Читать книгу Казачья Молодость - Владимир Молодых - Страница 59

Стояли удивительно теплые дни. Хозяева не вставляли вторых окон, так что я мог насладиться запахами осени. Осень в моем проулке, куда выходило окно, чаще дышало конюшней, запахи которой подхватывал попутный ветер. Запах этот сразу напоминал мне моего коня и былые с ним скачки.

Петр бывал у меня редко. А входил он всегда широко распахнув двери. Крепко здоровался за руку – за что я его уважаю. Ведь крепко жмет человек со своим стержнем, а если его нет, то и в руке лапша. В тот день передо мною лежала раскрытой книга «Основы жизни». Эта книга да еще «Книга для путешественников – всегда были у меня под рукой. Я решил, что я всю зиму буду изучать обе эти книги. Сейчас время скачек прошло, так что все свободное время я отдам этим фолиантам.

В «Основах жизни» меня более всего интересовали разделы «Происхождение видов» и учение Дарвина. Со слов Учителя – это два законообразующих разделов жизни на планете. Поймешь их, – значит, поймешь, как и откуда пошла жизнь. Учитель всегда говорил главное и о главном. Второстепенное его не интересовало. А если он много говорил о спорах вокруг учения Дарвина, то это главное для понимания основ жизни, понимания того, почему на вершине животного мира оказался человек.

Петр сразу обратил внимание на раскрытую книгу.

– Так чем обогащает эта книга тебя? – тут же спросил он.

– Слушай, – открыв нужное место, начал я, – «Земная кора – хранилище остатков некогда существовавших видов».

– Ну, допустим, что это так. А тебе зачем это знать? – закрывая книгу и на обложке читая «Основы жизни», сказал он с большим сомнением. – Ведь уже две тысячи лет человечество верит, что мир, что человека створил Бог. А если не он, то тогда куда девать Бога? Ведь Христос якобы историческое лицо.

– Вот на этом «якобы» и держится вся вера. Даже, если бы его, Бога, не было, то все равно человечество придумало бы его. Исус был первый раскольник, расколов иудейскую веру. Он был первым революционером, а его сделали святым. Выходит, Исус – протестант. А наши Романовы взяли да и раскололи православную веру. Никон – первый раскольник, протестант, значит, революционер. Царю это было не потребно – они убрали Никона, как будто его и не было. Ярых староверов физически цари уничтожили, а другие – вот и ты таков – обернули в новую веру. И так было триста лет…

– Ну, ты понес… оставь свой атеизм… социализм.

– Нет, Петр – это чистейший реализм, а не какой-то там атеизм. Как ты можешь судить, не прочитав об этом и двух книг. Ты, наверное, читаешь что-то из легенд и мифов древней Греции. А вообще-то – невежество вещь удобная. Не надо много читать, мучиться, мозги ломать. Ведь чтение – это та же работа. У нас у все один диагноз – лень.

– Да, чувствуются – в тебя многое привнес господин Бутин. Наш либерал, – заметил Петр.

– Что-то дал он! Но многое – из книг. Ты пойми, Исус был своего рода оселком, на котором стали обтачивать варваров от их пещерной дикости. Европа уже стала забывать про сказку о Боге, а мы, спустя две тысячи лет еще не избавились от язычества. Где-то читал, что отдельные племена в России, как та же мордва, не приняли все еще христианство. И это было в 19 веке.

– Ты этим не козыряй. Веками Русь стояла – и будет стоять на вере.

– Какой вере? Она полторы тысячи лет стояла на старой вере. Ноне Русь стоит всего триста лет на протестантской вере, так было угодно царям Романовым. Они, цари, заставили Никона опротестовать старую веру. Но у нас не было религиозной войны, как в Европе, – царям была нужна новая вера.

– Если ты не веришь библии, – то почему я должен верить этой книге – и он ударил ладонью по «Основам жизни».

– А ты возьми и донеси Отцу нашему, что Дауров не верит в бога. Тогда спросят – почему этот безбожник нашел приют в доме Петра Плесовских? Хорошо. Я даже соглашусь с тобою. Но если наш Отец вбивает в нас бога, гвоздем прибивает нас к вере, – от чего же ты сдал закон божий хуже меня?

