Читать книгу Это Америка - Владимир Голяховский - Страница 11

Довольные и возбужденные после экскурсии, Лиля с Лешкой подходили к своей гостинице. У входа они увидели большой черный «мерседес».

– Мам, смотри, какой-то важный начальник приехал, – заметил Леша.

Оказалось, что приехала сама хозяйка гостиницы мадам Бетина. Энергичная женщина за пятьдесят, элегантно одетая и вся увешанная браслетами и брошками, она деловым энергичным шагом обходила коридоры и лестницы, с гримасой принюхивалась к тяжелому запаху тесного жилья и отварных кур. За ней на некотором отдалении следовал муж, старый флегматичный еврей, а уже за ним бежала белая болонка с розовым бантиком на шее. За собачкой угодливо семенил комендант: куда только девалась его надменность!

Картина была поистине карикатурная.

Бетина неплохо говорила по-русски, на ходу отдавала распоряжения коменданту:

– Завтра полиция придет проверять комнаты. Надо, чтобы в каждой стояло по две кровати и чтобы днем в гостинице было как можно меньше людей. Поэтому с утра отправьте детей гулять, оставьте только старых и больных.

Люди сгрудились в коридорах и на лестницах, слушали с молчаливым почтением: как-никак хозяйка, миллионерша, первая миллионерша, которую они видели в жизни.

– Рано утром начнем выносить лишние кровати и проветривать эту вонь, – продолжала мадам Бетина, выразительно принюхиваясь. – Под вечер всем можно будет вернуться, и мы снова расставим кровати. Кто хочет помочь мне в этой работе? Плачу десять долларов за рабочий день.

Все недовольно насупились, когда им предложили убраться из комнат на целый день. На призыв работать тоже не откликались, хотя слово «доллар» звучало магически. Люди считали, что по самым скромным подсчетам десять долларов за день физического труда – это очень мало. Сосед Лили сказал приглушенно:

– Она мошенница. Все тут жулики.

Но Лешка буркнул:

– А мне плевать, что мало платит. Все равно это доллары, каждому из нас столько на три дня дают, а я за один день десятку получу, – и вызвался работать.

Мадам посмотрела на него с одобрением и спросила Лилю:

– Сколько у вас таких сыновей?

– Один.

– Таких надо было рожать дюжину!

С утра Лешка остался работать, а Лиля повезла свои дипломы и его аттестат в ХИАС. Там опять собралась густая толпа: прибывали всё новые беженцы, и с первого момента эмиграции у каждого оказывались свои просьбы, жалобы и претензии. Все это регистрировалось и постепенно выполнялось.

Украдкой наблюдая за людьми, Лиля увидела заплаканную женщину среднего возраста, они разговорились, и та рассказала:

– У меня в Свердловске остались сын и дочь, школьники старших классов. Отец, с которым мы разошлись, не дал разрешения на их выезд. Я совершенно убита, но уехала к новому мужу, буду пытаться вызвать их из Америки.

Лиля долго ждала очереди, а когда положила на стол свои документы, американцы с интересом стали рассматривать их.

– О! Нам еще не приходилось видеть оригиналы, все привозят только копии. А вы, оказывается, доктор. Доктора у нас бывают редко. Какая у вас специальность?

– Я ортопед, хирург.

– Мы давно не видели такого количества дипломов. Женщина-хирург – это все же редкость. Вы настоящая VIP.

– Что это значит?

– Very Important Person — очень важная персона. Мы переведем все на английский и отправим в Госдепартамент. А оригиналы вернем.

За унизительное время, проведенное «в подаче», Лиля отвыкла ощущать себя важным и нужным человеком и впервые услышала, что ее так назвали. Это поразило и даже окрылило ее: она впервые увидела, как ценят человеческую личность американцы.

Подходя к гостинице, она заметила неподалеку унылую толпу своих соседей: они прогуливались по улице, а внутри все еще шла перестановка.

Лешка, порядком уставший от работы, рассказал:

– Полиция ушла недавно, мадам Бетина сумела втереть им очки, в очередной раз убедила, что это настоящая гостиница. Ну и баба эта Бетина! Хоть и миллионерша, но не гнушается никакой работой. Мы с ней и комендантом втроем вытащили лишние кровати во двор, навели порядок, всё проветрили. А теперь перетаскиваем кровати обратно. И будет у нас опять «гадюшник».

