стоматолога. Может, поэтому мать её и взяла – у нее пунктик на физическом здоровье прислуги, которой у нас не так много – Люба, служанка, она же кухарка, и приходящая раз в три дня домработница, которая делает основную уборку. Но убирать, по сути, нечего, ведь дома нас толком не бывает. Я всегда хотел завести собаку, но мать не разрешила – потому что от собаки много грязи. Хомяки воняют, кошки линяют, попугаи гадят и орут. А я слушал и не понимал – как тогда вся страна живет? С кошками-собаками?

На десять лет мне подарили интерактивного динозавра. Он ходил, рычал, у него светились красным глаза, стоило повысить голос в его сторону, и он мог вилять хвостом. Он него не было проблем, он не драл паркет и не требовал жрать, и мне стало с ним скучно. Он был холодный и пластиковый, как моя мама.

– Дядя Витя за ним в Германию ездил, на выставку, какой ты неблагодарный, Илай! – сказала она, когда нашла динозавра валяющимся в гостиной.

Тогда, наверное, я впервые ощутил себя черствым. Я должен был любить его, но не сумел. Родителей, как уже было отмечено, я тоже не любил, а больше у меня никого и не было, чтобы сравнивать. Поэтому я смирился с тем, что эгоист, не умеющий быть благодарным за то, на что готовы другие ради меня. Потому что родители живут ради меня, единственного наследника, фирма развивается ради меня и все жертвы во благо этого тоже ради меня. Не знаю, правда, учитывается ли то, что я в это не верю.

– Все твои беды с башкой от безделья, – однажды сказала Люба. – Все у тебя есть, беспокоиться не о чем, вот ты и придумываешь себе проблемы.

Я с ней не согласен – считаю, что чем больше у человека благ, тем больше и забот. О чем может переживать обычный, среднестатистический человек? Точнее, человек скромного достатка? О том, где бы сэкономить, чтобы купить еще что-то, где взять денег побольше, например, чтобы поехать летом на море. Как сделать так, чтобы дети не чувствовали себя хуже своих сверстников, как обеспечить семью и все прочее такого рода, житейское, бытовое. Но быт такого человека ограничен, как ни посмотри, его финансами. А о чем переживает, например, мой отец? О том, чтобы его не обманули партнеры, чтобы не пришибли у дома обиженные, чтобы любовница не позвонила жене или другой любовнице, или, не дай бог, курс евро упадет. Я уверен, что спит он плохо, каждое утро проверяя, не заморозили ли счета, не обвалился ли рубль. И самое смешное и грустное – меня ждет то же самое, если я доживу до его возраста.

– Люба, а что бы ты сделала, если бы тебя позвал на свидание незнакомый человек? – спрашиваю, прищурив один глаз, тот, который больше отек.

– Типа свидания вслепую? – отзывается она. – Это, как если бы вы познакомились в интернете и не видели фото друг друга? Это прикольно. Я бы сходила, правда. Я же не плачу никому за это и ничего не теряю. Да?

– Наверное.

– Он красивый?

– Это важно?

– Ну-у-у… Хочу себе красивого мужа и детей от него. Чтобы они были умные, как я, и красивые, как он. А то если мы оба будем умные, кто тогда будет красивый? Чего ржешь? Я, между прочим, думаю о будущем. И ты тоже думай. О своем, которое хочешь ты, а не твоя мамаша. Кстати, о мужчинах. Там тебе вчера Николай занес кое-что, я в твою студию унесла.

– Зачем, боже…

В мастерской рядом с мольбертом в центре комнаты стоит огромный букет с черными розами в корзине. Без прикола – розы потрясающие, словно покрытые пеплом, с матовыми лепестками, редкий сорт. Или вид. Не знаю, как это называется, в цветах я не шарю, но они правда удивительные. Не знаю, насколько прилично и уместно дарить цветы мужчинам, но этот букет словно кричит о том, что он для кого-то особенного, даритель хотел показать, что думал обо мне, когда выбирал его. Странно, я был уверен, что Николай не мастер подбирать подарки под характер человека, а тут такое… На визитке только одна буква имени, но этого достаточно, чтобы я со вздохом опустился на высокий стул.

– Нашел? – в дверь просовывается Любкина голова. – Я на подоконник положила. Собрание старых атласов по анатомии, ты же их давно хотел, Николай сказал, что нашел у знакомого букиниста.

– А это? – я киваю на корзину.

– Это принес курьер, пока ты спал. Я бы за такое душу продала, хотя мрачновато, конечно. Но ты же такое любишь, ты же тво-о-орческая личность.

Люба убегает на кухню, а я, погладив крупный тяжеловатый бутон, провожу пальцами вниз и отдергиваю – оригинально. Шипы не срезаны, и я накололся на один из них. Какое странное ощущение – будто тот, кто прислал розы, знает меня очень давно.

Я беру палитру и выдавливаю на нее все черные краски, что у меня есть: персиковую, газовую сажу, подольскую, виноградную, звенигородскую, шунгит и тиоиндиго. Они советские, в свинцовых тубах, их тоже принес Николай, раздобыл по моему желанию, потому что я начитался, что лучше пигмента, чем в них, нет. И не делают сейчас. Я накладываю мазки на угол холста, который все равно потом придется затушевывать, тяну вниз, до сухого, чтобы было видно цвет на истончении слоя. Накладываю слой на слой, до густоты, беру на кожу самый близкий к цвету лепестков и разогреваю на тыльной стороне ладони – все равно не то. Самым близким кажется виноградный, но все равно он скуден на фоне благородной матовости на краях бутона и бледен в сравнении с его сердцевиной. Я вытираю кисть и бросаю ее в банку к остальным. Есть вещи, которые нельзя передать в словах, запахах и красках, их надо только чувствовать.