Петр замолчал, махнув рукой.

– А ты зачем заходил? – спросил я, зная, что просто так он не заходит.

– Я…я да! Нина приглашает к ним на вечер. Осенний бал. Как ты?

Я стал ему нехотя объяснять, что дружба моя с сестрами распалась по известной тебе причине.

– Ты имей в виду, что в женскую гимназию разрешено только учащимся, так что твой соперник Владимир туда не попадет. А Нина к тебе до сих пор неравнодушна. Она еще будет козырять перед подругами тобою, как знаменитостью – мало сказать – нашего города – округа всего.

Увидеть и пообщаться с Ниной я был не против. Петр вышел, а я стал обдумывать то, что я ему наговорил. И, похоже, наговорил лишнее. Я не заметил, как сорвался – и меня понесло. Но я хотел убедить его – в этом ли разговоре или в другом – что вольномыслие я вынес не из кружка, как думает Петр. Она во мне от исконно казацкой вольницы еще со времен Запорожской сечи. Оно во мне от предков наших. И никакой – ни Бутин, ни АБ не повинны в моем вольнодумии. Оно у нас в крови, в казачьей душе, это вольнодумие. Заметно спал пыл слов Петра после моих успехов в скачках. Видно, до него все же дошло, что меня подчинить чужой воле непросто. Не смог он меня на путь свой «истинный» поставить – не стал я столпом смирения и порядка. Ничто не может взнуздать настоящего казака! А сошлись мы с ним на одном: пусть жизнь рассудит нас. Мои ему убеждения, что осина не может быть дубом, – он не слышал, как тот глухарь на току.

Мне почему-то пришли на память слова Баратынского: «Кто жаждет славы, милый мой, тот не всегда себя прославит…».

*

Я не искал с ним встречи, но однажды он пригласил меня в ресторан при ипподроме. При нем была все та же милая Нина. Я был, конечно, польщён таким приглашением. Все заказывала, помню, Нина – и все было чудесным. Нина в тот вечер так заразительно смеялась, что я и не помню всех тех блюд, что подавалось на стол в этот вечер. На ее щечках от смеха проступали очаровательные ямочки. Я вновь в нее был влюблен. Мы танцевали. Я никогда не видел ее так близко перед собою, что я почувствовал теплоту ее тела – и это привело меня в смятение, будто электрический заряд пронзил меня. Она наклонила голову на мое плечо – и ее нежный волос коснулся моей щеки. Танец кончился, но она не отходила от меня.

– Пойдемте, – тихо сказал я.

Она удивленно глянула на меня – мол, куда? И только потом все поняла – и рассмеялась

– Сама не поняла, что на меня нашло, – прильнув все так же ко мне, проговорила Нина.

– Должно быть, вас обуяло безумие, – с улыбкой встретил нас Владимир.

В тот вечер мы засиделись допоздна. Пили красное вино и кофе. И, конечно, много говорили. Я рассказывал свое детство, про свою станицу. И о путешествиях, конечно. Заговорили о вере, о религии. Что, мол, мир движет человек, ибо сама по себе вера едва ли сдвинет гору. Манной небесной сыт не будешь. Тот же Исус дал людям рыболовную сеть, а не молитву.

– -И вообще – земное стоит дорого, – заметил я. – Это удел храбрецов…

– И как это понимать? – спросила девушка.

– А вот так и понимать, что в наши дни считают глупостью – подвергать себя опасности, – стал

деловито объяснять Владимир. – Глупо, мол, рисковать своею жизнью. И не просто глупо, а опасно. И что риск надо избегать.

– А как это понимать? – спросила она.

– А ты спроси у Якова – зачем он всякий раз, рискуя, выходит, однако, на скачки? Ведь он всякий раз рискует сломать себе шею. А ведь он не враг себе. Но кто сможет остановить его или свернуть его с пути, полного риска.

– И я отвечу. Это есть продолжение моей казачьей жизни. А то, может быть, и сама казачья жизнь. Мы верны заповеди дедов наших: то ли грудь в крестах, то ли голова в кустах. Жестоко? Да, жестоко. Но верховая езда – это смысл нашей жизни. А вот зачем Владимир рискует?

