Читать книгу Русь святая - Владимир of Владимир - Страница 6

Боль, порвавшая сердце, заставила очнуться Владимирского. – Где я? Я лежу на спине. Наверно на операционном столе. Неужели можно терпеть такую боль? – Ощущение было такое, будто из груди вырывают сердце: – Невероятно болит все. Боль во всем теле и даже в кончиках пальцах и языке. Темно: – Он лежит собираясь с силами, что бы открыть глаза, боясь от болевого шока вновь потерять сознание. Приятная и знакомая энергия наполняет его тело. Боль в руках и ногах как бы отступает, и становится даже приятной. Он открыл глаза. Странно, он с головой укрыт грубой мешковиной, через которую просвечивается не яркий свет. Наконец до его слуха, стали доноситься разные звуки. Скалистый перевал: – Всплывшей памятью кольнул его в сердце. Неужели выжил, или это мне не сниться? – И вот уже его уши стали слышать звуки, похожие на голоса. Владимирский попытался хоть что-то произнести, привлечь к себе внимание, но язык не слушался, ощущая во рту кислый вкус осколка. – Странно, опять осколок во рту: – Подумал он, закрывая глаза. Совсем рядом, отчетливо послышался взволнованный женский голос:

– Господин Паникадилин, прошу вас, будьте любезны, я только взгляну на него, в последний раз.

– Светлана Сергеевна, голубушка, ну на кой вам на него пялиться, он же покойник. Смотрите, вам от одного этого слова становиться плохо, как бы обморок не случился. Идите голубушка, идите отдыхайте, небось с раненными за день умаялись, нынче то у вас, вон целый день в хлопотах прошел. И то сказать, сколько раненных поступило сегодня, с ног ведь валитесь. Где это видано, что бы молодые барышни покойников разглядывали.

– Иван Иваныч! – Было слышно, как нежный женский голос дрогнул.

– Ну вот, уже и глаза мокрые. Ой беда. Чему вас только учат, там в вашем Смольном институте? Одни вон, всякие глупости на уме.

– Иван Иваныч! – И барышня захлюпала носом.

– Ну будет голубушка. Щас мы вашего Владимирского отыщем. Сидоров! Пойди сюда!

Послышался грубый голос:

– Да господин фельдшер.

– Послушай Сидоров, где у нас лежит господин подпоручик.

– Извольте за мной, в шатер. Вона, они здесь сразу же изволят лежать. Им уже и могилку способили. Батюшка их сегодня вечером отпоет, и мы их присыпим.

Вновь послышалось хлюпанье носом.

– Сидоров! Опять где-то уже морду налил! Гляди, у меня. – Слышался сердитый голос фельдшера.

– Что это у него, из груди торчит? – Послышался тихий девичий голос.

– Знамо чо, осколок. Давеча их денщик были, очень уж диву давались, говорили, будто бы осколок из них вылазает. Я отлично помню, когда стало быть их изволили доставить, малехонький бугорочек над дерюжкой возвышался, а теперича будто штык торчит. Не чистая сила тут будто бы. Ибо ходят слухи, барин то, с бесами якшался. Изыди сатана. Скорей бы уж отпели.

– Я хочу его увидеть. – Каким-то загробным голосом настаивал женский голос.

– Барышня! Светлана Сергеевна! Благодетельница! Пойдемте отсель. Мало ли, чего вы там надумали, вы прямо вся какая-то неживая, дрожите вот уж. Видимое ли дело, что бы молодые девушки покойников разглядывали. На вас и лица то нет.

– Иван Иваныч.

– Ну как угодно. Сидоров сними рогожу.

– Раздался женский стон, перешедший в рыдание.

– Я хочу побыть немного одна.

– Хорошо, хорошо, мы вас снаружи ожидать будем.

