Читать книгу Казачья Молодость - Владимир Молодых - Страница 57

Я с природным упрямством взялся за учение. Я поставил себе цель: окончить гимназию по первому разряду, чтобы иметь преимущество при поступлении в училище. От дяди я уже знал, что каждый год училище берет только двоих из казачьего сословия. Крестному я обещал, что я буду в ряду первых на выпуске. А для этого только одно средство: зубрить! Вот за это я и засел. Но не лишал себя общения с конем. Загородные прогулки делал в любую погоду. Это я взял за правило. А после прогулки – уборка стойла, чистка коня. Не отказывался и от скачек казачьего полка. Были первые успехи. Но заметил слабости: мой конь неуверенно шел на препятствия. Начал отработку прыжков в манеже. Конечно, не обошлось без падений и ушибов. Мой конь был из породы башкирских коней и отличался повышенной резвостью. Мне пришлось приложить немало сил, чтобы укротить его излишнюю резвость. Что это мне стоило – можно представить, когда он цеплял копытом за препятствие, а я вылетал из седла. Отделывался пока ушибами. А конь при этом стоял надо мною с понурой, виноватой головой. Я утешал его, как мог. И снова и снова направлял его на препятствие. И так до пота. В одно из таких падений ко мне подъехал молодой человек. Он учтиво подал мне руку. Я встал.

– Наезднику, юноша, если им захочешь быть, придется серьезно падать на каждые десять скачек. Будь к этому готов, а пора синяков, я думаю, для тебя пустяк, – весело заметил этот приятный на вид человек.

Это много позже я узнаю, что это будет мой первый соперник. И что он адъютант наказного атамана и он же друг бывшей моей подруги – это я так считал – Нины. Но он же будет и моим в будущем одним из близких мне людей, как наездник. Он разобьется на скачках, когда уже Нина будет его женой, а мне предложат занять его место адъютанта. Но без Нины…

Отец Петра заметил мое усердие в конюшне. Я и сено разносил коням наравне с конюхами. Таскал воду, чистил денник своего коня. Однако Петр, застав меня однажды за уборкой и вывозом навоза, отчитал меня за это: мол, мы конюхам за это платим, а потому это не твое дело.

– Я сам знаю, что мое, а что не мое дело. Чтобы мне понять коня, а коню – меня, – надо почаще быть с конем. Конь все видит и все запоминает. У него прекрасная память, – невозмутимо, отрезал я Петру.

Я так сказал ему в первый раз. Как он может мне на что-то указывать, если я с детства общался с конем. Я именно тот казак, у которого люлькой с рождения было седло коня.

– Тебе, конечно, виднее. Но гимназия и навоз – как-то не сочетаются.– Брезгливо коверкая слова, проговорил он.

В новой отглаженной тужурке гимназиста и в очках – это что-то новое – он, действительно выглядел настоящим старшекурсником. Я же в доме ходил только в казачьей форме. Меня могли в любое время вызвать конюхи. У меня с ними завелась добрая дружба, которые, кстати, за спиной звали Петра «барчуком».

Но и в другой раз Петр все ж не унимался, глядя на мои дела в конюшне.

– А потом скажут, что от кого-то в классе пахнет конским навозом и потом.

– А ты что, Петр, боишься, что подумают на тебя. Ты скажи тогда – ты же староста – что все эти запахи несет Дауров, который у вас живет на конюшне. И пусть всем классом меня хорошо отмоют, – в брезгливом тоне Петра съязвил я.

После этого Петр, похоже, закусил удила – и следовало бы ждать новых обострений в наших отношениях. Так что теперь я мог услышать – в который раз – его обвинения по поводу кружка, обличая и кружок, и меня в преступной деятельности. В ответ я ему бросал, что это чистая ложь.

– Ложь, говоришь, а разгон вашего митинга? А аресты? Это что – за просто так? Нет. А ложь, она человечеством давно привнесена, как во спасение… вас заблудших… социалистов. Разве не так было сказано на уроках закона божьего? – ядовито шепнул мне Петр на ухо.

