Читать книгу Казачья Молодость - Владимир Молодых - Страница 50

К дому я подъехал со стороны парка. Длинная аллея аккуратно подстриженных на английский манер деревьев вела прямо к широкой беломраморной лестнице, ведущей на второй этаж особняка. Строение в стиле английского замка из светло-серого песчаника. На втором этаже открытая веранда с белыми колонами. На стук копыт моего коня из ближайшей оранжереи, примыкающей с востока к дому, появился садовник. Он сообщил, что хозяин в отъезде на приисках и что будет не раньше, как через две недели. Остальное, мол, можно передать через горничную. О Софи я не решился спросить, хотя именно ее я и хотел увидеть. Я думал о нашем разговоре на утёсе. Мне тогда показалось, что мы что-то не договорили. А нам было что сказать. И я уверен в этом. Поднявшись на второй этаж, я встретил горничную Пашу, имя которой я уже знал по первой встрече в доме. Правда, я слышал, что Софи звала ее Парашей. Спокойная, уверенная в себе, она с достоинством крепко пожала мне протянутую мною руку. При этом она смутилась, густо вспыхнув. И это будет всякий раз, когда я, встречая ее, буду протягивать ей руку, а она будет всякий раз смущаться. И так будет продолжаться целых лет двадцать, пока она не станет моей женой. Крепкое было не только в ее рукопожатии, но видно было во всей ее крепкой фигуре. Я всегда почему-то чувствовал в ней что-то близкое, казачье. Она и внешне сходила за казачку: упругий пучок русых волос на голове, кофта, обтягивающая тугую девичью грудь и просторная до пят юбка.

Вот и сейчас, сверкнув стекляшками сережек, она то ли улыбнулась, то ли что-то хотела сказать, так что полные губы ее чуть было дрогнули, но она зарделась и, взяв пакет, протянутый мною, исчезла, так и не сказав ни слова. Отец ее из ссыльных староверов с Волги. Они были приписаны к нашей станице Монастырской. Так что, выходило, что она была в каком-то роде казачкой. Отец ее был известным шорником при конюшне Бутина, хотя будет время, когда я буду заказывать ему дорогую себе сбрую. У Бутина будет конюшня скаковых коней. Он под них построил ипподром для города, утвердил дорогие призы – и поехали отовсюду всадники. Словом, шорник без дела не остался. Он же учредитель местного кавалерийского училища. Он учился в Англии в Оксфорде. Вывез оттуда берейтора, умеющего подготовить коня и всадника к скачкам. Скачками Бутин заболел все там же в Англии. Оттуда же он вывез несколько коней-полукровок. Основной же капитал Бутин вложил в золотодобычу, скупая у государства якобы бесперспективные золотые и серебряные прииски. Его капитал контролировал все крупные сделки по закупке продовольствия для армии в Сибири. Одна только японская война принесла ему целое состояние. Его имя было на слуху вплоть до Забайкалья.

Бутин был моим благодетелем. Он и грешки мои в гимназии, как будет известно, снял с меня. Помню, отец как-то при встрече сказал мне, что Бутин дал слово – держать меня под своей опекой.

Мне бы сейчас хотелось увидеть Бутина и за все его отблагодарить. А ведь еще отец передал мне, что Бутин просил через него, чтобы я на каникулах зашел бы к нему.

Я возвращался на заимку. Бутина не было, так что в мыслях о нем я даже забыл о Софи. Я вспомнил о ней только тогда, когда сойдя с парома, я въехал на песчаный увал, и, прежде чем я выехал на тракт, я обернулся и глянул в город, где на Казачьей горе стоял светлый дворец. Жизнь и судьба моя во многом будет зависеть от его обитателей. И от Софи то же…

*

Я все лето почти неотлучно жил на заимке. Это было удобно, так как рядом были развалины, раскопки которых вскоре начались. Мне не терпелось извлечь что-то существенное в доказательство старины бывшего монастыря. А с дядей из Сбегов, – я все же план наш, составленный Учителем, сверил на развалинах. Его замечания я учел, когда собранная им группа из мастеровых казаков, приступила к земляным работам, чтобы заложить шурф по периметру развалин. Надо было снять грунт, не разрушая, как говорил Учитель, культурного слоя. Выделил людей и наш атаман. Они стали расчищать от крупных обломков место для возведения, как предполагали, часовню. Словом, дело пошло. Я значился теперь прорабом, ибо на все вопросы отвечал только я. И так и изо дня в день шли земляные работы. И надежд на успех я не оставлял.