– Владимирский слышал тихое, женское рыдание, затем заупокойную молитву. Его раздирало любопытство, что это за спектакль, и кто по нему так убивается. Он открыл глаза. Перед ним стояла милая девушка, этакая кровь с молоком, лет шестнадцати, в театральном платье старинного покроя, с надетым поверх серым передником, с убранными волосами под белый плат, как у монашек. Девушка закончив молиться, подняв на него свои большие, зеленые, заплаканные глаза, и увидев что покойник на нее смотрит, вскрикнув потеряла сознание, и повалилась на пол.

Вбежавшие фельдшер Паникадилин, с санитаром Сидоровым, застыли на месте. Это были два странных субъекта, разодетые как партизаны, которых он видел в свои юные годы, при существовании еще СССР.

Через десять минут, в палатку прибежал врач с бородкой, а ля Чехов, в белом халате, еще через десять минут Владимирский уже плыл по воздуху на носилках. И еще через десять минут, лежал на столе и его оперировали. Врач, штопавший и зашивавший Владимирского все удивлялся, говорил, что это уникальный случай, в его двадцатилетней практике. Постоянно повторял, что молодой человек в рубашке родился, и что его бережет Сам Господь. Возможно по такому случаю, в время операции, хирург сам много молился, каялся, и даже плакал, чем очень удивлял свой вспомогательный персонал. Все это Владимирский чувствовал и слышал, но никак на это не реагировал. Наконец он не выдержал боли и отключился в беспамятстве.

Очнулся Владимирский, из-за резкого запаха укуса. Открыв глаза, увидел прямо перед собой на стуле, вновь ту самую девчонку, со светло русой косой, в своем театральном платье, с длинным подолом. Девчонка была абсолютно без макияжа, и она дремала, сидя на стуле. Они находились в мазанной избе, с маленькими оконцами, белой печкой, над которой были развешаны полотенца с узорами. Снаружи было светло и солнечно. В углу на полке стояли иконы. На стене красовался коврик ручной работы. – Где я? Что это все значит? Что за декорации. Я что, в плену? Я что-то читал такое, делают декорации и пытаются убедить человека в том, чего нет на самом деле. Ерунда какая-то. Однако ж любопытно. – Такие мысли рождались в голове нашего Покойника. – Да живой ли я? – И Владимирский впервые попытался пошевелить руками. Пальцы сжались в кулаки. И такой кулак он поднес к своим глазам.

– Ничего себе. – Произнес он вслух, глядя на аккуратный педикюр на ногтях.

Девчонка проснулась, обрадовалась, смутилась, а затем как-то очень по деловому спросила:

– Как ваше самочувствие мсье?

– Жрать хочется так, что за раз сожрал бы бизона целиком.

– Девчонка мило поморщила нос:

– Фи. Могу ли я ожидать от вас чего-либо, кроме mauvais genre.*

– Послушай школьница. Ты бы могла изъясняться более понятно. Где я?

– Школьница сделала еще более деловой вид, чем прежде и поведала:

– Вы сударь, находитесь в селе Кочеты, это не далеко от Систово. Здесь за Дунаем расположился наш госпиталь.

– За Дунаем? Как я оказался за Дунаем? – Больной попытался напрячь свою память, оказалось он отчетливо помнит все, и даже то, что никогда не был за Дунаем.

*Дурного тона. (французский)

– Сударь, вы отдыхайте. Вам не следует волноваться. Такое бывает после тяжелого ранения. – В глазах девчонки мелькнуло сочувствие.

Владимирский ощупал свое тело, оно было забинтовано. Забинтованы были и руки, а снизу под подбородком он нащупал бинт завязанный бантиком, стягивающий повязку на голове. Владимирский развязал бинт и бросил на пол повязку, которой были перемотаны его щеки: – Еще бы подгузники надели. – Возмущенно бубня стал он подниматься. Внутренняя боль и нежные ручки сиделки, пахнущие уксусом, остановили его:

– Сударь! Сударь, послушайте! Вам еще не следует вставать.

