Читать книгу Это Америка - Владимир Голяховский - Страница 8

Для подачи документов в ОВИР нужно было подготовить очень много бумаг. Евреи могли ехать в Израиль только для воссоединения семей. Родных там почти ни у кого не было, но израильтяне охотно посылали незнакомым людям вызовы, выдавая себя за родню. Для Лили таких «родственников» нашла бельгийская тетя Берта, двоюродная сестра ее покойной матери.

Сотрудники ОВИРа «просеивали» каждого уезжавшего через сито толстенных анкет. Потом органы безопасности проверяли, не обладал ли уезжающий или его родные допуском к секретной информации. А таких «секретных» оказывалось много.

Самым издевательским документом было обязательное письменное разрешение пожилых родителей на отъезд взрослых детей. Старики должны были написать, что не претендуют на государственное иждивение. Если родители сами еще работали, то их вызывали в партийный комитет, отчитывали и заставляли уходить с работы. Моня Гендель сочинил на эту тему анекдот: «Вызывают старого еврея в партком: “Твоя дочь собралась в Израиль, и ты подписал ей разрешение. Как ты воспитал свою дочь?” Он отвечает: “А как Сталин воспитал свою дочь, которая сбежала в Америку?”»[10]

От разведенных супругов тоже надо было получить разрешение на отъезд и подтверждение того, что у них нет претензий в отношении общих детей. Отец Лешки, албанец Влатко Аджей, сидел в тюрьме у себя на родине, Лиля даже не знала, жив он или нет, и не могла получить от него никаких известий. Это был скользкий момент, и она очень волновалась.

Позвонил Моня Гендель:

– Ты подала документы?

– Почти все готово, через несколько дней едем подавать.

– Ну, тогда я сажусь играть.

И Моня проиграл начальнику ОВИРа тысячу рублей.

Генерал самодовольно улыбался:

– Мне говорили, что выиграть у вас невозможно, а вот я выиграл.

Воспользовавшись его благодушным настроением, Моня попросил:

– Моя знакомая подала заявление на выезд в Израиль. Можете ли вы проследить, чтоб не было проблем? Генерал склонил голову:

– Вообще-то я рассматриваю только спорные дела. Но если вы просите, я постараюсь. Дайте мне фамилии и все данные.

* * *

И вот с замиранием сердца Лиля с Лешкой повезли документы в ОВИР – в старый особняк в Колпачном переулке. Лиля испытывала унизительное чувство: сейчас они отдадут свои судьбы в руки официальным лицам. Эти люди могут сделать с ними что захотят – долго мучить тщательной проверкой, отказать.

К большому удивлению Лили, из здания навстречу им вышла ее школьная подруга Лорочка Жмуркина с дочкой лет десяти, обе радостно улыбались. Лиля не видела подругу много лет, помнила ее восторженной девочкой с большими наивными глазами. Лорочка была неумеха, училась хуже всех, списывала у Лили задачи по алгебре и геометрии, но всегда была жизнерадостной идеалисткой, жила – как кружилась в вихре бала. Единственное, что знала о ней Лиля, – это что она поздно вышла замуж. И вдруг – встреча у ОВИРа.

– Лорочка, ты тоже подаешь на выезд? – спросила Лиля.

Лорочка радостно заулыбалась:

– Да, да, поздравь нас – мы с дочкой только что получили выездные визы.

– О, поздравляю! Долго пришлось ждать?

– Больше полугода.

– Так долго? Наверное, намучились, пока ждали… Куда ты собираешься?

– В Америку. Я не собиралась ехать, но муж твердил – надо уезжать, надо уезжать. Решил, что мы поедем сначала, а он присоединится к нам потом. Мы с дочкой собрались вдвоем. Моя Нинюта – очень талантливая скрипачка. По правде говоря, я еду только ради ее будущего, пусть учится там и сделает карьеру.

