Читать книгу Свидетели Его – Мы - Владимир Вячеславович Калинов - Страница 23

* * *

«Доктор», тихо сидел перед больничной койкой «проводника», всматриваясь в чуть бледное лицо молодого парня.

Тихо завибрировал в кармане телефон, словно выводя профессора из анабиоза, в котором он пребывал уже четверть часа, уставившись в одну точку:

– «Доктор», мы приготовили «дверь». Нужна ваша консультация.

– Хорошо, сейчас буду.

Возвратив на место телефон, профессор вышел из палаты, скинув на ходу белый халат с плеч, и повесив его на спинку стоявшего в коридоре стула.

В главном зале к нему подошел один из ассистентов, показывая какие-то графики вычислений, что-то говоря, но «профессор» казалось, его не слышал, размеренно кивая головой, на каждый взгляд ассистента в свою сторону, поверх тонкой позолоченной оправы очков.

Он шел быстрой походкой прямиком к главному рубильнику. И только дойдя до цели своего пути, он остановился, задумавшись на несколько секунд, потом положил руку на гладкую рукоятку выключателя и снова замер.

Наконец раздался щелчок, и огни, обрамлявшие некое подобие арки, в центре небольшого зала погасли с тихим утробным звуком.

– Рано еще. – Объяснил, наконец, он свое поведение, – нужно многое подготовить. Без моего особого распоряжения «дверь» не подключать.

Под перекрестными взглядами он покинул помещение, понимая, что теперь поставил под сомнение свои дальнейшие действия, но по-другому пока поступить не мог, а объяснять свои поступки он, ни кому не обязан, кроме, разве что Самого….

Следом за ним из зала вышел высокий мужчина, в котором «доктор» узнал своего утреннего собеседника:

– Не слишком ли ты резко поступил, обрубив питание?

– Ты и сам не хуже меня знаешь, что «дверь», включается только перед «переходом», не иначе.

– Это все правильно, но ведь без предварительной проверки это рискованное предприятие.

– А ты за кого больше переживаешь Рафаиль? – профессор, резко обернулся на ступеньках крыльца, ведущих к выходу из здания, и, взглянув своему собеседнику прямо в его бездонные, серые глаза.

– В первую очередь за тебя – сухо ответил мужчина.

«Доктор», казалось, ослабил хватку, и уже спокойнее вышел из здания в компании Рафаиля.

Сев в тени липы, на резную деревянную скамью, он вынул из кармана сигарету и не спеша прикурил.

– Ты переживаешь, что парень не справиться? – продолжил Рафаил, поддергивая брюки по стрелочкам, и, садясь рядом с профессором.

– Наоборот – «Доктор» выдохнул небольшую порцию дыма.

– Так ты думаешь, затевается что-то серьезное?

– Тогда зачем было втягивать в это дело ЭТИ два «объекта». Тебе разве не кажется странным, что главным для перехода была выбрана ОНА, а не ОН?

Мужчина, на мгновение, задумавшись, сделал живописное движение бровью, потом тихо сказал:

– Кажется, мне тоже пора действовать…

Через несколько минут сидя в своем кабинете, Рафаил набирал номер:

– Добрый день, – сказал он, когда трубку на том конце подняли, и Рафаил услышал тихое дыхание собеседника:

– Добрый, – ответили в трубке – чем обязан столь раннему звонку?!

– Я решил поинтересоваться, вы смогли сделать то, о чем мы с вами говорили?

– Да, я сделал то, о чем вы просили. Дело за малым. Нужна всего лишь стыковка…

* * *

После того как закрыли «Дверь», вернувшийся «Доктор», стал еще более задумчив, и мрачен. Он подолгу запирался в своем кабинете, и появлялся в рабочем зале, только лишь для того чтобы узнать о работе «операторов». После он вновь уходил к себе.

В дверь кабинета неловко постучали. Поначалу, «Доктор», уронивший голову в ладони рук, скрещенных перед собой, так словно он собирался помолиться, никак не отреагировал на этот звук. Но после настойчивого повторения, он все, же решился:

– Входите, не заперто, – голос, вырвавшийся из засохшей гортани, казался совсем чужим.

– Все, обеспокоенны твоим поведением, – раздался тихий мужской голос. Это был Рафаиль.