– Не надо спешить с выводами – зачем мы садимся на коня? В человеке есть и храбрость, и трусость. Они, может, даже поровну. У любого человека есть потребность преодолеть себя. Храбрость, человека подгоняет, а трусость удерживает. Ее надо преодолеть. Да, страх останется, но он поможет мобилизовать все твои силы – и ты победил себя. А победив себя, ты побеждаешь и скачку. Вот в чем секрет успеха.

– И храбрость, и трусость заложены в наших инстинктах, – добавил я.

– И что – есть инстинкт любви? – удивленно спросила Нина.

– Этого науке не известно… пока! – ответил я.

– Жаль! Вот, оказывается, почему сегодня нет рыцарей. Человек утерял инстинкт любви. В какое скучное время я попала.

– Да, Нина, ты ошиблась веками. Средние века даже в России уже как полвека пошли, – сказал я.

– Ты зря, Нина, так расстраиваешься. Вот, Яков. Станичный казак. И в нем немало рыцарского, если присмотреться. Представляешь, он мне бросил в разговоре «ты», мне – адъютанту его превосходительства. Я еле удержался, чтобы не вызвать его на дуэль. У меня в газах потемнело… Я, конечно, закусил удила: тебе, казак, это так просто не пройдет. Но когда эта «темная для нас для всех лошадка», взяла у нас один приз, а затем и второй, я, можно сказать волк в этом деле, понял, что с этим мальчиком надо считаться и дружить. И еще я понял, что мы не актеры, играющие, чьи роли, мы те же зрители в этом огромном зале под названием Жизнь. А Яков, действительно, оригинал и этим он отличается от нас. Он уже родился наездником, а мы, набивая себе шишек, падая с коня вновь и вновь, с трудом, спустя долгие годы, если не успеем сломать себе до этого шею, может станем такими же наездниками. Мы, может, и сделаем себя такими же всадниками, а он уже родился со всеми задатками наездника, унаследовав их от какого-то сармата-кочевника. Конь понимает нас на уровне инстинктов. Вот и Яков, я думаю, понимает своего коня лучше, чем я своего. Он унаследовал инстинкты своих предков-кочевников, которые обожествляли коня. По одной посадке в седле я вижу, что его будет не просто выбить из седла.

– Вы все о конях да о седлах, – а кто слово скажет о женщинах? – вдруг спросила Нина, почему-то глядя на меня.

– О женщинах всегда говорят на десерт. Чтобы, так сказать, оставить хорошее послевкусие от вечера. Барышням мы когда-нибудь посвятим целый вечер. Я тебе обещаю, Нина. А меня вот, что интересует: неужели тебя, Яков, все устраивает в этой жизни? Я завидую тебе. Ты можешь очаровать любую женщину. Ну, это так к слову: Нина просит сказать о женщинах. А вот как наездник я хотел бы тебя предостеречь: никогда не говори о себе что-то дурное. Пусть это сделают другие. Это к тому, чтобы знать – кто друг, а кто – враг. Хотя бывают – ни рыба, ни мясо. Ни то – ни сё. Такие долго не усидят в седле – с ними лучше не водится.

Вот такой первой и последней будет моя встреча с хорошим человеком. Как жаль, что они долго не живут.

У подъезда нас ждала коляска. Вечер той поздней осени мне показался теплым. Уже Нина усаживала его в коляску – он был изрядно пьян – когда он отвел ее рукой.

– И совсем мое последнее. Все, господа, утомляет – даже то, что тебя любят. Это аксиома жизни! Это звучит, наверное, моим завещанием. Но я все, кажется, сказал на этом свете…

Прощаясь, Нина хотела, что-то сказать, но рядом был Владимир. Так тайну своих слов она унесла с собою, лишь помахав мне рукою.