Лиля с интересом посмотрела на девочку, спросила:

– Как вы собираетесь жить там? Что ты будешь делать?

– Совершенно не представляю, специальности у меня нет, я не работала – растила дочку, училась на преподавателя английского, но когда родилась Нинюта, я учебу бросила. Мечтаю, чтобы у нее было лучшее будущее, а сама, наверное, буду полы мыть… Вы тоже пришли подавать? Куда собираетесь? – спросила Лорочка.

– Тоже в Америку. Моего мужа власти уже выслали. За его стихи.

– Твой муж Алеша Гинзбург? Я слышала про него по «Голосу Америки».

– Да, мы надеемся соединиться с ним там. Ну, дорогая, я так рада за вас!

– Мы обязательно там встретимся, – восторженно воскликнула Лорочка.

Они обнялись, Лиля с грустью посмотрела им вслед, подумала: «Если такая неумеха решилась, то чего бояться мне? Я доктор, у меня есть хоть слабая надежда пробиться» – и они вошли в ОВИР.

* * *

В большой приемной сидела толпа. Лиле с Лешкой пришлось ждать своей очереди два часа. Обстановка была натянутая, все тихо переговаривались. Лиля украдкой рассматривала людей – возможно, им придется ехать вместе. В зале собрались целые семьи, Лиля прислушивалась к разговорам, старалась уловить какую-нибудь информацию, потому что боялась, что чиновники найдут ошибки в анкетах и не примут документы, тогда все придется начинать сначала.

В некотором отдалении от других сидел щеголевато одетый молодой мужчина. Он улыбался и изредка посматривал на Лилю. Его спокойная уверенность производила тут странное впечатление. Потом он пересел ближе к ней:

– Вы, наверное, в первый раз в ОВИРе.

– Да, в первый. Почему вы спрашиваете?

– Вижу, что вы волнуетесь.

– А вы не волнуетесь?

– Я уже дважды бывал в Америке, знаю, как получать визу.

– Были в Америке?

– Да, по приглашению брата. Он уехал несколько лет назад, стал там знаменитым художником-модернистом. Я решил переехать и подал заявление, как все – в Израиль.

Лиля хотела расспросить про Америку поподробнее, но в это время его вызвали:

– Яков Рывкинд.

Разговор прервался.

Лешка сидел рядом с матерью, от нетерпения ерзал на стуле, дергал ее. Наконец их вызвали. Женщина-капитан хмуро и придирчиво просмотрела их бумаги, сказала невыразительным голосом, как печать поставила:

– Получите письменное извещение, когда будет принято решение.

Лиля понимала, что спрашивать о сроках бесполезно, но тут вылез Лешка:

– А сколько ждать?

Капитанша окинула его презрительным взглядом:

– Не терпится уехать? Молодой еще, отслужил бы сначала в армии.

Армия – это было как раз то, чего Лешка боялся больше всего. От злости у него перекосилось лицо, и он уже открыл рот, чтобы огрызнуться, но Лиля дернула его за рукав. Капитанша заметила и ехидно улыбнулась. Ее улыбка показалась Лиле угрозой: в процессе подачи никто не знал, что может повлиять на решение, все зависели от любого каприза сотрудника ОВИРа.

Когда вышли на улицу, она упрекнула сына:

– Зачем ты встрял с вопросом? Она обозлилась и может из вредности затянуть дело. Положит папку с нашими бумагами в дальний ящик, и поминай как звали.

Лешке такая мысль в голову не приходила:

– Ха, положит! Не имеет права. А что же, она может над нами издеваться, что ли?

– Может. Раз мы готовы уехать, мы уже отверженные и должны вести себя осторожно. Ничего в этой стране нам теперь не полагается, мы уже «в подаче».