– Ты решил, что мне необходимо какое – ни будь лекарство?

– Нет, я решил, что тебе сейчас вреден покой, – Рафаиль сел на свободный стул рядом со столом, и посмотрел на уставшее лицо профессора.

– На сколько? – спросил тот.

– На вот столько – Рафаиль отмерил указательным и большим, пальцами расстояние, и многозначительно засемафорил бровями.

– Ты ведь прекрасно понимаешь, что милосердие, намного чаще шагает по лезвию, чем другие проявления Его воли, – «Доктор» словно не понимая его намека продолжать гнуть свою линию, как заведенный.

– Тогда, в чем дело? Зачем ты себя мучаешь. Нельзя всем дать всего, ибо всех много, а всего мало.

– В том то все и дело, – огорченно проговорил профессор.

– Я порой тебя не понимаю, – неожиданно для себя Рафаиль стал ерзать на гладком стуле.

– Потому что рассуждаешь как тебе и положено. Если ты будешь думать о боли, ты не сможешь вылечить ее*42.

– А когда ты экспериментируешь над бактериями, или травишь мух тебе их можно подумать жалко?

Рафаил в сердцах всплеснул руками:

– Любую созданную Им форму жизни, населяет, сам знаешь, что. Разниться в том, что чем больше организм, тем в нем больше этой Сути…

– … а чем оно более разумно, тем больше нам его жаль, – закончил за него профессор, и продолжил чуть более раздраженно, – не надо мне напоминать прописные истины.

Рафаиль, еще более нервно завертелся на стуле, словно бабочка, которую заживо прокалывают булавкой:

– Не думал я, что однажды наш разговор зайдет в тупик, – с сожалением проговорил он, и посмотрел на профессора, который являл собой слишком уж точную копию грешника с полотна одного из художников прошлого*43.

– А мне всегда казалось, что мы оба больше похоже на двух малозаметных персонажей с картины Вероккьо*44, – вяло, проговорил профессор, словно угадывая его мысли.

– Да, наверное, – не удивился Рафаиль, – но только после этого бедный старик забросил кисти, и едва не запил с горя, – он чуть усмехнулся, вспоминая какие – то особые подробности. Потом продолжил:

– А ты сам часом не того? – он звонко щелкнул пальцем по заросшему темной щетиной кадыку.

– Знаешь, – с чувством начал профессор, – порой мне кажется, что его памятник*45, слишком уж вальяжно располагается на голове женщины*46.

Рафаиль внезапно посерьезнел, и тихо спросил:

– Ты намекаешь, на те, самые сплетни про Галлерани*47? – ему только сейчас казалось, становился ясен весь смысл нынешнего разговора.

– Ты тоже всю беседу намекаешь мне на одну единственную маленькую деталь, про которую ходят слухи, – и Рафаиль понял, что деваться ему некуда. Он почувствовал то маленькое стыдливое нечто, которое появлялось у маленьких детей, которые были пойманы за воровством марципановых пастилок из под носа невнимательной гувернантки.

– Я предвидел наш разговор, – продолжил профессор, – и хочу спросить тебя лишь об одном. Что тебе напоминают все эти предосторожности?

Рафаиль замолчал. На этот раз его пригвоздило к стулу настолько, что он почти физически почувствовал, как позвоночник превращается в единый шершавый кол.

– Порой мне кажется, что единственным лекарством является яд, – заключил вдруг для себя Рафаиль, проговорив эту фразу немыми, и внезапно обескровленными губами.

– Я понимаю твои опасения, – успокоил его профессор, – и теперь я понял еще больше.

Его лицо посветлело, словно бы та мнимая, и немая, молитва, которую он так и сумел завершить с приходом Рафаиля, несмотря ни на что возымела свое необходимое действо.

Рафаиль тепло улыбнулся и встал со своего места.

– Если надумаешь, приходи на совещание сегодня.

– Ты даже не спросишь? – спросил «Доктор» в спину уходящему Рафаилю.

– А зачем? – так же через спину улыбнулся Рафаиль, – мы ведь оба знаем ответ.

Когда закрылась дверь, профессор удовлетворенно кивнул головой. Напоминая самому себе странного литературного героя, который, несмотря на затворничество, знал все обо всем*48.

Затем он закрыл глаза, и мерно, глубоко дыша, прогнал воздух, сквозь легкие, представляя их в виде труб, насквозь пронзающих тело.

