Читать книгу Русь святая - Владимир of Владимир - Страница 10

Незаметно, в хлопотах пролетели две недели. Свежий горный воздух и хорошее питание, плюс забота юных медсестер, волшебно сказывалось на выздоравливающих. Владимирский спускался в село, находящееся со стороны Тырново, и поведал селянам, что Махмед визирь пытался вернуться на ихнюю сторону Хайнкейского перевала, но русские солдаты не пропустили их. Так в благодарность, болгары поставили в крепость подарок, две арбы с вином. Офицерский состав получал жалование и сам мог обеспечивать себя, поэтому, в основном вино пошло больным, солдатам и казакам. А когда поручик, избив прогнал бывшего маркитанта, назначив на его место старого хорватского еврея, изобилие продуктов питания, по более дешевой цене, обильно хлынуло в крепость. Апофеозом, курортной жизни, стало появление в гарнизоне вольнонаемной армянки Карины, восточной красавицы лет тридцати, которую еще в юности, из родительского дома украли курды, и продали тринадцатилетнюю девочку в рабство. Карина пришла в крепость, когда болгарские ополченцы, добили турецкий отряд Махмед визиря в ущельи, у которого она была наложницей. Сам визирь, после штурма крепости скончался от ран, поэтому обезглавленный отряд турок, так и не решился вновь пойти на штурм перевала. Но а Карина, освободившись от турок и придя в крепость, нанялась в госпиталь, что бы выполнять самую черную работу санитаркой, мыть полы, стирать бинты, убирать за больными. И еще, что заметил комендант, она не умела никому и ни в чем отказывать. Ни в чем.

Вчера, в крепость прибыл с фельдъегерем полковой поп. Это был высокий, колоритный мужчина, пятидесяти шести лет, отец Николай. Его темные, стриженные волосы в висках побила седина. На груди у отца Николая, висел солдатский Георгиевский, серебряный крест, знак отличия Военного ордена четвертой степени. До глубокой ночи, отец Николай отпевал погибших и скончавшихся от ран бойцов, исповедовал больных и всех желающих исповедоваться, но сначала осветил крепость. С утра, им была отслужена Литургия. Всех тех, кто пролил вражескую кровь, встав невольным убийцей, священник причащать отказался, умоляя их придти к покаянию, за погубленные басурманские души. Так, что на литургии, у отца Николая, причащались только фон Клюге и курсистки в неполном составе, а так же денщики, господ офицеров не участвующие в боевых действиях. И еще, к Святому Причастию были допущены тяжело раненные, которые лежали в лазарете и могли в любой момент представится.

После службы, батюшку пригласили к офицерскому столу, накрытому на крепостной стене, в шатре. Помимо коменданта, за столом присутствовали идущие на поправку, Капитан Сивуха двадцати восьми лет, командир второго батальона, раненный в грудь. Подполковник Розенштраух, сорока трех лет, командир третьего батальона, раненый в плечо и в бедро. Штабс-капитан князь Лопухин, двадцати пяти лет, командир роты в батальоне Сивухи, тоже раненный в грудь. Штабс-капитан фон Клюге и прапорщик Якименко, тоже присутствовали за столом. Так же здесь присутствовали дамы, во главе с воспитательницей, Верой Ильиничной. Не офицерский командный состав, по требованию этикета светского общества, за стол не приглашали.

Классная дама Вера Ильинична, узнав, что подполковник Розенштраух вдовец, буквально денно и нощно проявляла о нем заботу. Она даже похудела и помолодела, не смотря на утомленность, и все из-за постоянной улыбки, не сходящей с ее лица. Наш бедный подполковник наконец встав на ноги, и осознал, что буквально не может шагу ступить, без своей хранительницы. И то сказать, что он после ранения, был слишком слаб для самостоятельных движений. У Розенштрауха была раздроблена ключица, и поэтому Вера Ильинична, даже теперь за столом, резала ему мясо в тарелке.

По скучающему лицу князя, было видно что красавица Хвощинская ему надоела, и он пытался ее игнорировать, тем самым приводя красавицу в уныние, из-за чего та сильно страдала, хоть и пыталась это скрывать. Влюбленный в нее прапорщик, старался утешить ее оскорбленное самолюбие. За ней, пытался приволокнуться и капитан Сивуха, до сих пор считавшийся лучим бретером в полку. Про него говорили, что он убил на дуэли трех человек, причем не разу не был уличен в этом. Владимирский на правах коменданта, сидел между фон Клюге и отцом Николаем, стараясь почивать своего духовного гостя:

– Батюшка, возьмите телятины, очень уж мясо хорошо потушено.