Вскоре комендант открыл двери и крикнул:

– Мадам Бетина разрешает всем вернуться.

Голодные беженцы толпой кинулись по комнатам варить своих кур, и в коридор снова вернулась вонь. А Бетина, в рабочем халате с засученными рукавами, подошла к Лиле:

– Ваш сын молодец – трудолюбивый мальчик. Так-так. Я вижу, вы женщина интеллигентная, с вами можно разговаривать, не то что с остальными. Знаете, смотрю я на ваших евреев и удивляюсь. Все они жалуются, что им плохо жилось в Советском Союзе. А посмотреть на женщин – все такие толстые. Если им было так плохо, как им удалось наесть такие задницы? Все упитанные, а только выйдут из автобуса у порога гостиницы, сразу спрашивают: «Где тут поесть можно?» Им на диету надо, а не обжираться. Так-так. И все хорошо одеты, безвкусно, но добротно. Интересно, это от плохой жизни, что ли? А какие вещи умудряются некоторые привозить с собой! И картины, и иконы старые, и драгоценности. У меня самой таких вещей нет. И все хотят за них очень дорого, а я не могу позволить себе покупать так дорого. Так-то. Все жалуются, что им жилось плохо. А откуда у них все это? Я сама еврейка, из Польши, в бедности я пожила и понимаю разницу между той жизнью, которую сама оставила когда-то, и той, что живу теперь.

Лиля слушала ее и думала: «Некоторая наблюдательность у тебя есть, но сама ты являешься опровержением всему тобой сказанному – добилась богатой жизни, стала кровопийцей. Вот за целый день утомительной работы заплатила Лешке всего десять долларов. Хвалила его, а не захотела прибавить. Ну что ж, все-таки это его первый заработок. Пусть приучается зарабатывать деньги и знает, как это нелегко».

По вечерам в гостинице шла бойкая торговля вещами, которые вывозили из России по разрешению, – водкой и шампанским, икрой, дешевыми часами и фотоаппаратами, хрусталем, посудой, сувенирами. В коридорах один за другим появлялись перекупщики, говорили они на ломаном русском. Люди выносили из комнат вещи, перекупщики мельком осматривали стандартный набор и предлагали низкие цены. Но эмигрантов провести было трудно, они заранее знали, какой эквивалент можно получить за товар, и умели упорно торговаться.

Стоя с полотенцами через плечо в очереди в туалет, Лиля с Лешкой слушали приглушенные жаркие переговоры:

– Али вам денег не нуждаться, а? – спрашивал перекупщик.

– Ого, мне деньги еще как нужны! Но за мой товар мне нужны настоящие деньги.

– Я давать хороший деньги.

– Вы смеетесь – сто шиллингов за такой первоклассный товар?

– Я товар знать, ему столько не стоить. Сколько вам хотеть?

– Триста шиллингов. Или я продам другому.

– Дам одна сто пятьдесят.

– Э, да я с вами только зря время трачу. Двести пятьдесят и покончим с этим.

– Вы не хотеть деньги?

– Ой, он меня с ума сведет! Я сказал – двести пятьдесят. Ну, двести двадцать пять.

– Пожалуйста, можете продавать другому. Одна сто семьдесят пять.

– Слушайте, хотите по-деловому? Двести шиллингов.

– Вы меня хотеть разорять.

– Нет, это вы меня хотите ограбить.

– Одна сто и восемьдесят пять.

Очевидно, на том и порешили, диалог прекратился, возбужденный жилец прошел мимо Лили, на ходу бросил, ища сочувствия:

– Жулик! Все тут жулики. В России все были дураки, а здесь все жулики.

Лиля тоже привезла кое-что на продажу – фотоаппарат и ручные часы. Но вступать в сделку с перекупщиками не хотела. Лешка предложил:

– Мам, можно я попробую продать?

– Только не изводи себя спором с перекупщиком, чтобы он не думал, что ты жулик.

– А мне плевать, что он подумает, торговаться так торговаться.

Он сумел продать вещи за приличную сумму и с гордостью принес деньги:

– Хотел меня облапошить, но я выбил у него настоящую цену.

Лиля видела, как сын взрослеет и становится деловым мужчиной.