За все лето я был в станице всего несколько раз. Помню, в один из таких дней тетка Лукерья, увидев меня, всплеснула руками, пораженная моей худобой и впалыми от усталости глазами.

– Ах, боже ты мой! – запричитала она, – да на тебе лица нет. А загорел, как зажаренный сухарь.

На следующий день с раннего утра я был уже в седле. Я спешил. Было еще одно дело, которое уплотнит все мое свободное время от раскопок. Дядя сообщил мне, что его приглашают на осенние окружные скачки и что он предлагает мне участвовать в них: надо, мол, себя пробовать уже начинать. Что он даст мне хорошего скакуна рыжей масти, а, мол, жеребенку твоему «подарочному» еще расти два года. Как тут не согласится? Я был, конечно, согласен, еще не зная, на что обрекаю себя. Теперь все свободное – и не только – время я был в седле. Все дни я был то на полигоне станицы, где дядя давал мастер-класс верховой езды, а потом преодоление на местности препятствий. И все это надо было выполнять в высоком темпе. Но после занятий верхом, я спешил на раскопки. И первый вопрос мой – что найдено? В один из таких дней над предполагаемым входом в монастырь на глубине были найдены обломки, на которых четко проступала буква «а», а на другом – не совсем ясная: то ли буква «к», то ли буква «х». Обломки естественно смыкаются и выходит то ли «ка», то ли «ха». Что ж тогда выходит: то ли «ка… зак», то ли «ха… баров» Я уже знал, что Хабаров ходил со своими докладами – «скасками» к царю в Москву и сибирский тракт ему, конечно, был знаком, а место наше высокое удобное – не могло не быть замеченным Хабаровым – стоит на тракте. По технологии сооружения нашего монастыря – еще Учитель отметил – был использован естественный из реки Шумной средний и мелкий валунник. Так строился старой веры Соловецкий монастырь. Эти наши предположения о древности в развалинах нашего монастыря подтвердил и дядя-старовер. Более того он заявил, что со слов старожилов, мол, хранится предание, что Хабаров провел какое-то время в келье этого монастыря. А на месте некогда стоявшего острога казачьего – а место ноне называется не зря Казачьей Горой – стоит дом Бутина.

Я с дядей долго и так и эдак прикладывали обломки с буквами, но ничего сказать по ним что-то определенное было нельзя. Продолжавшиеся раскопки ничего больше не принесли.

Время, однако, шло. Оставалось только одно – вскрыть плиты пола, уже освобожденного от крупных обломков. Казаки закрепили концы веревок за одну из плит пола – кони взяли дружно с места, но плита сразу не подалась. Плиту с боков пошевелили ломами – и дело пошло. Плиту удалось сдвинуть – открылся провал. Нет, как сейчас помню, страха перед неизвестностью у меня не было. Дядя предложил опуститься казаку. Я стоял на своем. Во мне только нарастал интерес к этой неизвестности. Помню, рядом со мною стоял мой старый друг по заимке Степан. Меня обмотали веревкой – и я тут же хотел вступить в темноту. Степан остановил меня. Трижды перекрестил, творя при этом молитву: «Николаю угоднику, заступнику нашему, помоги ми грешному в настоящем сем, да всегда прославляю господа Бога ныне и присно и во веки веков. Аминь!» Вот теперь, паря, можешь сигануть в этот омут с Богом, добавил Степан. Так он благословил меня, держа передо мною икону. Ее еще в начале раскопок передала мне тетка Матрёна. «С Богом оно будет надежнее» – сказала тогда она, подавая икону.

Я стал спускаться, держа в руке свечу. Густая застоявшаяся темнота нехотя расступалась по углам склепа. Среди долгих поисков среди трухи и разбросанных костей я обнаружил череп, а чуть в стороне – лежал, словно, кем-то забытый большой нательный крест.

И все же, всем находкам – уж невесть каким – я был рад так, что готов был завтра же уехать в гимназию и поделиться с Учителем. Но я тогда не знал, что моя радость будет недолгой, когда я узнаю, что Учителя уже нет.