– Спаси Бог, вас любезный.

– Батюшка не угодно ль вина?

– Хорошое вино, не откажусь от стоканчика.

– Отец Николай, разве церковь поощряет винопитие священникам. – Больше для того, что бы уязвить попа, сказал капитан Сивуха.

– Истинно так. Но разве Сам Спаситель, по прозьбе Своей Матери Пресвятой Богородицы, не превратил воду в вино, будучи на свадьбе. Все полезно человеку, ежели он употребляет всего в меру.

– А где она, та мера? – Спросил доктор: – Казалось бы, я много не ем, но вот слаб, люблю что-нибудь изысканного.

– Сее есть, гортанобесее. Сам грешен, прости меня Господи. – И отец Николай перекрестился, сделав страдальческое лицо, под общие смешки обедающих: – Однако, Господь научил нас воздержанию, постясь сорок дней и молясь до кровавого пота. Тем самым вразумляя Апостолов, о благостном воздействии на нашу душу и тело, молитвы и поста. Слава Тебе Боже Наш, слава Тебе! Слава Отцу и Сыну и Святому Духу! – Отец Николай стал крестить себя крестным знаменем, а затем обратился к Сивухе: – Вот вы господин, капитан, хоть и не исповедовались, а все таки я ведаю, что вы курите. А сее есть угождение своему чреву любезному. А коли мы на войне, и Господь призовет вас к Себе, где вы там табаком разживетесь? Так и будете страдать вечно не обретя оного.

– Не велика беда, страдать без табакокурения, гораздо несносно выслушивать скучные нравоучения. – Ответил капитан Сивуха, откладывая нож с вилкой и доставая сигарету.

– Чада мои, ах если бы у нас всех, лишь один грех нашелся. Заглянем в себя повнимательнее, и ужаснемся количеству страстей, управляющими нами.

– Так мы и грешим, что бы нам каяться. Это что же, по вашему отец Николай получается, раз все мы грешим, и не грешить не можем, то и спасения нам нет? – Как бы удивляясь спросил подполковник Розенштраух.

– А скажите господин подполковник, коли бы завтра, придумали бы такой закон, по которому те что курят, подлежат смертной казни, бросили вы бы курить тогда?

– Эк вы замахнулись, отец Николай. Кто ж такой глупый закон издаст.

– А все таки, коли был бы такой закон, бросили бы табакокурение? – Не унимался поп. За столом все примолкли ожидая ответа, кроме капитана Сивухи продолжавшего аппетитно курить папиросу, обдавая окружающих дымом. Розенштраух видя, что от него ждут ответа, раздумывая произнес:

– Ну, вы сказали. Конечно бросил бы. И не из-за угрозы смерти вовсе, а потому, что закон превыше всего.

– Вот оно как. А ради любви к Богу, курить бросить не хотите, что бы выполнить заповедь Божью, не чревоугодничай. И получается, коли мы приносим покаяние, то произносим токмо пустые словеса, а страсти свои, и не думаем выправлять.

– Разве кроме Святых, бывают без грешники? – Спросила Вера Ильинична.

– И Святые тоже грешат. Только грехи их мысленные. Разве можно противостоять помыслам? Но и их, коли они греховные, мы должны прогонять в тот же миг, как они к нам в ум входят. А вот выполнять Божественные заповеди, не укради, не прелюбодействуй, не чревоугодничай, не убий, выполнять в наших силах, ежели мы будем просить помощи у Господа Нашего Иисуса Христа. А Господь любя нас, токмо и ждет, когда мы сами явимся к Нему. – Произнеся все это, отец Николай с любовью смотрел на собравшихся за столом.

– Нелепица какая-то выходит, Господь нас ждет, что бы с Ним соединились, а вы сами многим отказали в Святом Причастии. – Равнодушным тоном произнес Сивуха.

– Вовсе даже не так. Убийство, даже врага, сее есть грех. И прежде, нежели мы хотим принять Святых таинств, став причастниками соединения с Телом Христовым, прежде мы должны очистить свою душу покаянием. И Бог здесь не причем, – Я стою и стучусь на пороге, – говорит Он, а мы не можем открыть свою душу, из-за окаменелого нечувствия, и не имея должного покаяния, не можем прилепится к Богу. Каждый думает, что его грех, или подлость, не такие плохие как у других. Разве бывает такой офицер, который не правильно приняв решение в бою, тем самым неоправданно погубив своих солдат, не начнет обелять себя, обвиняя врага, смежные подразделения, а в своей душе, даже само руководство свое. Разве хирурги, не совершают ошибок? По бражничать до утра, а утром являются оперировать болящего, и из-за беспамятства и трясущихся рук, не оперирует, а буквально режут своего пациента. Апосля выдумывает десятки причин для своего оправдания, и множество объяснений, почему болезный умер.