Он был на голову выше меня – и ему приходилось то и дело склонять свою голову в мою сторону. А это, похоже, не доставляло ему удовольствия.

– Я ненавижу, когда ложь дают во спасение чего бы то ни было. Земля, которую обрабатывает станичник, родит хлеб, а хлеб – это добро. Земля не родит ни зло, ни ложь. А тот, кто подобное написал в писании, тот, видимо, забыл, что он ходит по земле и что она кормит его. А, может, тот, кто написал, питался только манной небесной? – срываясь в голосе, говорил я – и выходило так громко, что это смущало Петра. Он то и дело оглядывался, когда мы шли по коридору на перемене.

– А, если говорить о кружке, то под маской «литературного» кружок скрывал правду. Да будет тебе известно.

…правду вольнодумства. Вот и сейчас комиссия так и назвала вашу «правду» – гордо вставил Петр.

– Это любимое словцо надзирателя. И ты повторяешь его. Где-то сказано, что для того, чтобы понять свое невежество достаточно прочесть хотя бы пару книг. Гений свободомыслия – Пушкин, а следом – Лермонтов. А потом пойдут – Рылеев, Плещеев. Это тебе не модный ныне Надсон или какой-то там Тютчев. Те, первые зовут к знаниям, к просвещению. А не к тому, что, мол, «умом Россию не понять». Как ее не понять, если триста лет она была под игом рабства крепостного права. Не случайно народилось не одно поколение «Иванов», не помнящих свое родство. А ему что остается – лишь вспомнить, что его предки были рабами? Кому это надо…

– Это не твои слова. Они скорее из кружка. А, может, тебе АБ этого наговорила?

Уж я не помню, – чем кончился наш спор в тот раз? Зато я хорошо помню наш с ним последний разговор в Гражданскую войну, когда «белая» армия стремительно покатилась на юг к Врангелю, увлекая и тех, кто так жарко в юности защищал ложь, данную якобы нам во спасение. Тогда разговор с Петром был намного острее. Но и тогда мы не поняли друг друга. А сейчас! Сейчас в этом споре мы отстаивали каждый свою грань между злом для всех и добром для каждого…

Судьба вновь на время развела нас. Мы были молоды, наши умы еще были неустойчивыми, так что мы не теряли надежд на примирение. Ведь я жил под крышей одной с Петром…

И примирение вскоре произошло, хотя дружбой наши отношения назвать было нельзя. В нем так и осталась эта монументальность холодная. Она и сейчас – в старших классах – в нем осталась. В нем остались повадки городового. А это только раздражало меня. Во мне же оставался все тот же дух кружка – и я не хотел изменять ему перед кем бы то ни было. Более того, этот дух вошел в мои убеждения, он стал моим, как тогда говорили в кружке, кредо

*

Я находил время бывать в читальном зале архивов Географического общества. Особенно любил читать воспоминания реальных участников колонизации Востока. Как им приходилось бороться с иноверцами – и борьба эта была кровавой. Так гибли казаки-землепроходцы от ран, от лишений, от болезней. Но изможденные голодом они шли и шли, не смотря на тяжесть пути, все дальше в неведомые земли. И, конечно, я старался узнать побольше о Камчатке в записках – «скасках» казачьего атамана Атласова, первооткрывателя этой земли. Сколько жестокости пришлось преодолеть тем, кто шел первым, сколько геройства было в их дела…

