Читать книгу Свидетели Его – Мы - Владимир Вячеславович Калинов - Страница 9

Снова этот сон…. Снова этот жуткий кошмар, который повторялся в последнее время с завидной регулярностью…

Полутемная гостиная. Запыленный стол. И только на шахматной доске, разворачивалась баталия черных и белых пешек, солдат их Величеств – оловянных королей…,

Немые лица рыцарей на вздыбленных конях – слоны. Пехота, ощетинившись гвизармами*14 – пешки. Низкорослые викинги с зажатыми в руках массивными топорами – табарами – туры. И бесстрастные копейщики с опущенными паверзами*15 – кони.

А Он позади. Весь в черном, с невесомой короной на голове, восседая на тускло поблескивающем оловянном троне.

Его черная армия, спустя несколько ходов была рассеяна…, Он беспомощно сидел перед белой фигурой слона.

Позади него, словно призрачная тень стояла белая королева. Белая, беспощадная и беспристрастная, словно смерть.

Белоснежный рыцарь, на разъяренном недвижимом коне – слон, слепо шел на него…. И шарканье его подошвы, словно когтями по стеклу, скреблось в мозгу, взбудораживая спящее сознание, доводя до агонии в легких….

Он резко открыл глаза.

Темный потолок, теряющийся, где то наверху, во множестве мозаичных картин, ровным, каменным куполом обводящий комнату….

Он был у себя в покоях, в окружении слуг и ненужной охраны, хотя….

И боль…. Боль…. Боль!

Нудная нервная боль в коленной чашечке, его левой ноги. Она вернула его к действительности, еще больше и явственнее заставляя ощущать пересохшим горлом, царапающий его воздух.

Вдох дался тяжело. Словно в ржавые трубы втекала талая вода. Тяжелые, по обыкновению, веки теперь раскрылись, словно разверстые тараном каменные ворота.

Резкие толчки в груди, явно указывали на то, что он кричал во сне. Теплые тона спальни, обычно успокаивающие, сейчас раздражали. Он оперся на свою трость, которая, по привычке, будто верный пес, полулежала у его изголовья, подминая под своей тяжестью полосу простыни.

Золотая голова льва, потеплела под рукой, поначалу обжегши, холодом стылого метала….

Он встал, опираясь на трость и слегка прихрамывая, подошел к зеркалу.

«Хорош, нечего сказать», подумал он про себя.

Кривизна покалеченной левой ноги, виднелась из – под шелкового ночного белья, которое, стало мокрым, и, соленым от липкого пота. Он стоял и смотрел на свое привычное уродство.

«Это еще ничего», думал Он, “ … вот, на спине,… на спине, гораздо интереснее». Ночное белье укрывало не только его наготу, но и шрамы с тех времен, когда люди, еще были наивны и верили в ангелов и прочую дребедень.

Открылся с тихим скрипом шкаф, и он, перебирая одежду, выбирал себе катарди*16, и пелисон*17.

Ему нравилось подобная роскошь средних веков. Он был очень, старомоден, в подобных вещах, может лишь потому, что все, придуманное человечеством по сей день, его удручало.

Все, кроме тех времен, когда Он был еще полон энтузиазма, хотя обилие костров в Европе не могло не настораживать даже его самого.

Черное катарди, мягкими складками легло в кисть руки, и, бархат, словно волны черного ручья выскользнул, превратившись обратно в ниспадающую с вешалки ткань. Ему лишь стоило прикоснуться к одежде, как та, блеклым туманом обволокла его руки, облачая тело в черный бархатистый наряд, и кроваво красный плащ с подбоем из меха и золотыми вензелями. Он слегка наморщил высокий лоб, вспоминая исконные названия таких цветов. Кажется, сабль*18 и червлень*19. Шосы… и мягкие домашние туфли, которые утопали в ворсистом ковре сшитым из шкур…

– Жан! – громко позвал Арфаксад*20.

Так звали владельца столь странных апартаментов, – из боковой прикрытой гобеленом двери комнаты выскользнул сгорбленный, невысокий человечек.

Маленький горбун, в подбитом мехом горностая дуплете и небрежно корчащейся на голове калотте*21 с пучком фазаньих перьев – «портшап» Хозяина*22. Иногда ему даже нравилось, что бы его называли не Жак, а именно «портшап».