После слов отца Никалая, на лице капитана Сивухи мелькнуло раздражение, и сразу исчезло. Он поднялся из-за стола и бросив на стул полотенце, сухо произнес:

– Благодарю господа за прекрасное угощение, хотя беседу приятной не назовешь. Честь имею.

– Пожалуй и я с вами, господин капитан. Предлагаю спуститься в село. – Поспешил за капитаном князь.

– Господа только не верхом. Вам еще рано. – Предостерег доктор.

– Валерий Сергеевич, вам еще вредно ехать в экипаже. Вас может растрясти. – Пыталась остановить князя Хващинская.

– Боитесь оставить меня без присмотра? – Натягивая перчатки спросил князь.

– Вы. Вы еще не полностью здоровы.

– Ну что же мадемуазель. – И князь закашлялся: – Предлагаю вам сопровождать нас с капитаном, что бы вы, в критический момент, могли проявить свое милосердие, к раненым в бою офицерам. – Хващинская от такого сарказма покраснела и молча стояла рядом с Лопухиным, возможно ожидая его извинения. Князь же продолжил, как ни в чем ни бывало: – Ну же, возьмите с собой сиделку для капитана.

– Нет, нет. Господа, я вас все таки попрошу отбыть одних, с позволения доктора, Бориса Ивановича. У нас все таки долг, перед больными. – Произнеся эти слова, Вера Ильинична преданно посмотрела на подполковника.

– Что же вы, Вера Ильинична, считаете нас совсем выздоровевшими? – Спросил Сивуха, видимо желая для развлечения прихватить с собой девушек.

– Мадемуазель Хващинская и мадемуазель Троекурова, может сопровождать наших больных в долину. – Разрешил ситуацию доктор: – Отправляйтесь и вы Владимир Владимирович, вам тоже необходим отдых. Вы, все ранения перенесли на ногах.

Владимирский, в своем штопанном от осколочных и пулевых пробоин мундире, и с черной повязкой на глазу, для того, что бы не пугать девушек, своим еще страшным шрамом, ответил:

– Благодарю вас Борис Иванович, однако служба. Мне с фельдъегерем, пришла депеша от полковника Яковлева. Наш генерал лейтенант Иосиф Владимирович, завладел Шипкинским перевалом, и перевалив через Балканы, открыл себе путь на Константинополь.

– Неужели наши войска двинуться на Константинополь? – Удивленно спросил Розенштраух.

– Батюшка, что вы думаете по этому поводу? – Спросил комендант Владимирский.

– Ой не знаю господа. Говорят что наш передовой отряд уж занял Эски-Загру. Только сил моловато, у отца нашего Иосифа Владимировича. Розведка доносит, будто бы на встречу нашим войскам из Албании, движется войско Сулейман-паши. Западный отряд наш овлодел Никополем и осодил Плевну. Токмо, туркам на помощь спешит Осман-паша. Слава Тебе Боже Наш, слава Тебе, что ты не остовляешь нас. – Все сидящие за столом в порыве радостных чувств перекрестились за батюшкой.

– Отец Николай, а за что у вас крест Георгиевский? – Спросила курсистка Лиза.

– Сей крест я заслужил еще в крымскую компанию. То было под Севастополем, англичане захватили тогда наши флеши. Их то требовалось, вернуть назад. А у нас в ботольоне всех офицеров побило напрочь. И выходит, что кроме меня, в атаку подымать людей некому. Молодой тогда был, я то, но крест наперсный поднял и повел в атаку. Так-то с Божьей помощью флеши отбили, как есть.

– Батюшка, а вы родом откуда будете? – Спросил Владимирский.

– Вологодские мы. Батюшка мой из рабочих, грамоте обучен, перебрался в Нарву, и слесарем работал на Кренгольской мануфактуре. А матушка поповская дочка, вот и я, с младенчества мечтал попом то стать. Вот и служу уж поди, годков более тридцати. Спаси вас Бог, за ваше гостеприимство, однако же нужно поспешать, что бы к ночлегу поспеть за светло.

– Ну коль вы батюшка готовы, так и я уж собрался. – Поднимаясь из-за стола сказал фон Клюге: – Господа, с фельдъегерем пришло мне предписание, догонять наши войска. Так что прошу выздоравливать и за мной.