– Больной потянул ее к себе, посадив на постель рядом с собой:

– Сколько я здесь?

– После операции вы проспали ночь, день, и еще ночь.

– Мне нужно встать! Ты понимаешь, там мои товарищи! Они гибнут! Я

– должен им помочь! – Больной опираясь на сиделку, превозмогая боль сел на кровати.

– Вы, не можете, у вас может начаться кровотечение. – Девушка по инерции, своей грудью пыталась остановить больного, как бы преграждая ему путь, таким образом, как это делает мама, успокаивая расшалившегося малыша.

– Какая грудь. Второй размер, с большой претензией на третий.

– Сиделка покраснела и позвала на помощь:

– Петр!

– Из передней части избы, прибежал молодой парень в опять странной солдатской форме, какую больной раньше видел по телевизору:

– Ваше благородие, не велено вам вставать. – И солдатик аккуратно положил Владимирского на кровать.

– Ваше благородие? – Растерянно думал больной, вслух же спросил: – Кем не велено?

– Светланой Сергеевной, ваше благородие. Они ваш Ангел хранитель. – Отрапортовал солдатик.

– А. – Произнес безразличным тоном больной, вообще ничего не понимая.

– Барышня, их благородие пришли в себя. Вы бы шли отдохнули маненько, чай вторые сутки не спите, умаялись.

Барышня вновь вспыхнула алым светом, затем задрав голову распорядилась:

– Петр, голубчик. Больному нужен покой. Здесь, я могу надеяться только на ваше благоразумие.

– Слушаюсь барышня.

– Барышня удалилась с чувством собственного достоинства, Петр остался все так же стоять по стойке смирно.

– Ты кто?

– Ваш ординарец Петрушка, ваше благородие! – Отрапортовал солдатик, тревожно глядя на больного.

Владимирский посмотрел в окно, там зеленела яблоня.

– Сегодня какое число?

– Нынче у нас тридесятое юня, ваш благородие.

– А год?

– Как же так ваш благородие, семьдесять седьмый от Рождества Христова. – Денщик Петр с еще большим удивлением уставился на больного.

– Какой год? Назови целиком. Тут такое дело Петя. Понимаешь, я после контузии вообще ничего не помню.

– Как же так выше благородие, разве такое бывает? – В глазах Петра появилось абсолютное удивление: – Тыша восемьсот семьдесят седьмый год нынче.

– О Петя! Бывает Петя. Есть такая болезнь, амнезия называется. Это когда больной абсолютно теряет свою память и не помнит, не то что мать и отца, но и как его самого зовут. Кстати, у вас классный бланш под глазом, где заработали?

– Это вы про мой синяк интересуетесь? – Смущенно спросил Петр. – Так это, вы мне еще три дни назад, при переправе через Дунай, за нерасторопность засветили. Вы тогда, в день вашего ранения, еще многим засветили. Фельдфебелю Наливайко, вашему заместителю засветили, а ефрейтору Могила аж оба глаза погасили. – Все вокруг происходящее Владимирскому показалось игрой, и она ему нравилась.

– Слушай Петручо, не держи зла. Прости меня гада.

– От услышанного извинения у Петрухи даже губы затряслись:

– Што вы, ваша благородие. Знамо дело, дисциплина.

– Слушай Петь, а что это за изба такая?

– Так это, Светлана Сергеевна под суетились. Хозяева за хорошую плату на сеновале живут, уступили значит.

– Она, ну эта девчонка, сама, что ли платила за дом?

– Зачем сама. Вы сами не бедные. Вчера вечером приезжали ваш приятель Валерий Сергеевич. Так они вам коня вернули и шашку.

– Какого коня?

– Как же. После вашего такого чудесного… – Тут Петр запнулся и с жаром перекрестился.

– Чудесного воскрешения. – Тихо подсказал Покойник.