Когда прошла легкая истома, он вновь открыл глаза…

* * *

Наши дни

…. необыкновенно тусклый свет солнца, пробивался сквозь прозрачные шторы. Веки были почти ослабленные.

Сергей…, нет, тогда он носил другое имя, которое теперь не смог бы вспомнить при всем желании, каким бы сильным оно не было.

Он лежал на простой больничной койке на белых простынях…,

Ему всегда хотелось застать тот момент, тот самый, когда тебя берут руки, но ты уже не видишь их, не чувствуешь тепла, а просто знаешь что так должно быть. Так и ни как иначе…,

Даже на этот раз ему не повезло.

Он все равно, не видел себя со стороны. Не ощущал себя. И это было страшно…,

Потом все отступило. Было просто темно.

Постепенно присматриваясь к темноте, начинаешь различать тени. Его всегда это удивляло, что даже в такой, казалось бы, кромешной тьме, можно разглядеть тень…,

Встав с кровати, он огляделся в поисках очерченного светом прямоугольника двери, по крайней мере, так это выглядело для него.

Хорошо было одно. Выбирать уже не было смысла. Выбор был уже определен. Его нужно было только принять.

Не требовалось даже ломать голову, силясь, что – то понять. Ибо разум в те моменты оказывался, безмятежен.

Мысли все были ясные и четкие, как никогда прежде.

И тяга…, тяга к околоплодным водам, ощущение рождения. И потом понимаешь, что организм живет отдельно от тела. Тело уже находиться ТАМ.

В том месте, которое легко представить, но вдруг, необычайно тяжело найти. И даже в следующей жизни, когда начинаешь своеобразное паломничество, по местам покоя тех, кого не приняли тогда, но смотрят и осознают неправоту сейчас.

И если одно из этих мест, оставит впечатление в твоем «внутри», тогда ты, нашел то, что искал, вернее того, кем ты мог быть, когда – то.

Эти самые «ясные» мысли, призваны лишь для того, что бы отвлечь от того, что происходит с твоим новым существом, которое впоследствии назовешь «Я».

И не видишь никакого света в конце туннеля. Но предрассудки данные тебе при жизни прошлой, упорно пытаются себя обозначить в жизни нынешней.

И только когда, когда мысль, вновь коснется чувства возвещающего о присутствии околоплодной материи…, тогда дверь…, вернее ее очертания при наличии тусклого света с обратной стороны, возникают прямо перед тобой, проглатывая тебя, двигаясь навстречу, твоему движению.

Ноги начинают пропадать как члены тела, руки поглощенные туманом по локти, находятся в хаотичном, скручивающемся движении.

Голова…, голова проясняется настолько, словно кроме встречного, не слепящего, но яркого света в ней нет, и не было ничего.

Ты весь превращен в эмбрион, и скручен, словно бы в узел. Твой голос, должный быть, казалось, чистым и свежим от первого глотка воздуха, превращается в хриплый крик. Надрывный и гортанный.

Горло саднит, но ты начинаешь чувствовать руки и ноги. Ощущать, так, как будто ты рыба. «Покрытость», тонкой пленкой, и необычайно горячих пальцев, и кажется, кричишь не от шлепков по заду, а от их прикосновенья.

42

Фраза из романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Прим. авт.

43

Леонардо Да Винчи. Картина Тайная Веча. Прим. авт.

44

Картина Крещение Христа. Слева внизу изображены два маленьких мальчика. Прим. авт.

45

Памятник Леонардо Да Винчи в амбуазе. Прим. авт.

46

Имеется в виду, что сам мастер расположен полулежа на женской голове. Прим. авт.

47

Чечилия Галлерани (итал. Cecilia Gallerani; 1473, Сиена – 1536, Сан-Джованни-ин-Кроче), в замужестве графиня Бергамино и Саронно, также встречается латинизированный вариант Цецилия Галлерани – одна из возлюбленных герцога миланского Лодовико Сфорца по прозванию Иль Моро, мать его бастарда Чезаре, предполагаемая модель знаменитого портрета «Дама с горностаем» работы Леонардо да Винчи.

48

Чародей по имени Стригобор, из цикла рассказов А. Сапковского, книга «Последнее желание». Прим. авт.