– Борис Иванович, Борис Иванович. – За дергали носами курсистки, еще со вчерашнего вечера ожидающие, отправление своего строгого наставника. Комендант еще вчера отдал ему предписание, отправляться в действующую армию.

Владимирский само лично, пошел провожать отца Николая и фон Клюге. В дорожный транспорт отправляющихся, было насовано разной провизии и вина. Когда открыли крепостные ворота, фельдшер Вася и фельдъегерь уже сидели в колясках. Священо служитель и доктор, прощались с курсистками, у которых глаза были, теперь постоянно на мокром месте.

– Благодарю вас сударыни, за вашу беззаветную службу, во славу Родины. Даст Бог еще свидимся. – Коляски тронулись, и доктор махнув рукой, плюхнулся на сидение. Денщик доктора гордо восседал на облучке.

Поручик вскочил на своего арабского скакуна, который затанцевал под ним и крикнул:

– Урядник Трофимов, где вахмистр Карача!

– Они все еще на погосте. Со своим дядькой прощаются.

– Так что, сегодня скончавшийся от ран урядник, его дядей был?

– Что ни на есть, самый взаправдашний родный дядька и будет ему. А вы не сумлевайтесь ваше благородие, казаки в дорогу уж готовы. – Два казака вскочили в седла и тронулись за колясками.

– Тимоха, я до кордона, казаков проверю и назад. – крикнул поручик новому заместителю Карачи.

Отец Николай сел в коляску к доктору, фельдъегерь же, ехал в задней коляске. Поручик придерживал свою лошадь, постоянно находясь рядом с доктором. Давно уже сзади скрылась крепость, а Владимирский все никак не решался задать свой главный вопрос, мучивший его с тех самых пор, как он пройдя пространство, очутился здесь. Зачем он здесь? Для чего? Ему рассказывали, что Русь святая, а оказывается окружающие его люди, ни чуть не больше его знают о Боге, чем их потомки. И вот теперь, он провожает тех людей, которые возможно ему могут открыть нечто такое, что поможет ему строить свою жизнь дальше. Когда наши путешественники почти уже спустились в долину, Владимирский задал свой наболевший вопрос сопровождаемым, высокопреподобию и благородию:

– Товарищ, штабс-капитан, – от внутреннего напряжения поручик сделал ошибку, – товарищ по оружию, и вы батюшка, скажите, что нужно сделать, что бы Россия была великой и непобедимой, и никогда бы не пала от внешних врагов, и главное от внутренних предателей?

– О, братец ты наш, экими категориями ты мыслишь. – Сказал батюшка рукой оглаживая свою бороду, видимо зная для себя ответ, на поставленный вопрос, но пытаясь его внутренне сформулировать: – Что бы исполнить сее, необходимо верой и правдой служить Отечеству, каждый час, каждый день, каждый год. Это когда люди забывают себя, ради любви к ближнему, тогда то, государство построенное ими, и будет угодно Богу, и уже никакой ворог не сможет его одолеть.

– А вы, что скажете доктор?

– С батюшкой трудно не согласиться. Только будь у меня капиталы, я бы подымал экономику России. Крымская компания показала нашу отсталость, в армии и на флоте. Народный патриотизм непобедим, но модернизация армии и флота, уменьшит жертвы наших солдат и матросов.

Назад в крепость комендант вернулся только к вечеру. Сверху где-то, разрывая душу пел Карача, аккомпанируя себе на гармошке. Когда Владимирский приблизился к нему, тот был изрядно пьян, и сидя на ящике, неистово наяривал на своем музыкальном инструменте, смотря то себе под ноги, то в небо. Владимирский кашлянул, вахмистр притих:

– Что казак? Знаю у тебя горе. – Тихо произнес поручик. Вахмистр долго молчал, потом подал голос:

– Он у меня за мест батьки был.

– А отец-то где?

– Он еще в крымскую голову сложил.

– Сочувствую. Слушай Евлампич, да ты не держи в себе, давай еще вина хряпни, глядишь и отпустит. Вспомни про живых, про мать. Кто у тебя еще есть?

– А никого нету.

– Так ты выходит даже женат не был?

– Отчего ж не был. Был.

– И что?

– Погибли они, и мамка и жонка и дочка.

– Как так?