Близость дома Петра к конюшне было одним из его достоинств. Каждое утро меня встречал через открытое окно запах конюшни. Я не оставлял свои занятия с конем ни в манеже, ни на открытом воздухе. Среди конюхов я уже был своим человеком. Я уже знал всех известных в городе наездников и даже клички коней – победителей. Не оставлял любую возможность поучаствовать в скачках. В конюшне я появлялся только в казачьей форме. Конюхи радушно встречали меня, пожимая крепко руку. Кто-то пустил слух, что я чуть ли не родственник известного богача Бутина. Сказано было в шутку, так что я над этим только посмеялся. Но бить себя в грудь, что я не тот, за которого вы принимаете, не стал. Готовить моего коня к скачкам будет конюх. Всегда всем недовольный – он будет ворчать то и дело, как сварливая старуха. Я и имя его забыл. Кривоногий казак, он был упрям, как осёл. Ему казалось, что он все знает в конном деле. А потому всегда был чем-то не доволен. Вот ему не понравилось, как я сижу в седле. Я пытался ему внушить, что у меня седло казачье, – совсем не то, что ваши кавалерийские седла, а потому и посадка у меня иная. У меня, мол, душа не лежит к вашим седлам. «Надо – и ляжет, как надо» – ворчал конюх. Я, молча, сносил его крики по поводу посадки, но когда он потребовал использовать нагайку, то я напрочь отказался это сделать. Он настаивал, грубо мне пригрозил, что, мол, тогда я не буду им внесен в списки участников скачки. Я помнил наказ моего дяди: «Если хочешь иметь именно верного друга, а не лошадь, на которой возят воду или воеводу, то плетку оставь, заткни ее за голенище сапога и не показывай коню. Нагайка это символ твоей принадлежности к казачьему сословию. И все! Друга силой, а коня плетью, завоевать нельзя. Конь понимает все и без нагайки не хуже тебя. Он тебе этого не скажет, но зато всегда вынесет к победе». Этого я, конечно, конюху говорить не стал. Бесполезно.

Я об этом заметил как-то полковнику. Тот призвал моего конюха.

– Ты пойми, бурятская твоя душа, настоящий казак – он и коня под себя готовит по-своему.

Так и был разрешен наш спор. Невысокий юркий от природы мужик оказался понятливым. Мы вскоре подружились. Да и как мне не иметь в друзьях человека, который готовит моего коня. Теперь он меня встречал: «Здорово, казак!». А полковые скачки на закрытие сезона я выиграл. Тогда же я получил и первые в жизни призовые. Это была моя первая победа в череде неудачных скачек, когда тебя трибуны повергают публичному унижению, криками и насмешками.

В тот счастливый для меня день невдалеке от ипподрома я встретил Нину. Мы разговорились. Оказалось, что она не пропускает скачек, где участвует ее друг, тот самый адъютант его превосходительства наказного атамана. Она поджидала его – и он вскоре появился. Я был удивлен, когда в нем узнал того в манеже молодого человека, подавшего мне, упавшему, руку. Теперь я вспомнил, что и раньше на скачках встречал этого человека. Мы стали знакомиться. Я напомнил ему ту первую их встречу в манеже, но он почему-то не мог меня припомнить. Звать его Владимир. Он поручик и в свите его превосходительства, добавил он. Гибкий, подвижный, стройный, как струна. Он с открытым лицом сразу завоевал к нему симпатию. Мы после этого будем часто встречаться. Через него я узнаю всю атмосферу вокруг и после скачек. Он познакомил меня со многими известными в городе наездниками, дав на них характеристики, как ближайших моих соперников по скачкам. Теперь мы тренировались вместе. Он передавал мне свой опыт преодоления препятствий. «Заметь, – говорил он при этом, – преодоление препятствий – это то место, где мы, наездники, чаще всего ломаем шею себе или коню». Именно так он и погибнет – этот молодой красавец, но я успею с ним о много поговорить. У него был конь по кличке Русский. Невысокий жеребец серой масти с горящим взором и бешено вращающимся коротким хвостом.

Любая скачка доставляла мне удовольствие, даже если она и не приносила победы. Мне доставляло удовольствие сама работа с конем. А это, поверьте, тяжелая работа. Обветренные руки грубели, так как приходилось работать в любую погоду. Руки становились тем, что они есть у настоящего конюха. Но я, можно сказать, прикипел к этой работе с конем. Конечно, любой успех покрывал и этот труд, и ушибы и боли. Если кто-то думает, что победы даются иначе, то ему лучше поменять занятия с конем на что-то другое.