В руках он нес тяжелый сверток, из ткани и меха, сверху которого лежала аккуратная заколка – аграф*23, в виде венка из виноградных листьев*. Расправив полы плаща, Жак подал заколку. Хозяин, учтиво погладил его выпирающую уродливым горбом лопатку, без какой либо небрежности, а скорее даже из жалости к безобразию.

Поправив ворот плаща, он подождал пока Жак возьмет край, и затем накинув второй на руку, сел на мягкий пуф. Перстни, одеваемые шершавыми руками Жака, приятно холодили кожу.

– Ты уже дал приказание на счет завтрака? – спросил Хозяин, вставая, и вытираясь душистым полотенцем.

– Если, Вы, Хозяин, не передумали, тогда просим в залу, – протрещал шарманкой голос горбуна.

– Нет, Жак, я не передумал, – проговорил Арфаксад, и, видя смущение, на лице старика, не стал задавать очевидный вопрос.

Его крики (неудобно, но с кем не бывает) во сне, наверняка, были слышны даже в комнате Жака, которая находилась в другом крыле этого странного старого замка, непонятным осколком прошлого возведенного по приказанию Хозяина в нынешней безызвестности. В Великом Нигде.

Когда карлик вышел, Арфаксад оставшись в своих покоях наедине с самим собой, подошел к большому холсту, стоявшему в отдельном углу его огромной комнаты. Восполнившись внезапно нахлынувшим вдохновением, он долго смотрел на странные линии, размышляя ни о чем.

Различные, порой дикие сочетания красок, уродливо переплетались на полотне холста, создавая еще более жуткую какофонию света. Он взял палитру и кисть. Аккуратно, едва притрагиваясь, кончиком кисти к смешанной радуге красок на круглой дощечке, заменявшей палитру.

Прикоснулся к полотну, и попытался провести хоть, одну четкую линию, хотя бы один верный мазок…, но вместо этого на полотне появилась еще одна влажная змеевидная уродливая полоса или клякса.

Он разочарованно отвернулся.

Чуть правее от пахнущего свежими красками и влагой холста, стояло единственное прекрасное создание в этой комнате.

Лепестки цветка были настолько тонкими, что казалось в жилках, можно было различить сок текущий внутри, словно кровь по венам навсегда застывшего прекрасного создания.

Даже сам цвет лепестков был похож на цвет нежной детской кожи – нежно персиковый, с легким оттенком слоновой кости.

Этот цветок Он, любил больше всего.

Орхидея росла в красивом горшке из мрамора, где земля была постоянно влажной, от чего по огромной комнате всегда витал чудный запах теплой влажной земли, потому как цветок сам почти не пах.

Он обращался с этим цветком так, словно это был настоящий живой ребенок. И красота этого цветка, вовсе не была издержкой черного юмора Хозяина, как называли Его, все его слуги. Нет, это был всего лишь цветок. Обыкновенный цветок, и вместе с тем необыкновенно красивый.

Напротив цветка, стоял низкий гончарный круг, с уродливым изваянием в центре. Это изваяние было до омерзения искаженной пародией на прекрасное создание.

Арфаксад не был в восторге ни от скульптуры, которая была даже не похожа на пародию на прекрасный цветок, ни от уродливой копии известной картины.

Один из скульпторов хотел создать точную копию цветка, но Он не разрешил.

Хотя он чувствовал, что даже цветок не в восхищении от такого тесного соседства с уродом – «близнецом», и поэтому, часто эта так называемая скульптура попросту пылилась под куском ткани, которая даже не была влажной, полностью укрывавшей и само изваяние, и весь гончарный круг.

Он так давно не прикасался к скульптуре, что она, наверное, давно уже пошла трещинами и от одного неловкого прикосновения могла превратиться в груду обломков. Да ну и… с ней, раздраженно махнул в сердцах Арфаксад.

Он отвлекся от размышлений, мотнув взмокшими от нервного напряжения волосами. Несколько прядок прилипли к лицу, защекотали губы, полезли в глаза невесомой паутинкой. Он прибрал пряди назад, и зашагал в направлении главной залы.

Дела все же не терпят ни лирики, ни романтизма. Нужно было продумать, как завершить начатое.