– А так. Поехали на Троицу к сестре в Грозный, сестру то терской казак высватал, вот они и поехали ее проведать, да так и не вернулись. Тарантас их будто бы в пропасть кувырнулся. Слухи ходють будто спешили они, спасаясь от черкесов, и сорвались с кручи на перевале. А дочке, всего два годка то было. – И у вахмистра дрогнул голос. Рядом где-то за шатром, кто-то захлюпал носом:

– Простите нас господа. Мы хотели послушать песни Тимофея Евлампивича, и нечаянно подслушали ваш разговор. – Из шатра показались две самые младшие курсистки, высокая Светлана со слезой в глазу, и зареванная, маленькая Елизавета.

– Ишь мокроту развели. – Пряча глаза сказал Карача.

– А вы! А чего вы сами, на перевязку не приходите!? – В голос заревела Лиза, как бы упрекая вахмистра.

– Во как! – Удивился поручик, начиная понимать претензии девушки.

– А вы! Вы. Вы сами. – И не известно что, Лиза этим хотела сказать коменданту, но она еще больше заревела. Светлана стойко держа слезу в глазу, тоже хлюпнула носом, но молчала.

– Владимирский достал свой носовой платок и обойдя барышень, с усмешкой прочистил их носы, заставив тех высморкаться, миролюбиво заявив:

– Так-то оно лучше.

– Лучше будет, если вы господин комендант прикажете Тимофею Евлампичу, придти на осмотр в лазарет. – Настаивала на своем Елизавета.

– Что вы барышня, на казаке заживает все как на собаке. А тут пустяки, даже кость цела.

– Ууууу. Герой вы наш, защитник Хайнкейского перевала Евлампич, ваша жизнь и здоровье, не безразлично нашему Российскому народу. Так что, с завтрашнего дня, вы обязаны, каждодневно посещать лазарет, а именно. – Тут поручик обратился к девушке. – Лизонька как вас по батюшке?

– Елизавета Михайловна.

– А именно посещать Елизавету Михайловну, да бы она следила за вашим бесценным здоровьем.

Владимирский подхватил девушек за талии и повел от вахмистра. Но видимо так не положено было обращаться с барышнями, поэтому они максимально выгнули спины и пытались, что-то сообщить поручику:

– Господин поручик! Господин поручик!

– И не сомневайтесь барышни, с завтрашнего дня, Тимофей Евлампич будет в вашем распоряжении.

– Позвольте, позвольте! Вы!

– А я, за этим самолично прослежу.

– Что вы делаете!? Мы, мы возражаем!

– А вы, как хорошие маленькие девочки, не рвитесь в бурные воды взрослой жизни, где много скрытых, опасный, подводных течений. Извольте вернуться к Вере Ильиничне. – Назидательно повелел им Владимирский.

– Вы не смеете так обращаться с нами, – Но видя, что их неукоснительно ведут в их обитель, Лиза захныкала, – Нам тоже нужно гулять и дышать свежим воздухом.

Поручик остановился, отпустив девчонок. Вдруг до него дошло, что эти шестнадцати, семнадцати летние девчонки, пожертвовавшие всем своим личным временем, привилегиями, и даже комфортом, трудились не покладая рук, недосыпая и даже рискуя своей жизнью. А он, вот так фамильярно над ними насмехается, за какие то надуманные девичьи грезы:

– Прошу простить меня великодушно, – Раскланялся Владимирский, при этом целуя ручки опешившим девчонкам, – Был не прав, черств, и даже порою грубым скотом. Готов выслушать ваши претензии.

– Мы бы хотели, иметь возможность совершать конные и пешие прогулки. Если вы упросите Веру Ильиничну. – Произнесла Светлана, как-то уж больно заносчиво задрав свой носик, но при этом опустив глаза. Больше всего, Владимирского поражало в этих пигалицах и восхищало одновременно, не смотря на рутину и усталость, умение держатся достойно, это были обладательницами красивейшей осанки. Впрочем, здесь дело было не только в возрасте, все благородные дамы имели осанку, даже дряхлые старухи. Будущему поколению, это будет неизвестно. Находясь в таких размышлениях, наш Кутузов ответил:

– Хорошо, я сегодня зайду к Вере Ильиничне.

– А у вас найдутся хорошие лошади. Я видела в конюшне. Там есть одна лошадь, от турок прибившаяся, со звездочкой во лбу. – С восхищением в голосе заговорила Лиза.

– Лошадей подберем, да вот дамских седел не имеем.

– Ничего, мы попробуем в… Пристроиться в обычном седле. – Ответила Лиза.

– Как, по мужски? – Подозрительно спросил Владимирский.

– Что вы! -Засмеялись подруги.