* * *

Когда дневные дела заканчивались, Лешка садился писать письмо своей Ирке, делился восторгом от встречи с Западом и, конечно, тем, как скучает по ней. Он вздыхал, шевелил губами и недовольно посматривал на мать. Лиля, чтобы не смущать его, выходила в коридор. Там собирались и болтали о разном соседи, делились жалобами и впечатлениями, рассказывали истории своей жизни. Шок от отвратительных условий в «гадюшнике» не проходил, все жаловались, спорили, при этом многие разговаривали с подозрением. Не в состоянии отделаться от прежних страхов, люди подозревали, что кто-нибудь из них может оказаться завербованным агентом русского КГБ.

По коридору суетливо сновал плотный пожилой мужчина небольшого роста, недовольный решительно всем. Заложив руки в карманы и посвистывая, он катился шариком, подозрительно оглядывал людей и заговаривал почти со всеми. В русский язык он то и дело вставлял слова на идиш и размахивал короткими ручками.

Лилю он остановил кивком головы и немедленно закидал вопросами:

– Послушайте, вы тут с сыном, да? А где ваш муж – объелся груш, да?

– Мой муж приедет к нам позже, – холодно ответила Лиля.

А сосед продолжал жужжать, как шмель:

– Вы понимаете, куда мы попали?! Это же черт знает какое безобразие! А нам еще говорят в этом «Сохнуте», что мы беженцы и приехали сюда для улучшения нашей жизни. Не понимаю, от чего тогда мы бежали и почему эта теснота и вонь называется «улучшением»? Ха, ничего себе улучшение! Дурак я был, что поехал. А хотите знать, зачем я поехал? Ой-вэй, это же цорес[12]! Сам я из Харькова, часовщик, от артели работал. Знаете, в России делают такие паршивые часы, что их все время надо чинить. Вот я и чинил, и нам с женой хватало на жизнь. У меня была квартирка, небольшая, но такая уютная, боже мой! Был у меня заработок. И зачем, спрашивается, я поехал? Из-за детей, конечно. Из-за них, наших двоих, дай бог им здоровья. Им, видите ли, не нравилась советская власть. А мне она нравилась? Азохен вэй[13], совсем она мне не нравилась. Но я терпел. А они не хотели терпеть и уехали. Теперь оба уже в Америке. И вот мы с женой снялись с насиженного места и потащились за ними. А что было делать? Потерять детей? Нет, уж лучше остаться без пальцев, чем без детей. Здесь мне говорят, что я теперь свободный человек. А что мне делать с этой свободой? Говорят, у американцев и часы не ломаются… Как же я заработаю на кусок хлеба в той Америке, а? Зачем я только поехал!..

Из комнаты вышла дородная супруга часовщика и с недовольным выражением лица вступила в разговор:

– Если бы вы видели, какой у меня в Харькове был сервиз! Такого сервиза ни у кого не было. Но мне не дали его вывезти. Разве я смогу иметь такой сервиз в Америке?..

Часовщик показал Лиле на молчаливую женщину в очереди в туалет и тихо сказал:

– Вот с этой лучше не разговаривайте, по всему видно – завербованная агентша КГБ.

– Почему вы так думаете?

– Она все молчит. А почему молчит? Присматривается, падла, чтобы кого-нибудь завербовать. Я их всех, этих гадов из КГБ, насквозь вижу.

– Ну, насчет нее вы не правы. Она рассказывала, что оставила в России двух детей и надеется вызвать их, как только устроится. Среди нас много людей с разрушенными семьями – кто-то не получил разрешения, кто-то не хотел уезжать.

– А, ну это другое дело, – пробормотал часовщик.

* * *

На седьмой день Лиля услышала:

– В гостиницу приехал какой-то раввин из Москвы.

– Откуда вы знаете, что он раввин?

– А как же – при черной шляпе и кипе. Не иначе как любавичский[14].

Верующих среди жильцов «гостиницы» не было, никто не молился, не ходил в синагогу, хотя она располагалась рядом, никто не соблюдал субботу, не носил кипу. Но появление раввина возбудило всеобщий интерес. Вскоре Лиля увидела его, он шел по коридору вместе с мадам Бетиной, за ней, как обычно, тащился комендант. Раввин был молодым ортодоксальным евреем с небольшой бородкой и пейсами, в черной шляпе, на затылке виднелась традиционная кипа. Из-под пиджака свисали белые тесемки – цицес[15]. Ортодоксальных евреев Лиля никогда не видела и потому смотрела на него с удивлением, впрочем, как и другие соседи.