И все же я почувствовал, что черная полоса в моей жизни закончилась. А светлым пятном в новой жизни, я думаю, стал мой новый товарищ Владимир Дедков. Он все или почти все знал о конном спорте. А со мною он так быстро сошелся, я думаю, оттого, что я для него сильный соперник. Он бы и знаться не захотел бы, не выиграй я у него приз на закрытии сезона. Теперь он, видно, хотел бы узнать меня поближе – что я стою? Нет, я не завидовал ему, хотя он и увел у меня Нину.

Молодое, энергичное лицо его скрывало его годы, зато он не скрывал своих порывов и тяги к бурной жизни. Он был, конечно, старше меня, так что на основании прожитого говорил мне многозначительно: «Ни один человек не способен жить в атмосфере постоянной и нежно страсти. Все утомляет. Даже то, что тебя любят. Это аксиома!» Неужели в этих словах его намек на мои столь неудачные отношения с Ниной? Ведь он мог знать от Нины все обо мне

И все же мне всю жизнь везло на хороших людей. А если не очень хороших, как Петр, но людей нужных. А все это оттого, что я всегда в пути, я в поисках нового, я в дороге. А там ты всегда встретишь такого же, как и я человека, который тоже вышел на дорогу. И, как ни странно, но среди идущих, людей, чаще встречаются хорошие люди. Вот таким человеком был Владимир. Ибо нужное время – порождает нужных людей. Так, во всяком случае, было со мною. Я был в самом начале конного мастерства, а потому ловил каждое слово Владимира. «В конечном счете, все зависит от искусства наездника, – не раз скажет он к месту, – от его хладнокровия и здравомыслия и, если ты не обладаешь ими, то тебе лучше расстаться с конным делом».

«Уж небо осенью дышало… короче становился день…» Сказал бы поэт, глядя на природу позднее осени, стоявшей в те дни у нас. Город готовился к главному призу года: первенству округа по скачкам. По всему городу афиши с упоминанием всех известных в округе наездников. Среди них на первых строках имя моего нового товарища Владимира Дедкова. Моего имени не упоминают. Может они думают, – что я завоевал приз города случайно? Или случайно забыли внести? Это меня не весь как задевало. Да и кто я? Гимназист всего лишь… Если город не заметил, кто увез его приз, то придется постараться, чтобы этого не заметил и округ. Правда, меня мало кто знал в городе, а в округе я и вовсе буду «темной лошадкой». Но судя по всему – предстояла скачка вселенского масштаба. В раздевалке я встретил Владимира – у него было прозвище Адъютант. Я высказал предположение, что здесь скорее победит не сильнейший, а то, кому больше повезет. Он согласился со мною.

– Ты учти. Здесь трасса более жесткая, потому, я думаю, и борьба будет более жесткой, чем тогда на «городских». Здесь выше препятствия. И еще. Не пугайся, если заметишь, что место приземления после препятствия здесь ниже обычного. В этом месте земля как бы уходит из-под ног коня. Здесь будут в этом месте падать – по опыту прошлого – даже опытные и надежные кони. Ну, удачи нам! – Мы ударили по рукам.

Владимир отъехал к группе стоявших поодаль наездников на прекрасных конях. Владимир им что-то сказал – и они нехотя глянули в мою сторону. Я почему-то почувствовал себя не совсем уютно, будто сел не в свою тарелку. Перед парадом участников ко мне подошел полковник, хозяин дома, где я поселился. Он, похоже, то же волновался – ведь я был заявлен от его казачьего полка.

– Так что – казачью честь отстоим? На трибуне сам наказной атаман будет, – придерживая коня за стремя, негромко сказал он.

– Постараюсь, – сухо от волнения ответил я.