– Ваше благородие, так мы уже все думали, что вы Богу то душу отдали. И князь Валерий Сергеевич тоже так думали. Они тогда и коня вашего забрали и саблю, да еще шкатулку малую, с каменьями. Шкатулку то, так и не вернули. И мне наказали, когда коня забирали, коль скажу кому, так они меня в Сибири сгноят. Мол вещи эти, вовсе и не ваши а Абдул-визиря.

– Какого Абдул-визиря?

– Так как же, мы тогда Дунай форсировали с их высоко превосходительством генералом Драгомировым. А на другой стороне Абдул паша, со своими янычарами. Наши то войска уклонились чуток, что бы не попасть под басурманскую артиллерию. А вам их конь, очень уж приглянулся. Вот вы и приказали, Абдул пашу в плен захватить, когда он вперед со своим штабом выдвинулся.

– Ну и захватили?

– Никак нет, вы его самолично, как есть зарубили. А турка видя такое дело осерчали, и давай из пушек палить. Почитай половина взвода и полегло, да из оставшихся еще половина раненных наберется. И вас там шарахнуло бомбой. Господь милостив, не оставил вас. Вон у вас и шрамы на лице уже затянулись. Пресвятая Богородица, спаси нас.

– Дунай, это мы где?

– Шутить изволите барин. У болгарин.

– Петь, нет ли у нас какого-нибудь зеркала посмотреться.

– Как нет, сыщется. Вот барин. – И денщик принес небольшую железную коробку. В которой хранились, бритвенные принадлежности, большой флакон одеколона и зеркальце: – Владимир Владимирович вы бы кашки поели, хозяйка с утра в печке томит. А уж потом я вас и побрею. – С каким-то счастливым чувством засуетился денщик.

– Петь, ты зеркальце то дай. – В зеркальце, Владимирский увидел мало похожего на себя блондина, со светлыми бровями, светлой щетиной на подбородке, и крашенными усами. Зашитая рана на щеке, действительно затянулась и выглядела заживающей. С другой стороны щеки шрама не было. И все же было какое-то сходство, с прежним лейтенантом:

– Странно, руки холеные, да и ноги будто не мои. – Разглядывая свои конечности, произнес Владимирский.

Когда пришел главврач, Владимирский уже позавтракал, и свежевыбритый, обложенный подушками, полусидел на кровати.

– Голубчик, Владимир Владимирович, я смотрю вы уже идете на поправку. Невероятный случай. Смотрите, на лице осколочное отверстие совсем затянулось. Слава Тебе Боже наш, слава Тебе. – И главврач, в полковничьих погонах, перекрестился на иконы.

– Этого не может быть. – Произнес щеголеватый офицер в капитанских погонах.

– Не может быть. У Бога, нет ничего не возможного. Я помню случай, произошедший в крымскую компанию, под Севастополем. Тогда я только начинал свою практику хирурга. Тамошнего одного бомбардира, мортирой придавило, ну в сущий блин сплющило. Все внутренности раздавлены, не функционируют ни печень ни почки. Сам Пирогов обреченно махнул рукой, мол не жилец. А полковой батюшка помолился, помазав больного елеем, от мощей Николы чудотворца, и больной на поправку пошел. Правда следует признать, поправлялся он долго, да и не известно мне, выздоровел ли он вовсе. Голубчик, это за вас молится кто-то очень горячо. – Видя удивленный вид больного, главврач умолк, откашлялся в кулак и представился:

– Архипов, Серафим Владимирович, начальник госпиталя. Имел честь вас оперировать. Это штабс-капитан Фон Клюге Борис Иванович. Большой умница и очень способный хирург, в свои двадцать семь лет, иной раз даст фору мне старику. Позавчерась, они мне ассистировали, когда вы изволили на столе лежать.

– Благодарю вас господа. – Ответил Владимирский, а сам подумал: – Штабс-капитан, как в кино.

– Благодарите мамзель Николаеву. Это они, полторы суток температуру вам сбивали. Ну голубчик, давайте вас поглядим. Как вы себя чувствуете?