Арфаксад медленно подошел к шахматной доске, стоявшей на низком столике, напротив вытянутого вверх окна. Обыкновенные фигурки слегка покрылись пылью…,

Опираясь на трость, продолжая размышлять, он, смотрел сверху вниз на две застывшие друг против друга армии. В такие моменты, он мог и не замечать, как говорит вслух…,

Попытка, по сути, оказалась почти бесплодной, но пока не бесполезной. Еще есть немного времени, нужно было найти ту связующую ниточку, которая еще держит того, кто к нему пришел.

Не суть важно – «КТО»?

Важно лишь то, сколь долго он сможет продержаться, ведь если он не вернется в нужное время или вернется раньше, это создаст определенные проблемы, для «ДРУГОГО».

Того, о ком не принято говорить вслух, а если, и, говорят, то даже, имя нарицательное, произносят с весьма большей буквы, нежели, какие либо другие, ему подобные.

Арфаксад ухмыльнулся. Праздновать еще было рано, но ведь первый бой пока за ним. Как же долго он вычислял их всех. Как же это было…

«Неужели ТЕБЕ было не понятно, что рано или поздно это случиться. Учитель и Хозяин, по сути своей разные понятия лишь в одном. Арфаксад сел в кресло, пристроив трость у резного, обитого дорогой тканью подлокотника.

Всегда будет и Учитель и Хозяин. Всегда будет и сильный и слабый.

Слабый и сильный. Противники не должны быть равны друг другу иначе тогда, какой смысл бороться, если ни один из них не сможет победить.

Кровь будет литься вечно, и, вечно будут гореть костры. Для одних те костры будут маяками, для других они будут освящать эшафот. Но и к тем и к другим будут идти толпы. И грешников и праведников.

Должна быть разница, ведь если все будут праведниками, то кто будет знать что такое грех?

Идея эгоцентризма – вот что владело Тобой. Но ТЫ породил своего сына. Сначала породил. А потом?

Какая толпа возвела его на Голгофу? Тех или других? Разве ТЫ заметил разницу? Или ее заметил Он?

Я не таков.

Я не собираюсь тащить всех на своем горбу к свету в конце тоннеля, который все равно никогда не заканчивается.

Но нет. Ты же у нас особенный, ТЫ навсегда сделал так, чтобы находился безумец, который бы вырывал себе сердце, и, по его крови брел народ. За его сердцем – за этим омерзительным, чудовищным факелом, которое в конце переставало биться, и этот несчастный падал, и вокруг вновь наступала тьма. И его бренное тело терпело надругательство, за то, что он всего – то на всего – УМЕР!

И ради кого!?

И на этой беспредельной почве гнева и жалости вырастал новый безумец. А потом еще и еще… ты сам – то здоров!?

Или ты хотел сделать так, чтобы все вырвали свои сердца, и по собственной крови вошли в твои врата?

Этот путь бесконечен!!! Нам то, ведь все равно. Но люди, созданные по образу и подобию – это ли не бред?!

Стоит только вдуматься в эту фразу, и уже сразу становиться понятно, кто из нас, чем страдает! Небо Ему – дом, земля Ему – рай.

Ну и кто из нас еще сумасшедший?

Это я – то?!

Я, тот, кто, учил людей жить в красоте, которая везде, в любом из них, кем бы он ни был?!

Это моя ВЕРА вела на костры гениев!?

Это МОЯ вера сломила многих твоих слуг, решившихся сказать правду? Кто, дал жизнь многим безумцам, которые стали противиться искаженной вере?

ТВОЕЙ, между прочим?!

Чья вера породила смуты? А когда люди стали тебя хулить ты просто ушел, вместо того чтобы прислать нового Миссию. Ты ушел вообще, и где ты теперь?

Я вот по ту сторону людей, а тебя вообще нигде нет!

Ни там, ни тут…

Хотя в таком случае, чего я вообще разоряюсь?

Отдай мне все, что здесь есть и дело с концом. Раз тебе на все наплевать. За что ТЫ сражаешься?

Не уж то, ты не можешь найти себе другое место? Сделай все заново чего тебе стоит?

Всего – то… Неделя?!

ТЫ в отличие от НАС это можешь.

А МЫ ничего не можем.

МЫ, можем только являться как снег на голову, да вселять твою волю в сердца.

