Читать книгу Дорога к Пушкину (сборник) - Владимир Михановский - Страница 16

Отец со страху напустил в штаны:

Дела повесы старшего темны,

Он волтерьянец и вероотступник,

А вместе – государственный преступник.

Он стал жандарма верная рука,

Агент охранки, соглядатай низкий,

Сам вызвался следить исподтишка

За благонравьем и за перепиской.

Сынок болтался в ссылке – а теперь

Повесой полным¸ разболтавшись вдвое,

В гнездо свое приехал родовое.

Войдя теперь в отеческую дверь,

Он сердце надорвал отцу, поверь!

Невыездной по воле демиурга.

Сто верст до Пскова, триста – Петербурга,

А до границы – хоть семь верст скачи…

Теперь сиди-ка сиднем на печи!

Или верхом, по страждущим полям,

Следя следы потравы здесь и там.

Идти к соседям? Но девчонки – дуры,

Хотя любезны сердцу и очам,

Cлужанки политеса и натуры

И жрицы страсти нежной по ночам.

Их маменька – хорошая хозяйка:

Варенье и наливки – все свое.

За дочерьми получше примечай-ка:

Ведут они свое житье-бытье.

Ей под полтинник – больше и не дашь.

Помещицы умеренной типаж.

Девичество – товарец хрупкий очень,

Хотя порой и неказист с лица.

Как уберечь его от червоточин

И от наскоков дерзкого певца,

От богом умудренного поэта,

Чья песня далеко еще не спета?

Не уберечь! Растает сердце девы,

Как воск от воспаленного огня,

Лишь глас пророка воззовет коня,

Пленят ее сердечные напевы.

Где ты, Елизавета Воронцова,

Цыганки, молдаванки – несть числа.

Но не умолкло царственное слово:

Слова поэта суть его дела.

А между тем отец – откуда прыть? –

Как бы иезуит новейшей школы,

Сам вызвался за первенцем следить,

Чтоб вырвать сына из цепей крамолы.

Печальные, мучительные дни,

Печальные, мучительные ночи.

Ужиться вместе им не стало мочи

И насмерть, вдрызг рассорились они.

Отец об этом на крыльце кричал

И бился, словно лодка о причал.

Истерика отвратна у мужчины,

Когда она и вовсе без причины.

И он вопил из всех свободных сил:

«Сын бить хотел меня, почти избил,

Он злобу на отце родном избыл!

Его терпеть я больше не хочу,

Его предать готов я палачу!

Останься с богом, недостойный сын,

Жить не хочу под крышею одной

Мой отпрыск недостойнейший, с тобой.

Позор моих заслуженных седин!»

Семейство – в Питер, Александр один

Остался с нянькой в доме опустелом

Растерянным птенцом осиротелым,

Покоев обветшалых господин.

Мышь в подполе соломкою шуршит,

Готовится во всю ударить вьюга.

Он путь свой предначертанный вершит,

Ждет в гости припозднившегося друга.

Ему всего лишь стукнул четвертной,

Он мечется в светелке опустелой.

И прорастают строки мыслью зрелой,

Дух юности оставив за чертой.

Чадит, дымится треснутый очаг,

Дурашливо кричит спросонья петел.

Не зря когда-то Иисус заметил:

Домашние – для человека враг.

Пусть не Сибирь, пускай не Соловки,

Михайловское – не подарок тоже.

Деревня, глушь, – до судорог, до дрожи,

Столичным развлеченьям вопреки.

Хоть здесь душою рос и постигал

И связь времен, и собственное время,

И сквозь времен седоголовый вал

Тащил познанья тягостное бремя.

И он пытался ношу облегчить,

А заодно – и собственную душу,

Шампанским – скуку смертную лечить,

Как морем – высыхающую сушу.

Судьба в родных пенатах нелегка,

Подобная судьбе Наполеона.

Теперь – под наблюдением дьячка,

Опять же добровольного шпиона.

Что на Святой Елене, что в сельце –

Не выберешься даже и до Пскова.