Я и на параде оказался рядом с Владимиром. Его конь по кличке Русский был из конюшни Бутина и уже был победителем подобных скачек. Конь его, я заметил, в прекрасном состоянии. Правда, несколько нервно себя ведет, но, похоже, у него упругий и крепкий шаг. И сам конь держался весело, будто радуясь последнему теплу «бабьего лета». Хотя еще в раздевалке я почувствовал некоторую наэлектризованность участников от непреодолимого всеми возбуждения. Даже переодевались все, не спеша, основательно, не пропуская мелочей. Похоже, каждый из них мысленно обдумывал, взвешивал каждый участок трассы. Лишь изредка сдержанные улыбки, в которых чувствовалось волнение предстоящей борьбы и тайные надежды. Многие мечтают выиграть, но никто, похоже, не рискует даже поверить в свою удачу. И тихо. Ни какой болтовни и шуток.

Чувствовал волнение и я. Мне не доводилось еще участвовать в подобных крупных скачках. Волнение передавалось и моему коню. Тело его слегка вздрагивало. Мне вновь выпал, как и на «городе», первый номер. Я возглавил парад всех участников, проезжая по дорожке мимо трибун волнующейся публики. Конь мой уверенно вел всю кавалькаду участников, хотя он и не был табунным вожаком. Я же чувствовал себя неуютно – на трибуне не было ни одного близкого мне человека.

Дали старт. В этом скопище всадников, среди криков и храпов коней, я стал выбираться подальше от бровки в сторону «поля», чтобы можно было разобраться перед первым препятствием. И здесь я вспомнил слова Владимира, что препятствие старайся преодолевать по краям барьера, а не по его середине. Прямо со старта я дал коню волю, не стал его сдерживать. Одно время мы были даже в лидерах, но потом вперед вырвался Владимир. И вдруг слева выдвинулось знакомое лицо со шрамом – это чуть меня не вышибло из седла – так я шарахнулся в сторону. Да, это был тот Капитан из жандармерии. Мы два круга прошли с ним в лидирующей группе. То ли на пятом, то ли на шестом круге Адъютант и Кэп ушли из лидеров. Я заметил, что и мой Рыжий потерял интерес к скачке, оставив лидерство. Тут я напомнил коню, что положение надо выравнивать. И оно стало выправляться. И все же перед последним поворотом между мною и Адъютантом стал пробиваться Кэп. Владимир махнул мне рукой, указывая на «поле». Не знаю, понял ли я тогда то, что задумал Адъютант, но я сделал так, как он велел. Я «полем» вышел вровень с Кэпом и стал уходить от него. Так же вдоль бордюра стал уходить от Кэпа Владимир. Словом, мы взяли в «клеши» поляка-жандарма. Конь его затушевался, сбился и стал отставать, так что к последнему барьеру мы вышли вдвоем: я и Владимир. Но конь его, видно, стал сдавать. Адъютант выхватил нагайку и попытался взбодрить коня. Конь его, видать, резво взял со старта – и выдохся. Последний барьер его конь взял с трудом, так что Владимир с трудом удержался в седле. А мой Рыжий взял последний барьер с такой злостью, что у меня было ощущение полета вплоть до финишного столба. А столба я не заметил, но потому, как взорвались трибуны, понял, что столб уже позади. Вверх летели картузы, кепки, шапки, фуражки. Особо шумно было в той части трибун, где были гимназисты, как потом я узнал. Эхо той победы до сих пор слышится в моих ушах. Это уже был триумф!

Первым ко мне подъехал Владимир – кстати, он же Адъютант. Он, счастливый, жал мне обе руки.

– Ну, ты, Яков, отличился. Если бы я и хотел уступить кому-то победу, то это только тебе.

Мы соскочили с коней и обнялись. Возбужденный столь неожиданной моей победой, он долго не отходил от меня, а невдалеке, не решаясь нарушить нашу радость, стояла грустная Нина. Она следила за нами, но, заметив, что я глянул в ее сторону, энергично замахала рукой. Но стоило Адъютанту отъехать – его позвали – как она тут же подбежала ко мне. Я заметил, что даже оставила самого дорогого своего дядю Бутина. Это был ее необдуманный шаг.

– Вы сегодня просто герой! – запыхавшись, проговорила она с блестящими от радости глазами.– А это тебе за все… И она поцеловала меня в щеку.

– А разве раньше я не был таким?