Внушать ее в воспаленные умы людей, как белая горячка. Разрушать нас заставляешь. Или, кто, по – Твоему, в одну ночь истребил всех младенцев в несчастном Египте?

Скажешь своими руками? Как бы ни так. Мы были твоими руками!

Люди отмолятся. Постоят час другой на коленях, и домой. А мы?! Кому нам каяться, если нас Ты направлял?! Ты, думал, так может продолжаться вечно!?

Тебе вот молятся, а Тебе, либо все равно, либо Ты еще кому то там нашептываешь. Тогда какой Ты к чертям….?!

Мелкая сошка!!!

Сам – то не менее грешен, чем Мы! А все туда же. Ты же всего на всего, философия, доведенная до отчаяния!!!»

Арфаксад заходил взад и вперед, и, словно украдкой, мельком поглядывал на доску.

Нервно дыша от напряжения, он вновь и вновь подходил к доске, словно пытаясь разглядеть, что – то важное в замерших шахматных фигурах. Словно каждая фигура вдруг обрела лицо, на котором отражались лишь ему видимые эмоции.

Наваждение исчезло, и, опершись руками на стол, так что тот скрипнул, Арфаксад вновь попытался урезонить в голове мысли, вырывающиеся изнутри, приговором невидимому собеседнику.

«Я это знаю, и знал. А ты вместо того что бы найти объяснение которое хотя бы вразумит меня, посеет сомнение. Ты, вместо всего этого проклял меня, лишь только Олимп вскружил тебе голову!

Лишь твой сын оказался куда честнее тебя. И где он теперь?!

Нигде! В том то и дело…

Хотя и не с Тобой я полагаю.

А не ты ли привел его на крест? Не Твоих ли это рук дело? Конечно не Твоих.

Это Мы! Мы привели его на Голгофу! Это МЫ были свидетелями всего этого!!! Но что это нам дало?

Это лишь дало повод! Маленькую, почти призрачную возможность, поверить в Нас?!

Но цена?! Ты даже страшнее, чем многие из Нас полагали. Кто же ТЕБЯ породил?!»

Арфаксаду, внезапно самому стало дурно от таких мыслей, и он резко развернувшись вдруг, на мгновение, потерял подвижность в ногах.

Слегка отдышавшись, и приобретя чувствительность, отдававшей легким покалыванием в обоих коленях, он побрел к своему излюбленному креслу, не замечая, что уже бормочет вслух:

– До чего же мы все дошли в этой борьбе?! Но ничего, осталось совсем недолго.

Ему вдруг, стало неуютно, ровно, так же как и сегодня, утром, когда он проснулся, задыхаясь от собственного страха и гнева…,

Уходя из комнаты, Арфаксад все же решился: черная пешка, сделав ход, покорила белого слона, вставая на его клетку, неподалеку от белой же туры.

Потерев пальцы, друг о друга, от пыли, которая словно саван легкой пеленой покрыла фигуру и доску, Арфаксад, без брезгливости скатал ее в крохотный комочек и кинул в куда – то в угол…,

Полутемная зала с камином, и столом из цельного дуба возле него, словно уголок света, теснились средь глубины темных покоев. Даже высокие окна из цветной мозаики были прикрыты длинными плотными шторами, не пропуская и толики света.

Ртутным, зловещим отблеском, сотнями хищных глаз, кусочки стекла этих мозаик, окованные в металл, следили за всем происходящим из под складок тяжелых штор, и, углов оконных рам.

Портшап, был аккуратно расправлен на деревянном же кресле, напоминавшем скорее трон, с резными навершениями подлокотников.

Натюрморт, царивший на столе, был достойный кисти художника. Каменные кубки для вина и хрустальные графины. Вот только не было ни вилок ни ножей. Все лежало уже что называется «по кусочкам». Маленькая ложечка из мельхиора (Хозяину нравился блеск серебра, но в силу определенных причин он не мог себе этого позволить)24.

– К вам пришли с новостями, – проговорил Жак, подавая салфетку.

– Хорошо, пригласи, – согласился Арфаксад, отрываясь от еды после глотка вина, приятно потеплевшего в горле.

В залу вошел невысокий человек в хламиде. И неловко переступая с ноги на ногу, тихо заговорил:

– Мы все сделали, как вы сказали. Все прошло хорошо, вы оказались правы…