…Но видит мир себя в его лице

И ждет, и ловит золотое слово.

Он, как всегда, романтик и чудак,

И выпить не дурак, и волокнуться, —

Но в нем стихии грозные мятутся,

Истории самой неровный шаг.

Былинку чует он и грому внемлет,

Свободу ловит в громе баррикад.

Он мир огромный мысленно объемлет

И правду ценит выше всех наград.

Бастилию крушит с восставшим вместе,

Восходит с королем на эшафот.

Во всем – неукротимый воин чести,

Что мысль-соху за лошадью ведет.

На ярмарку спешит в цветной рубахе

И с посохом увесистым в руке,

Он дать готов свободу каждой птахе,

Которая запуталась в силке.

Он барщину готов сменить оброком,

Чтоб раб свою судьбу благословил;

Исполненный неизъяснимых сил

Он запросто сотрудничает с роком.

В нем спит и просыпается стихия,

Как летняя улетная гроза.

Нелепая мужицкая стихия

Глядится в абиссинские глаза.

И он не ведал жребия иного

И рвался к свету из последних сил.

Невзрачный парень – что же в нем такого,

Что целый божий мир заворожил?

Михайловское… Снег метут метели.

Июля полдни – спящая роса.

Задумчивые царственные ели

И звонкие на поле голоса.

Мороз и солнце… Ровный бег коня…

Светелка в чаще… Девица-краса…

Бильярд и жженка, и стихи ночные,

Заветные наследные леса.

Застывшая дремотная Россия.

Жарынь, и солнце, и дожди косые,

Неяркая, неброская краса.

Тригорского желанный островок,

Протоптанная верная тропинка,

Завистливый и ненадежный рок,

Цветник девичий по законам рынка.

А он средь них – султаном из гарема,

Любая рада взор его привлечь.

На их дела взирают звезды немо

И льется переливчатая речь.

О, как прекрасны краткие мгновенья

И никогда не повториться им…

Надежды, увлечения, сомненья –

Межзвездный разлетающийся дым…

12 лет пройдут, как вздох девичий,

Ударит среднерусская зима.

Умчится лето, зной и говор птичий,

Уснут в снегу убогие дома.

Приедет он в свой край родимый снова,

Приедет он в гробу в последний раз.

Февральский вечер выглянет багрово,

Подернет солнце свой остывший глаз.

Он въедет в Святогорское подворье

В дубовом заколоченном гробу.

Открытое и ветреное взгорье

Принять готово и его судьбу.

– Нам надо мужиков – копать могилу,

Давай-ка, друг, в Тригорское гони.

Мерцали отдаленные огни,

Поземка разгулявшаяся выла.

Старушка вышла в оренбургской шали:

– Вам мужичков? Сейчас распоряжусь.

…Снега заледенелые молчали,

Промерзшая вокруг дымилась Русь.

– Кому могила?

– Пушкину-поэту.

Из Питера сегодня привезли.

Сейчас и подобьем, голубка, смету

За три аршина вынутой земли.

– Да кто ж убил его? Он был ребенок, —

Она вздохнула глубоко и горько. –

А голос был его заливист, звонок…

Всплыла луна, как брошенная корка.

В снегу стояли ели по колено

И не желали вырваться из плена;

Они все помнят, как и их хозяйка,

Они не позабыли ничего.

Минуло время. Как вернешь его?

Мелькнуло словно косоглазый зайка.

…А девицы по свету разлетелись,

Не зря их с детства отличала смелость.

Одна старуха вековать осталась.

А память-то, увы, такая малость!

Тут староста трех мужиков привел,

Она им отдала распоряженье

И началось неспешное движенье,

Хозяйкин гость их в монастырь повел.

Она стояла и вослед глядела.

Шептали губы: «Вот какое дело…».

Ушел из жизни славный их сосед

Совсем здоровым и в расцвете лет.

И ей, видать, немного жить осталось:

Совсем на донце дней – такая малость!..