Я уходил, думая о Нине. Даже вспомнились слова Владимира: «Нина во власти отца. В иные времена ты был бы подходящим женихом. Но ты сам себе все испортил, связавшись с кружком. Ты этим просто спугнул ее отца. Он военный человек. А это честь, присяга. Но ты все равно счастливчик. Ты сделал себе имя на весь округ. Я слышал, что у тебя есть богатая невеста. Софья! Она принцесса богатого своего приемного отца. Хотя я слышал и такое, что Бутин родной отец Софи».

Последние слова Владимира просто оглушили меня, но ненадолго. Что из того, что она дочь Бутина? Если у меня даже не возникла мысль спросить Нину о здоровье Софи. Ведь Софья живет там, где когда-то жил и я. Ведь Бутин один уехал в коляске – значит, Софи осталась в доме Нины. Да и Нина почему-то промолчала, не сказав ни слова о Софи. А все потому, что впечатление от Нины во мне было сильнее. И этот танец в ресторане!

Я возвращался домой, но и здесь в нашем глухом узком проулке, где было тихо и уединенно, как на монастырском дворе, я думал о Нине. Ее девственная нежность, блеск живых карих глаз – стояли у меня перед глазами. Но она так любит Владимира. Я видел ее в любую погоду на трибунах, если участвовал Адъютант. Даже, если и не было скачек, но он на ипподроме, то она обязательно одиноко сидит на пустой трибуне. Что это – как не любовь? Признаюсь, я сам был в него влюблен. В этом красивом человеке все было прекрасно – и тело, и мысли. И все же в нем было много демонического. В порывистых движениях, в резкости слов, в его гибком, как у хищника, стане.

Другое дело Нина. За пять лет я просто привязался к ней и теперь пытаюсь понять, где привычка к ней, а где серьезные чувства…

На бал в женскую гимназию, помнится, я попал. Чувствовал, что все это зря, но Петр затащил меня туда. Так и есть. Пробыл я там недолго. Нина была там, но она была так плотно окружена кадетами, так что мне там делать было нечего. Кадеты из корпуса встретили бы меня, гимназиста, как бешеную собаку. Они бы меня не допустили к ней на пистолетный выстрел. Ведь гимназист для кадета – это ничтожное существо, название которому «шпак». Я видел, как были с ней любезны кадеты, но она была непреступно холодна и скучна. Я издали следил за ней и заметил, что холодность очень идет к ее милому лицу. Похоже, она скучала по Владимиру. Глядя на нее, я вспомнил слова Петра, что Нину осуждают в городе за то, что она принимает ухаживание известного в городе мота, укротителя молоденьких девушек. По нему, мол, сходят с ума замужние женщины. А тут, мол, подвернулось невинное дитё – гимназистка.

И все же мне удалось вырвать Нину из осады кадетов на один танец. Я не знал, что сказать ей. Надо было бы спросить о здоровье Софи, но у меня вырвалось почему-то спросить о Владимире. «Володя в полном здравии. Он вспоминал о вас, – тихо говорила Нина, – он вообще со мною немногословен. Но все им сказанное всегда жизненно и основательно. По нему смысл жизни в знании своего дела и пристрастное к нему отношение».

Окончание танца оборвало ее слова, и мы расстались…

Дорогой домой я вспомнил слова Нины. Это английская поговорка, которую любил повторять Владимир: «В схватке все дело в счастье!».

*

В тот год зима прошла быстро. Лишь только весною я встретил Нину. Весна была ранняя. Похоже, раньше просохли дорожки ипподрома и начались первые скачки. У меня были: то подготовка к экзаменам, то сами экзамены. Словом «приз города» я пропустил. Я увидел Нину на подъезде к ипподрому. Я окликнул ее. Она нехотя обернулась. Я подъехал. Она была вся в черном. Похоже, на ней был траур. Я спросил – кто? «Владимир», – скорбно ответила она. Из недолгого с ней разговора я понял, что все случилось на скачках. Она, сказав, тут же ушла. Зачем она приходила к ипподрому? Может он напоминал ей Владимира. В доме всегда было много в гостиной газет. Я пересмотрел все – нигде нет сообщения о его гибели. Петр, знавший от отца обычно все о скачках, – молчал.