* * *

Жизнь «в подаче», которую вели евреи в 1970-х годах, была в первую очередь жизнью в страхе. На фоне пропаганды советского патриотизма каждый из них подставлял себя под удар, становился уязвимым во всех сферах жизни. Человек «в подаче» боялся всего, он становился отчужденным. Многие знакомые переставали общаться с ним из страха за себя или из презрения. Его могли третировать по любому поводу, могли даже арестовать, прав у такого человека не было. Из-за этого у людей формировалась психология болезненной беззащитности. Они существовали изолированной жизнью, в неизвестности завтрашнего дня, и поддерживали себя только слухами от других «в подаче» – стремились узнать сроки решений, понять причины отказов.

И Лилю тоже стали избегать некоторые знакомые. Близкие приятели Рафаил и Гертруда Райхманы перестали заходить и звонить. Однажды поздно вечером зашла Гертруда, смущенно сказала:

– Лилечка, ты не сердись: Рафаила выбрали в Академию, назначили директором института. Ему нельзя портить свое реноме связями с отъезжающими в Израиль.

Лиля нашла в себе силы улыбнуться, но чувство было горькое.

Она жила в состоянии, близком к депрессии, плохо спала, лишилась аппетита, не знала, куда себя девать. Она испытывала отвратительное чувство унижения, выходила из дома с непонятной для нее самой робостью, шла с опущенной головой. Ей казалось, все люди вокруг знают, что она еврейка, которая вот-вот уедет, и могут в любой момент ее обозвать, обидеть. Она понимала, что это какое-то наваждение, но ничего не могла с собой поделать. В психиатрии это состояние называется «психоз».

Отцу и Августе Лиля старалась не показывать своего настроения, но они чувствовали, переживали за нее, старались подбодрить. А она постоянно думала только об одном: разрешат или не разрешат, сколько ждать ответа?

Своими думами Лиля могла делиться лишь с подругой молодости Риммой Азаровой. Римма сочувствовала Лиле, старалась развлечь ее:

– Лилька, мне достали пропуск на двоих в Институт кино. Там закрытый показ, американский фильм «Бонни и Клайд». Пойдем?

После фильма Лиля расстроилась:

– Риммочка, как это ужасно, какая жестокая в этом фильме Америка! Я собираюсь туда, но ведь я страну совсем не знаю. Эта история меня напугала…

Лиля закусывала губы – пытка ожиданием и неизвестностью продолжалась.

* * *

К этим переживаниям примешивалась другая тревога – Лешкина учеба: успеет ли он сдать выпускные экзамены и получить аттестат? Он помрачнел и совсем перестал заниматься, нетерпеливо ожидая скорого отъезда. Разболтал друзьям, что уедет в Америку, и одноклассники стали звать его «американцем». Одни перестали с ним разговаривать и даже грозили избить, другие смеясь просили, чтобы он не забыл прислать им из Америки джинсы. Лешка и так всегда во всем обвинял других, а теперь стал особо чувствителен к любым замечаниям. Как-то он сказал матери:

– Мне-то плевать, но я знаю, что учителя специально занижают мне отметки, они решили, что ни к чему учить меня для другой страны. Хотят засыпать на экзаменах.

– Почему ты так думаешь?

– Я это чувствую.

* * *

Лешка как раз в это время переживал первое глубокое увлечение: он был влюблен в Ирину, девочку из соседнего класса. Каждый вечер они запирались в его комнате, и Лиля была почти уверена: занимались они не учебой. Но что поделать: сын становился мужчиной, и она не хотела вмешиваться в его интимные дела.

Неожиданно Ирина куда-то пропала, несколько дней Лешка ходил расстроенный и от нечего делать засел за занятия. Лиля почувствовала облегчение: может, любовь прошла? И вдруг Лешка сказал ей встревоженно:

– Ирка говорит, что, кажется, беременна. Она так думает. Что делать?

– О, господи!..