– В седле ты смотришься куда лучше, – лукаво посматривая на меня, проговорила Нина, ласково поглаживая моего коня.

Внезапно появился Владимир.

– Прощайте, – сухо сказала она и протянула мне руку, похоже, для поцелуя, но я только пожал.

– Мы еще встретимся. Я не прощаюсь, – бросил уже на ходу Адъютант. Он уже переоделся в золото аксельбантов адъютанта. Не этим ли он заворожил Нину, подумал я.

Чуть позже от того же Петра я узнал, что кадетом Владимир учился у отца Нины, так что они знакомы давно. И уж не отец ли предложил Нине оставить меня – «социалиста» – и заняться адъютантом. Так ли это было или не так – сейчас не имело значения. Но, похоже, Нина любит этого лощеного красавчика: глаз с него не отводит. Вот и сейчас, уходя, Нина оставила после себя смутные впечатления. Думая о ней, я долго смотрел вслед этой некогда милой мне девушке. Пока меня не окликнул сам Бутин. Но я успел в последний раз глянуть в ее сторону. Она, пряма, легкая, стройная уходила с моим соперником. Но он уже и училище военное закончил и стал поручиком. Этим он достойнее меня. А его умные лучистые глаза, русые волосы рассыпались от прямого пробора по обе стороны. Одни ухоженные усики чего стоят. Перед ним – кто мог устоять?

Стали готовить коня моего к параду победителей. Принесли попону коню. На голубом поле попоны золотом отливают двуглавые орлы.

– Твой конь еле ноги переставляет, – заметил мой конюх, укрывая коня попоной победителя.

– А что – это плохо? – спросил я.

– Это хорошо, – почему-то недоверчиво, как всегда буркнул конюх. – Выложил из себя все…

Я помнил всегда слова берейтора-англичанина из конюшни Бутина, что выигрыш в скачках во многом зависит от конюха. Я всегда с благодарностью относился к конюхам и делился с ними из моих призовых. Я и этого конюха, что готовил моего коня, не оставлю без доли из призовых. На параде мы ехали рядом – я и Владимир. Публика громко встречала своего любимца Адъютанта. А рядом с ним – и это чудо! – Нина на белом коне в дамском седле. На ней черные брюки наездника, белая рубашка и голубой свитер. Губы ее в ярко-Розовой помаде, пушистые волосы перехвачены голубой косынкой. Она счастлива в своей милой улыбке. Она просто восхитительна в своей шляпе с пером.

Владимир наклонился в мою сторону и сказал так громко, чтобы я смог разобрать среди шквала оваций.

– Скачки – и есть наше с тобою самовыражение. Это то, на что мы с тобою способны. Но скачки это, учти, и есть настоящая болезнь, которая – как и другая болезнь – может отобрать у тебя жизнь.

На моей памяти скачки возьмут у него таки жизнь. Не пройдет и трех лет, как смерть на скачках остановит его бег… В любой страсти нас подстерегает смерть. Как сказал бы поэт: «Плаха с топорами…». Это значит, что долго высокую ноту держать опасно…

У моего коня, пока походили мимо трибун, уши были прижаты. Видно, крики людей напоминали ему о прошедших минутах борьбы. Но Рыжий мой конь любил, похоже, приветствия – он кланялся трибунам, понимая, что все овации принадлежат ему. А трибуны стоя приветствовали нас.

По этому случаю, полковник казачьего полка, где я снимал комнату, устроил настоящий прием. Я, как мог, благодарил на этом собрании известных конников, хозяина дома. Ведь с его благословения я был зачислен в казачий полк, чтобы уже от имени его я мог бы выступать. Думаю, в этом деле многое помог и Бутин. Конечно, были бесконечные тосты. Было людно, но все получилось на славу. И все первое официально слово было представлено Владимиру Дедкову, как адъютанту его превосходительства. Адъютант во всем блеске золотых шнуров, ремне, опоясывающих его крепкий и гибкий стан, поднял бокал и, выждав пока осядет шум… В этот момент, когда гул только-только стал оседать, я успел крикнуть:

– Господа, если бы я знал, что конь по кличке Русский будет моим соперником по этой скачке, то я бы не стал накануне всю ночь водить этого коня с конюхом по двору. Иначе он мог бы просто умереть от колик. А если бы я все же не смог выиграть у Русского сам, то никому, кроме Русского, не желал бы победы.