Моя каждодневная прогулка с моим конем заканчивалась тем, что я похлопывал дружески своего коня и желал ему спокойной ночи, закрывая его денник. Но мысли о гибели Владимира не давали покоя. Я стал припоминать все, что он мне когда-то говорил. Твой Рыжий конь – законченный скакун, говорил он, похлопывая моего коня по крутой шее. Я заметил, у него постоянно прижатые уши, а это признак того, что он, как сжатая пружина, готов в любую минуту сорваться с места в карьер. Я сам всегда восхищался и им, и его конем. Оба красавцы – им бы только на арену цирка. «Ты, мальчик, – такое бы обращение ко мне я бы никому не простил, – не ищи учителя. Сам учись на своих ошибках и ошибках других. А вот к берейтору из Англии, что работает в конюшне Бутина, прислушайся. Ведь он из жокеев – это профессиональный наездник. В нашем деле столько мелочей, что упусти одну из них – и это будет стоить тебе жизни. А он просто набит этими мелочами. Ведь в нашем ремесле не место благодушию. Это ты хорошо запомни». Или еще. Он не раз напоминал мне английскую поговорку: «Лучше выиграть и потерять, чем вообще не выигрывать». Ты на досуге покумекай над этой заповедью английских наездников. Уж они знают о скачках больше, чем мы.

А между тем местная пресса молчала о причинах гибели Адъютанта. А среди слухов в конюшне о его гибели, ходило лишь одно: виноват в его гибели конь Русский.

Где-то сказано, что нигде так время быстро не летит, как в России.

Прошел год после гибели Владимира, но причины его гибели так и не были раскрыты. Есть предположения, что конь вообще не собирался прыгать, хотя он был известным в прошлом прыгуном. Таково было мнение экспертов. По их мнению – мощная мышечная спазма парализовала коня, и он рухнул на барьер, а падение наездника оказалось смертельным.

Нет, после этого трагического события, я не оставил скачки, но того романтического ореола вокруг них не стало

Нина перестала ходить на ипподром и трибуны без нее опустели. Слышал от Петра, что она болела, а потом увезли ее на лечение за границу.

Да и сами скачки потеряли какой-то интерес. Теперь на старте, как прежде, некому подсказать под руку, что через барьер надо прыгать с краю, а не посередине. А об этом всегда напоминал мне Владимир. В память о нем остались лишь его слова: «В тебе, Яков, есть и дерзость, и злость казачья. А еще в тебе – смелость молодости и молодой задор. То есть, в тебе есть все для успеха».

В долгие зимние вечера я много читал. Заметно поддалась «Книга для путешественников», но оставалось и много загадок в разделах геодезии, геологии. Там нужны специальные знания. Несколько легче давались «Основы жизни». Они показалась мне куда более доступной. И все это изучалось помимо учебной литературы. Может, покажется странным, но почему-то появилась потребность заново перелистать того же Добролюбова. Захотелось неспешно прочитать и понять, – что же там такого преступного из-за чего преследовали членов кружка? Прошли годы. Я набрался ума, общаясь с Учителем и Анной Борисовной. Может пора пересмотреть свои взгляды той поры? Я заметно повзрослел с тех лет, вырос и духовно. Что-то произошло, возможно, и в моем мироощущении? Надо все же было понять то, что тогда принималось на веру.

Я взял его брошюру «Когда же придет настоящий день». Вручая эту скромную книжонку, АБ сказала мне тогда, что в ней можно найти ответы на вопросы «Что делать?» и «Кто виноват?». Словом все о, что волнует умы России сегодня. Я много размышлял над прочитанным, углубляясь, не спеша распутывал клубки замысловатых мыслей Добролюбова. Пропускал, если заросли мыслей для меня, гимназиста, были непроходимыми. Но находил удовлетворение, когда выходил из зарослей на открытую поляну.

Вот за таким занятием меня однажды застал Петр. Он, как всегда вошел без стука. Я ему уже не раз напоминал, что он входит в чужое пространство. Но он при этом только ухмылялся – мол, это все мелочи жизни. Я ему и сейчас заметил:

– Может, ты оставишь свои жандармские привычки – входить без стука?