Но действительно, что делать? Это ставило под удар весь план их отъезда. Оставлять беременную девочку одну нельзя, представить себе Лешку отцом – невозможно, брать их вместе – еще того невероятней. Это меняло всю жизнь: Лешка станет отцом в семнадцать лет!.. Невозможно было это себе представить. Лешка тоже был явно обескуражен.

Лиля нервничала:

– А ее родители знают?

– Ха, конечно, нет. Ирка просила, может, ты, как доктор, посоветуешь ей какие-нибудь таблетки?

В России никаких таблеток и любых других противозачаточных средств не было, все делали аборты. Но захочет ли девочка пойти на такой шаг?

Несколько дней прошло в ужасном ожидании, Лешка ходил как в воду опущенный, ситуация задела его не на шутку. Однажды он ворвался в дом и радостно сообщил:

– Эй! Это оказалась ложная тревога: Ирка не беременна!

У Лили отлегло от сердца.

* * *

Изредка звонил из Праги Алеша, взволнованно спрашивал, нет ли новостей. Рассказывал, что чешские писатели относятся к нему по-дружески, помогают, взялись переводить его стихи, он собирается издать детские стихи в переводе на чешский. Он всегда говорил бодрым голосом, но Лиля считала, что он хочет подбодрить ее и не все рассказывает, а потому все время волновалась и ревновала: один он там или уже с какой-нибудь чешкой?

Много сил у нее отнимал английский язык, трудно ей давался. В детстве она учила немецкий и могла неплохо объясняться. Павел учил ее французскому, которому сам выучился в молодости, и она тоже могла немного говорить по-французски. Теперь она купила самоучитель английского и пыталась читать тексты со словарем, выписывала слова, старалась зазубривать их, делала грамматические упражнения. Но слова тут же забывались, дело почти не трогалось с места. Лешка знал английский лучше и мог бы помочь, но какой учитель из Лешки? Он недовольно отмахивался, отвечал раздраженным тоном, и она перестала его просить.

Потом Лиля попробовала читать вопросы из сборника по экзамену для врачей, который дал ей Рупик. Но тут дело пошло еще хуже: многие темы из раздела теоретических основ медицины она проходила в студенческие годы и давно перезабыла, многого в ее годы вообще не проходили. Это приводило ее в отчаяние – что же она станет делать в Америке?

С Рупиком она теперь общалась часто. Он опять подал документы на выезд, и у них появилась общая тема для разговоров. Рупик улыбался:

– У тебя, Лилька, общительный характер, ты хорошо сходишься с людьми. Это тебе поможет устроиться.

Он принес ей магнитофонные записи песен на английском языке:

– Проигрывай эти песни по нескольку раз в день и старайся подпевать. Пой, это помогает запоминанию произношения.

Теперь Лиля часто напевала на английском, а Римма со смехом говорила:

– Лилька, лучший способ выучить иностранный язык – это спать с переводчиком.

Недавно умер ее очередной муж, пожилой знаменитый писатель, Римма стала богатой вдовой, вела свободный образ жизни, и это ее очень устраивало.

– Я принадлежу самой себе, мне больше не надо ни к чему стремиться, – говорила она.

Она с энтузиазмом рассказывала Лиле, что можно продавать на путях эмиграции:

– Лилька, это целая наука. Чего только наши там не продают, чтобы иметь хоть какие-то деньги! В письмах они придумали шифр: Вену называют Венька, а Рим – Римка. В Веньке хорошо идут дешевые русские сувениры – матрешки, расписные шкатулки, особенно палехские, неплохо продается посуда и хрусталь. Но это приносит мало денег. Легко можно продать дешевые советские ручные часы и фотоаппараты. Их разрешают брать по одной штуке. Еще каждый может вывезти бутылку русской водки, бутылку советского шампанского и баночку черной икры. А в Римке хорошо продается льняное постельное белье.

– Риммочка, как я буду заниматься продажей? Ведь я этого совсем не умею.

– В том-то и дело, оказывается, там есть перекупщики, они сами приходят к эмигрантам и выкупают всё подчистую. Только с ними надо торговаться.