– Доктор, я словно в чужом теле.

– И не удивительно, имея столько осколочных ранений, иметь такие чувства. Откройте рот сударь, а… Отлично, очень замечательно. Давайте разбинтуем ему руки. Голубчик, Владимир Владимирович есть ли у вас боли беспокойства?

– Есть.

– Тогда поведайте нам, что вас беспокоит? – Продолжал допрос главврач.

– Острая боль в сердце.

– Вы слишком торопитесь двигаться. Вам голубчик еще покой нужен.

– Доктор, я ничего не помню.

– Как ничего? Совсем ничего? – Насторожился главврач.

– Вообще ничего из прошлой жизни. Даже отца и мать, и где я родился, тоже не помню.

– Уникальный случай.

Здесь оживился все время молчавший фон Клюге:

– Я читал труды одного известного немецкого психиатра, он далеко продвинулся в области психофизиологии и морфологии. Это заболевание давно известно, как mnёmё, от греческого утрата памяти, анестезия происходящее от разных душевных потрясений, и травм головы. Так же, чаще всего память возвращается совершенно неожиданным образом, больной видя каких-то своих знакомых, или родственников, разом вспоминает все. Вот и выходит, что это заболевание лечится временем.

Врачи тщательнейшим образом осмотрели раны больного, и результатами выздоровления были восхищены. Оставив повязку только на груди, они раскланялись и ушли.

После плотного обеда, вновь вернулась эта зеленоглазая девчонка, с кожаным саквояжем, застав нашего больного полу сидячим в подушках:

– Серафим Владимирович просил обработать ваши раны мазью, что бы избежать гноения. – Она раскрыла свою сумку и достав оттуда пузырек, стала смазывать множественные осколочные раны на руках, лице, и ногах. Когда она попыталась смазать раны на животе, сразу же заалев ярче розы, больной заметил:

– Чего постарше никого не нашлось?

– Девчонка покраснела еще больше. Затем она поднялась со стула, выгнула спину, вздернув кверху свой носик, спросила:

– Правда ли сударь, что вы чудесным образом исцелились, и теперь чувствуете в себе силы?

– Пожалуй. Хотя вопрос не в тему. – Произнес наш больной ироничным тоном.

– Тогда, мне нужно вам нечто сказать. Вы сударь, скверный человек, и я, и я вас презираю.

– Ты что, школьница? – Удивленно спросил больной, пытаясь ухватить за подол беглянку, вспорхнувшею со стула. Но та резко развернулась и влепив пощечину больному, убежала. – От неожиданности Владимирский даже вскочил на ноги, но от резкой боли в груди, сразу же повалился на кровать. Он слышал как в соседнем помещении, девчонка отдала мазь ординарцу, велев тому, до кончить смазывание ран, нашего героя. Но больной сам взял оставленную мазь и смазал себе раны на животе. Вновь появился ординарец Петя и доложил:

– Вам письмо, ваше благородие.

– От кого?

– Не могу знать, ваше благородие.

– Что ты все благородие, да благородие. Ты уж как-нибудь по званию, что-ли.

– Так точно господин подпоручик!

– Подпоручик? Петь, спокойно не на параде. Читай, что там в письме пишут.

– Виноват. Грамоте не обучен.

Это был первый человек не умевший читать, которого встретил Владимирский в своей жизни. – Вот оно где, свинья порылась, из-за чего рухнула царская Россия. Народ-то дремучий, кто его поманит, за тем он и пойдет. Но ничего, мы все исправим. – Подумал Покойник, вроде бы еще не серьезно, но как бы вживаясь в свою роль:

– Петь, как тебя по батюшке?

– Владимирович. Как и вас ваше благородие.

– Тезки значит. Петр Владимирович, а не желаете, что бы я вас грамоте обучил?

– Как же это? Нешто сами изволите? – Его голос сорвался и на глазах у него выступили слезы.