– А разве мы с тобою не друзья? А если так, то ты не прав.

Мало того, что Добролюбов, так рядом лежала вообще запрещенная книга «Овод».

Я попытался было убрать их со стола, но он остановил меня.

– А что это за книга?

– А! Эта… Да это книга о насекомых. Ты городской не знаешь – что такое овод? А это бич летом для скотины в станице. Это кровососы.– Я показал ему обложку, не выпуская книги из рук

– Овод! – прочитал Петр вслух.

Нельзя сказать, что я очень остерегался его, хотя знал, что он может ляпнуть об этом где угодно. Хотя я был уверен – он не глупый человек – что он не пойдет доносить на себя, что в доме полковника казачьего полка живет «якобинец». Так почему-то он – с какого-то времени – стал звать меня.

– Как видишь, читаю Добролюбова. Взял у АБ. Здесь заметки по повести Тургенева. Слышал? Не слыхал… Это классика нашей литературы. Но в этой статье есть то, что писал Белинский по поводу «Выбранных мест из переписки с друзьями» Гоголя. Конечно, ты этого не слышал. Это чисто литературная статья.

Петр смотрел на меня мутными глазами. Значит, он ничего из сказанного мною не понял. Мне захотелось, как говорится, потравить гусей. Проверить, – как он будет реагировать на откровенное?

– Я вот решил заново, спустя годы, прочитать то, за что нам приписали криминал. – Обратился я к Петру с такой откровенной наглостью. – Почему наш кружок признали неблагонадежным? Вот послушай, что Добролюбов пишет. Да, а ты садись – коль пришел.

Петр, молча, присел на край стула, готовый ко всему. Ведь он знал к кому пришел и о чем пойдет речь.

– Вот теперь послушай, коль попал, как говорится, под раздачу.

Речь пойдет о повести Тургенева «Накануне» и ее героине Елены. «В ней сказалась та смутная тоска почем-то, та почти бессознательная, но неотразимая потребность новой жизни, новых людей, которая охватывает теперь все русское общество, и даже не одно только так называемое образованное». Что ж тут преступного, по-твоему? Да, в Елене автор увидел лучшие устремления современной жизни. Вот и все. И в этом весь вред, выходит, нам, гимназистам? И что, по-твоему, это подорвет устои государства? Пойми, образование уже само по себе несет этому опасность. Что ж, давайте соберем все книги и сожжем. А ведь такая безумная идея уже высказывалась. Как ты думаешь?

– Я… я не думаю… и тебе не советую на этот предмет думать и философствовать, – брезгливо поглядывая на брошюру, проговорил Петр.

– А жаль! Тебе через это все равно пройти придется… и философствовать то же. Ведь ты, я слышал, собираешься в университет?

Петр при этих словах глубокомысленно замолчал, должно, подбирая нужное слово. Это хорошо, что он задумался. Значит, все мною задуманное было не зря.

Зато, вспомнилось, как нас свела судьба на перепутье дорог. Белые стремительно катились на юг. И вот тогда Петр скажет быстро, без запинки: «Нас не готовили к этому. Ведь мы присягали тогда царю, – скажет Петр, выпускник военного училища, – а учителя не ведали, чему учили нас. А виноваты во всем вы – революционеры. Мы верили царю…» На что я тогда ему скажу: «Слабому нужна вера, а сильному – свобода. Слабому веру, как соску с младенчества дают, а сильному свободу надо еще отвоевать». Каждый из нас в Гражданскую войну понесет свой крест. Только одни на чужбине, а другие – на родине.

Словом, разговор в тот день у нас не получился. Но на выходе в дверях Петр вдруг спросил: почему я не навещаю Нину? Вот, оказывается, зачем приходил Петр?

– Жаль, что такую девушку ты упустил. Надо было ее чем-то увлечь…

– Зря ты так считаешь. Мы даже много о чем с ней говорили и о многом читали.

– И что ж?

– Что? Я думаю, она даже стала стесняться своего невежества.

Я глянул на Петра. Похоже, что он сегодня вполне сыт моими откровенностями. Он ушел, не закрывая дверь. Я следом закрыл брошюру Добролюбова.