Все стихли. И почему-то посмотрели в сторону полковника, в конюшне которого содержался конь Русский. Но адъютант перехватил все внимание на себя и бархатным голосом, сверкнув золотом погон, сказал:

– Господа, я счастлив, что, если не я, то скачку выиграл мой друг. Вот он, – при этих словах он обнял мен за плечи, – молодой казак станицы Монастырской. Не только я, но и все участники увидели впервые, что такое казачья скачка. Он плавно набирал, я заметил, круг за кругом новые обороты аллюра. Мне кажется, что он начал и закончил скачку с одной и той же скоростью. Он даже не форсировал бег коня, если тот уходил из лидеров скачки. Я шел рядом с ним, даже чуть сзади и был этому всему свидетель. Он шел к столбу с прежней скоростью. Это мы отставали, проваливались. Он шел к столбу – будто не было позади шести труднейших кругов и шести смертельно высоких барьеров с водой. Сколько там осталось всадников. Он входил в наши порядки группы лидеров, как нож входит медленно и упорно в масло. Он шел сам по себе, выбирая чаще наше ненавистное «поле», не обращая ни на кого внимания. Вот он, этот мальчик худой с глазами масляного ореха. Вот он и есть та самая «темная лошадка», о которой говорили мне незнакомые ему наездники. Я бы глядя на него, сказал бы, что это просто какой-то всадник без головы. Ведь он, выходя на старт, не дает себе отчета, что перед ним лучшие наездники округа. Но я уверен, что именно его-то конь и знает, как добывается победа. Я пью за этого лучшего среди нас, наездников!

Владимир еще долго не сводил с меня глаз, а из-за его спины выглядывала Нина. Здесь среди множества людей она даже не глянула в мою сторону. Я тем временем беседовал с Бутиным. Он пригласил меня на следующий день в ресторан. За мной он вышлет коляску. Там же на приёме по случаю завершения окружных скачек он как-то скользь обмолвился, что с ним на скачки ехала Софья, но она, похоже, дорогой простудилась – и теперь она в доме сестры. Я спокойно принял слова Бутина о Софи. Я весь еще был там на ипподроме, на том последнем повороте, где решалась судьба приза. Фаворитом долгое время был конь Русский. Он взял резво, подгоняемый публикой трибун, как ее любимец, захватил лидерство, но удержать его сил не хватило.

– А почему Русскому было не помочь нагайкой? Ведь она была в твоих руках, – спросил кто-то

– Почему… почему!? Есть такое выражение: погонять павшую лошадь. Вот то, что было с Русским. А посылы были, – говорил Адъютант, – но он не реагировал на них.

– А может вы берегли коня. Ведь на Русского были большие ставки. Да и потом – это конь боец. У него достаточно опыта. Ведь даже, споткнувшись однажды, он нашел силы, устоял на ногах, – не без иронии спросил полковник.

– Слишком берег коня! Это, господа, звучит мудрено. В латыни есть слово эвфемизм. Это в переводе значит: говорите нехорошо, неумно. Это слово смягчает ваше выражение – «берег коня». Оно выражает, что наездник не старался выиграть или старался не выиграть скачки. Нет, конь Русский выложился и на этот раз, как мог. А не мог большего – видно, колики подкосили его.

В глазах полковника, я понял, слова Адъютанта не нашли поддержки и оправдания. Но и после слов Владимира еще долго обсуждали неудачу Русского. Но никто и словом не обмолвился о моем коне Рыжем. А ведь ему досталось от меня немало шенкелей. Думаю, от ярости моих шенкелей остались следы в душе моего коня. Ведь он испытал немало под моими шенкелями. А конь Русский был в полном расцвете сил, по словам Владимира, – тогда отчего появились эти колики?