– Тебе сколько лет?

– Двадцать второй, через неделю минет.

– А мне?

– И вам двадцать второй, в запрошлом месяце стукнули.

– Давай письмо и неси ручку и бумагу.

– Петр отдал письмо, но с места не тронулся. Владимирский открыл конверт и глупо уставился в писанину:

– Смотришь в книгу, видишь фигу. По французски написано наверно. Петь, я что раньше по французски ботал? Ну в смысле говорил.

– А как же. И беседу вели и писать изволили.

– Опа на.

– Нешто и это забыли? – Не скрывая удивления спросил Петруха.

– Напрочь. Во я попал. Может что важное? Может по службе?

Петя откашлялся, затем осторожно сказал:

– Я осмелюсь предположить, эта бумазейка от полковницы Наталии Карловны.

– Откуда узнал?

– У них духи очень уж известныес.

– А кто она такая?

– Известно кто, супружница полковника Яковлева.

– А от меня ей что надо-то?

– Петр отвернулся и стал разглядывать стену.

– Ну ладно, неси ручку и бумагу.

– Какую ручку вам барин, от двери что ли?

– А, нет, чем писать неси. – Сообразив поправился Владимирский.

– Петр принес бумагу, чернила и к ним перья. —

– Перья, я вам аще давече навострил.

Владимирский нарисовал алфавит и начал учить грамоте денщика. Ученик оказался на редкость смышленый, с превосходной памятью.

После ужина они продолжили складывать слоги. Наш новоиспеченный барин с удивлением заметил, что помнит всю программу первого класса, как впрочем и всех остальных, и даже военного училища:

– Аз, буки, веди, глагол, не обязательно, запоминаем по звучанию, а, б, в, г. Ма-ма мы-ла ра-му. – Их учебу прервал тихий стук в дверь. Петр удалился что бы открыть дверь и не вернулся. За место него в комнату вплыла, шурша платьем, высокая очень красивая женщина, лет тридцати пяти. На ней было удивительное платье, черного шелка, с валаном под длинной шалью индийского кашемира, а на головке с красиво собранными на затылке волосами, фетровая шляпка с эгреткой. Редко увидишь в наше время женщину с такой грацией, разве что артистку, да и то в образе: – Откуда я знаю про кашемир и эгретку? – Пронеслось в голове нашего героя: – Ах да листал альманах Парижских мод в библиотеке, находясь под стражей. Листал от безделья, что бы убить время, тогда эта мура меня вовсе не заинтересовала. Гляди ка все запомнил, даже детали.

– Вольдемар! Слава Богу ты жив! Как я мучилась все эти дни. – Каким-то небесным, льющимся, мягким голоском, самой женственности, произнесла прелестная незнакомка, присаживаясь перед ним на стул: – Что же ты молчишь? Разве ты не получал моей записки? Это было ужасно, когда я узнала о твоей гибели. – Она ловко вынула носовой платочек из рукава на запястье, и на доли минуты приложила к газам, демонстрируя свои тонкие пальчики, покрытые сеточкой перчатки. – От того, что наш герой до сих пор, ни разу не встречал среди современных дам такой женственности, он уже заранее чувствовал себя виноватым: – Дерзкий не сносный мальчишка, как ты мог!? Я наверно ужасно постарела, за эти три дня, но всему причиной было мое горе. – Она на мгновение замолчала и у нее в глазу блеснула слеза: – Вольдемар, как только мне стало известно что ты жив, и поправляешься, я сразу все бросила, и поспешила к тебе. Вернулась из Зимниц, остановившись в соседнем убогом домишке, и терплю эти лишения, все ради тебя. Вот уж и румянец на твоей щеке, тебе значительно лучше. Твоя Натали теперь с тобой и будет о тебе заботиться. – И незнакомая дама, своим долгим поцелуем, прервала такой назревший вопрос, – мадам, мы что знакомы?