Бетина приветливо говорила новоприбывшему:

– Реб Яков, как я рада снова видеть вас! Как поживаете?

– Спасибо, хорошо. Направляюсь в Америку, к брату. Он теперь модный художник, мне удалось провезти с собой несколько его картин.

– Да что вы говорите! Вы едете к брату! Я бы хотела купить его картины.

– Они дорого стоят…

– Все-таки покажите мне, мы сговоримся. – Бетина повернулась к коменданту: – Этот человек ест только кошерную пищу, ему полагается не три, а пять долларов в день.

Лиля пригляделась к раввину, он показался ей смутно знакомым. И внезапно ее осенило: это был Яков Рывкинд, тот самый молодой и щеголеватый мужчина, с которым они вместе сидели в очереди в ОВИРе. Попрощавшись с Бетиной, он сам подошел к Лиле и поздоровался:

– Шалом! Вот видите, я говорил, что мы встретимся. Лилю удивило его превращение, но она постаралась остаться невозмутимой и только сказала:

– Я и не знала, что вы раввин.

Он оглянулся и прошептал ей на ухо:

– Понимаете, я уже бывал здесь раньше, проездом, и Бетина считает, что я раввин. А мне это даже удобнее, она так принимает вежливей. Я верующий, но не так чтоб очень, надеваю эти принадлежности больше для камуфляжа.

Лиля поразилась такому наглому обману: чего только не сделают эмигранты, чтобы получить мелкие выгоды…

* * *

Документы на беженцев оформляли за десять дней и переправляли людей дальше – в Рим, там они ожидали разрешения на въезд в Америку или Канаду. Основной контингент беженцев первой волны составляли евреи старше 40–50 лет, молодых было пока мало. Никто из беженцев не занимался политикой и не был диссидентом. Основной мотив отъезда у всех был один – желание лучшей жизни и избавление от бытового антисемитизма. Было немало и таких, у кого к этому мотиву примешивалось стадное чувство: «раз другие едут, поеду и я».

Основное ядро эмигрантов в 1970-е годы составляли жители южных областей Украины, России и Молдавии – из Черновцов, Кишинева, Одессы, Николаева и других городов. Их предки – евреи-ашкенази[16], выходцы из Европы, в основном из Польши и Литвы. Многие продолжали разговаривать на идиш, по-русски говорили с характерным акцентом. Мужчины – служащие, продавцы, товароведы, парикмахеры, портные, часовщики, сапожники. Их жены – продавщицы, массажистки, маникюрши, парикмахерши, медсестры. У всех были свои истории и свои неприятности, они первыми начали массовый исход и выезжали целыми семьями.

Вторая группа была из среднеазиатских республик – сефардские евреи из Бухары, Самарканда, Ташкента, Душанбе… Их предки сотни лет переезжали туда из Персии, Ирака и стран Средиземноморья. Это была самая древняя на территории Советского Союза диаспора евреев. Большинство их селилось в Израиле, остальные поехали в США и Канаду. Они были гораздо более религиозны, внешне и манерами отличались от других евреев, были смуглыми, черноволосыми, с широкими скулами. В семьях сохранился патриархальный уклад феодального периода, по-русски они говорили с трудом, держались обособленно. Многие из них привозили на продажу большие тюки с вещами и упорно торговались с перекупщиками, поэтому могли себе позволить шашлыки и плов. В новых условиях сефарды ориентировались с трудом, им не хватало дисциплины. Для сотрудников венских организаций они были странной и непонятной прослойкой.

Семей из Закавказья – из Тбилиси, Кутаиси, Баку, Батуми – выезжало еще мало, и большинство из них ехали прямо в Израиль. Кавказские евреи были похожи на коренных жителей своих республик – мужчины отличались надменностью и заносчивостью, женщины были эффектно и богато одеты. Раздавая взятки советским таможенникам, они вывозили из страны большие богатства. В Вене их встречали родственники из Израиля, уехавшие туда ранее, и помогали обзаводиться деловыми связями.