– Торговаться я тоже не умею.

Римма повезла Лилю на своей новой «Волге» в комиссионный магазин:

– Тебе надо приодеться для Америки.

Директор, ее знакомый, встретил подруг с распростертыми объятиями и предложил:

– Есть элегантный французский брючный костюм синего цвета.

Лиля примерила его, Римма пришла в восторг и уговорила взять.

* * *

Наступил июнь, Ира реже приходила к Лешке, они начали сдавать выпускные экзамены – любовь уступала место делу. К удивлению Лили, сын получал хорошие отметки, но изнывал от нетерпения и все приставал к матери:

– Ну, когда будет ответ? Позвони в ОВИР, все ведь звонят и спрашивают.

Только чтобы Лешка перестал ее дергать, она решилась позвонить, ничего хорошего не ожидая.

– Вам разрешили выезд, – холодно сказала капитанша, которая принимала у них документы, – можете явиться для сдачи паспортов и получения виз.

Волна восторга затопила Лилю – пытка кончилась, хотелось петь и прыгать. Она побежала к родителям:

– Папа, Авочка, нам разрешили, разрешили!

Когда Лешка пришел с экзамена, она кинулась к нему:

– Сыночек, выезд разрешили!

Они обнялись, но Лиля видела, как у него в глазах мелькнула грусть – Лешка оставлял первую любовь.

Вечером Лиля с нетерпением ждала звонка Алеши. Наконец в трубке раздалось:

– Лиличка…

– Разрешили, разрешили! – радостно закричала она и засмеялась.

– Разрешили? – переспросил он, как будто не доверяя слуху.

– Да, да, даже быстрей, чем это обычно делается.

– Ну, значит, спасибо другу.

Моня сам повез их сдавать паспорта и получать выездные визы. Со справкой из ОВИРа они пришли в отделение банка на улице Богдана Хмельницкого (Маросейке). Кассирша в окошке сухо буркнула:

– За сдачу каждого паспорта требуется заплатить по 500 рублей.

Это была большая сумма, в три раза выше средней месячной зарплаты по стране. Моня немедленно сунулся в окошко с вопросом:

– А если бы я захотел получить паспорт обратно, сколько пришлось бы платить?

– У нас таких просьб не бывает.

– А все-таки, сколько стоит получить паспорт гражданина России обратно?

– Пятьдесят копеек.

– Ага, значит в тысячу раз дешевле, – с тем же наивным видом подытожил Моня.

Кассирша пожала плечами, Лиля едва сдерживала улыбку, Лешка ухмылялся.

В ОВИРе строгая капитанша выписала им визы – зеленую бумажку с заветным словом Израиль. Тут же оказался недавний знакомый Лили щеголеватый Яков Рывкинд. Теперь у него была бородка, и Лиля не сразу узнала его. Он подошел, улыбаясь:

– Поздравляю вас. Помните? Яша. Я тоже получил визу. Значит увидимся там.

Моня покосился на него с неприязнью:

– Зачем ему борода? По-моему, он косит под ортодоксального еврея.

Лиле было все равно.

Моня повез их в Центральный банк – покупать доллары. Каждому выезжавшему обменивали рубли на 100 долларов. По официальному, никогда не менявшемуся курсу, один доллар стоил десять рублей, хотя на черном рынке цена доходила до ста. Они с Лешкой заплатили по тысяче рублей и получили по сто долларов. Моня сказал:

– Ну, теперь у вас есть «зелененькие», с ними вы можете задирать носы кверху.

Они с интересом рассматривали зеленые купюры по 20, 10 и 5 долларов. Так вот она, эта магическая валюта, предмет вожделения многих жителей России…

В авиакассе Лиля показала выездные визы и купила билеты в Вену.

– Все, ребята, – есть визы, есть билеты, можете уезжать! – подытожил Моня.