– Мой мальчик, я вижу ты еще совсем слаб. Но что же делать? С тобой я теряю голову, и готова потерять бесстыдство, лишь бы тебя оживить. – С ее плеч на пол упала большая кашемировая шаль, и она за несколько секунд освободилась, от своего платья, которое было заранее расстегнуто на спине, оставшись в одном корсете и шляпке, она шагнула к нему.

– Мадам! – Все, что успел промолвить больной.

– Не беспокойся глупенький, я твоего денщика выпроводила на улицу.

Событие произошедшее с ним за последний час, никак не соответствовало его знанию манер, литературных героев девятнадцатого века. И когда его всадница была полностью утомлена, а у него отпустила боль в сердце, он все таки решился задать ей вопрос:

– Мадам, вы кто? Я вас не помню.

Наездница долго смотрела на него, затем сделала оскорбленный вид, и как-то по будничному, дала ему пощечину. Затем она быстро засобиралась, а уходя вернулась, ничего не говоря влепила больному еще пощечину. Оплеухи пошли на пользу больному и он сел на кровати, спустив ноги на пол:

– Благодарю мадам. – Сказал Покойник, натягивавшей на себя платье красавице: – Этак я завтра уже и встану. В смысле теперь уже на ноги. Простите мадам, не имею честь знать, но вы невероятно привлекательны. – Слова невольно были брошены в спину уходящей незнакомке, заставившие ее на мгновение остановиться, но вскинув гордо свою головку, она все же ушла. Тогда наш выздоравливающий крикнул: – Петруха.

Появившийся денщик, не смотрел на барина.

– Петручо, это кто был?

– Петр молчал, пытаясь не встречаться взглядом с барином.

– Петручо, ты знаешь, что ты меня подставил? Петруха, ты это заканчивай, делать такие сюрпризы. Ты что забыл, что я память потерял? Это что, моя любовница?

– Так точно, господин подпоручик.

– О! А! Это? – и любовник поднял палец к верху.

– Они, госпожа полковница.

– О! Петь, ты это, давай, что знаешь мне все докладывай. Договорились?

– Так точно господин подпоручик.

– А эта малолетка, она что, тоже?

– Барышня, Светлана Сергеевна то? Они здесь с воспитательницей, мадамой Верой Ильинешной, в сестрах милосердия ходят. Мы когда еще в Румынии были, вы с ними познакомились. Вы наверно сильно обидели Светлану Сергеевну, они после вашей встречи, сильно плакать изволили. А вы тогда, еще изволили волочиться за курсисткой Хващинской.

– И?

– И они тоже после вас плакали.

– Слушай Петруха, я кто?

– Вы Владимир Владимирович, столбовой дворянин Новгородской губернии.

– Не, не то. Я сегодня только опомнился и уже два раза схлопотал по роже. Ты понимаешь о чем я?

– У господ своя жизнь, народу вникать в нее негоже. – Опять глядя в сторону отвечал Петруха.

– Как это? – Видя что Петр мнется, подпоручик добавил: – Говори не бойся.

– Я так понимаю, господа они ученые слишком, вот иной раз и безобразят. Дуэли там, гулянки, и… – И Петруха замолчал.

– Да продолжай, не бойся.

– Ну коли так, так я скажу, и с чужими женами шашни водят. – Выпалил Денщик.

– Так я что, по бабам мастак?

– Именно так, ходок, энтот сердцеед. Ваша маменька говорили, это вас Петербургское общество испортило. А я так думаю, ваш друг князь Валерий Сергеевич. Он то и есть сущий демон. Это он, вас пристрастил к картам, дамам энтим развратным, отсюда и дуэли вышли.

– Я что же, бился на дуэли?

– Два разу. Вы же этот, Варяг. С вами осторожность соблюдают бретеры.

– Варяг?

– Так точно.

– А что это такое?

– Так вы Владимир Владимирович, в бою двумя саблями орудуете одновременно, и стреляете с двадцати шагов в туза.