Лиле в Москве никогда не приходилось соприкасаться с таким многообразием еврейских типажей, которое увидела она здесь. И все они очень отличались от интеллигентных столичных жителей. У нее не было ничего общего с ними. Ближе всего ей была маленькая третья группа – ассимилированные евреи из Москвы, Ленинграда, Киева, Минска, Свердловска, Новосибирска. Почти все специалисты: инженеры, экономисты, музыканты, администраторы, учителя, врачи и научные работники. Было среди них немало полукровок, русские жены и мужья. Идиш они не знали и были далеки от еврейских традиций.

Лиля с удивлением обнаружила двух знакомых московских девушек – сестер Нину и Наташу, дочерей своих приятелей Райхманов.

– Девочки, вот неожиданная встреча! Вы здесь одни, без родителей?

– Одни. Отец не захотел бросать свою важную работу, а мама осталась с ним.

– Почему же вы уехали?

– Хотим видеть мир, не сидеть же всю жизнь в тухлом СССР.

– Да, я понимаю… А как родители отнеслись к вашему решению?

– Мама плакала, отец долго грустил, потом сказал: «Птенцы выросли, пусть вылетают из гнезда».

– Девочки, если вам что-нибудь будет нужно, вы скажите мне.

– Спасибо, но мы уже совсем взрослые, мне двадцать, а сестре двадцать два, мы сами справимся.

Лиля вспоминала Библию: пророк Моисей вывел свой народ из египетского рабства и повел его в Землю Обетованную, и водил его сорок лет по пустыне, чтобы за это время сменилось поколение, выросшее в рабстве. Он привел в Израиль свободных людей. И теперь инструкторы еврейских организаций исполняли роль пророка, выводящего народ в новый свободный мир.

* * *

У входа в гостиницу повесили объявление: «Сегодня в 6 часов вечера состоится встреча с представителями Израиля. У нас в гостях будут писатель Давид Маркиш[17] и научные работники Давид и Рая Дузманы». Хотя все уже подали заявление на въезд в Америку, израильтяне не теряли надежды переманить людей и специально приезжали в Вену для таких встреч.

Вечером Давид Маркиш начал рассказывать:

– В России вы были евреями по паспорту, а в Израиле мы все евреи по духу. А что есть наш национальный дух? У нас прекрасная страна, мощная армия и высокотехнологическая промышленность. Неслыханный в истории пример: Израиль возродился почти через две тысячи лет, мы опять на своей земле, мы говорим на языке наших предков – иврите. Раньше 65 % территории нашей страны составляла пустыня. Израильтяне начинали все с нуля и превратили страну в цветущий сад. Если вы приедете помогать своей исторической родине, страна станет еще лучше. А вы сможете держать голову выше и с гордостью говорить: мы евреи! Я пригласил с собой двух недавних эмигрантов – супругов Давида и Раю Дузманов, из Кишинева, научных работников. Раю выпустили из России, а Давиду отказали. Она из Израиля писала протестные письма, привлекая внимание политиков к судьбе Давида. Потом поехала в Нью-Йорк, разбила палатку перед зданием ООН и объявила голодовку. За Давида заступились видные сенаторы, и кремлевские власти выпустили его. Вот какая героическая женщина, вот какая пламенная любовь! Теперь они сами расскажут вам о своем обустройстве в Израиле[18].

Рая и Давид вышли на лестничную площадку, чтобы их видели все, и им горячо зааплодировали. Они стояли, обнявшись, а Давид рассказывал:

– В Израиле перед нами открылись возможности, о которых мы не могли и мечтать в России. У нас своя научная лаборатория, а банк дал нам ссуду, и мы сняли помещение, купили американское оборудование…

Рая перебила его:

– Благодаря этому оборудованию Давид сделал важное открытие и получил на него патент. У нас появились хорошие деньги, мы расплатились с банком, смогли стать состоятельными людьми.

Среди слушателей прошел одобрительный гул: эта часть рассказа заинтересовала больше всего. Потом Давид и Рая стали обходить комнаты и уговаривали людей ехать в Израиль. Рая подсаживалась ко всем, ласково заглядывала в глаза:

– Вы польстились на Америку. Ну зачем вам Америка? В Израиле вам будет намного лучше.

Люди слушали, думали, взвешивали, обсуждали:

– Какая чудесная женщина и настоящая героиня!

– Да, и какая между ними любовь…

– И про Израиль как они хорошо рассказывают.

Говорили так все, но принятое уже решение меняли немногие.