Читать книгу Герой 21-го века. Маленькие приключения большого засранца - Яна Павлова - Страница 2

Не понимаю, как это могло произойти. Она всегда была рассудительной. Училась, работала, раз в два месяца навещала мать в деревне – всё как у всех, ничего выдающегося. Она жила, потому что родилась; мысли «зачем меня рожали? для чего? что мне нужно сделать? в чём моё предназначение?» не могли попасть в такую рациональную головку. Деньги, квартира, автомобиль и продолжение рода – эти приоритеты, навязанные клише, без которых она была бы не она, исключали даже теоретическую возможность попадания в поле её видимости чего-то идеального, чего-то, что нельзя исследовать органами чувств.

Человек есть живая тварь, биологическая клетка, настроенная на рождение себе подобных. И Марина отвечала всем требованиям физической природы.

В иерархии моих ценностей человеческий долг, то есть животный, отсутствует. На вершине этой пирамиды – интеллект, потом – влияние, потом – комфорт. За комфорт я готов продать душу. Сложно тренировать главную мышцу тела – мозг, если вокруг беготня, крики, шум, разговоры; если постоянно нужно отвлекаться – выносить мусор, ходить в магазин, вешать занавески, вбивать гвозди в стену, трахать жену и дарить подарки ей, её маме, её сестре и всем остальным её родственникам. И своим, кстати, тоже. Поэтому я не нуждаюсь ни в семье, ни в близких, ни в девушке. Поэтому я выбрал Марину.

Мы изначально установили правила: никаких отношений, кроме постельных; никаких ревностных припадков, цветов, новых туфель и приторных сообщений. Простое удовлетворение одной из главных физических потребностей, обман второго по старшинству инстинкта. Хотя я бы поспорил: продолжение рода всегда было важнее, чем сохранение собственной жизни. Но это сейчас не важно.

Было установлено: когда кто-то из нас захочет прекратить отношения, то прямо говорит об этом, а второй беспрекословно принимает решение.

Мы спали уже год. Марина училась на четвёртом курсе экономического факультета. Ей было удобно со мной: не нужно наряжаться, краситься, готовить ужины, покупать сексуальные вещи, тратить время на свидания. О сексуальности, кстати, вообще лучше умолчать. Эта девушка не вызывала желания любить. Она ложилась на спину, раздвигала ноги, постанывала и иногда поднимала бёдра, почти попадая в такт. Просто природа брала верх. Я трахался и возвращался в свой мир.

Цель моей жизни – создавать новое, принципиально отличное от того, что есть, и воплощать проекты в реальность. Я хочу быть знаменитым и не заботиться никогда о вещах насущных: о хлебе, воде, жилье и деньгах. Зачем мне нужен пресный мир, задохнувшийся в никчёмности гомо сапиенс, если в моей голове сотни уникальных и дышащих миров? Если я есть сама Вселенная? Для чего мне заботиться о внешнем, если внутреннее – цельное, пластичное и совершенное образование? Я мечтаю выбраться из тела и быть в ментальном обличии. Желаю отказаться от всего, что роднит меня с природой и другими людьми.

Тело – инструмент, интеллект – генератор идей. Я бы умер, если бы был уверен, что сознание останется живо. Поскольку уверенности нет, мне приходится держать инструмент в рабочей форме. Это отнимает время, бесценное время – единственную валюту, которую ни на что нельзя обменять.

Тебе кажется, что вполне можно подарить своему уставшему и измождённому организму час на отдых. Два часа – на шопинг. Три – на просмотр фильма. Восемь – на сон. Тебе кажется, что это всё ничего не стоит, что ты заслужил немного ничегонеделанья. Правда в том, что ты идёшь на поводу у своего зажравшегося и ленивого до усрачки тела. Эта борьба, война между интеллектом и физикой – главная в твоей жизни. И все – все, мой друг, – проигрывают её. Но я выстою.

Я против голого аскетизма: и побухать, и вылюбить кого-то можно, но лишь тогда, когда первые горы свёрнуты, и только если ты работал на износ. Полное изнеможение – наилучший вид кайфа. Ты когда-нибудь пробовал этот наркотик?

Шесть утра. Звенит будильник. Поднимаешься рывком, без раскачки. Варишь кофе, принимаешь душ. Садишься за работу и занимаешься только ей, не отвлекаясь ни на что другое. Отключаешь телефоны, интернет, дверной звонок. Время – двенадцать. Ты обедаешь, позволяешь себе выкурить сигаретку и выпить чашку любимого напитка. Половина первого. Возвращаешься к работе: думаешь, накидываешь варианты, яростно рвёшь листы бумаги и удаляешь файлы, снова думаешь и созидаешь, познаёшь радость открытия, радость от того, что смог преобразовать хоть часть этого мира. На часах – шесть. Время ужина. Половина седьмого. Погружаешься в работу. Стрелки сходятся в цифре двенадцать – ты мёртв. Истощён и физически, и душевно. Всё, что нужно сейчас, – покой, сон. Ночь пройдёт гладко: после такого дня нет сновидений. Вот что такое счастье!

Но я начал с Марины. С того, что знал её уже год. И всё это время она была одинаково холодна и скованна. Я хотел разойтись с ней, но сперва планировал отыскать новую. Такую же – ничего не требующую, не ждущую и не хотящую. Нашёл. Не буду рассказывать об этой девушке, потому что мы даже не виделись – общались только в соцсети.

Я позвонил Марине в тот вечер, она не ответила. Но раз я решил сообщить о расставании сегодня же, значит, сделаю это именно сегодня. Не люблю навещать людей без приглашения, но Марина сама виновата. Я отправился к ней.

Зашёл в подъезд с какой-то бабкой, смотрящей на меня как на вора, поднялся на седьмой, и меня отхватил страх. Ситуация оказалась неожиданная. У двери в Маринину квартиру стоял мужчина в форме, держал в руках блокнот и записывал в него, судя по всему, показания соседей-свидетелей. Рядом стояли две женщины неопределённого возраста с растерянными, испуганными лицами и молодой парень. Углы губ у тёток уползли вниз, их головы беспрестанно кивали, а глаза смотрели в пол. Парень, казалось, вообще не понимал, что делает здесь, но прекословить представителю закона не рисковал.

Я остановился на лестничной клетке между шестым и седьмым и был готов уже сделать шаг назад, когда одна из женщин заметила меня и показала пальцем, что-то тихо сказав мужику в форме. Ну конечно. Она наверняка видела меня входящим в Маринину квартиру: такие тётки, едва заслышав посторонний шум, стремглав бросаются к двери и смотрят в глазок. Выглядывают: кто там?, гадают: зачем пришёл?, думают: а придёт ли ещё?

У некоторых из них после таких вылазок вокруг глаз обнаруживается круглая вмятина – след от металла: так они вжимаются в двери, желая приблизиться к жизни по ту сторону. Ибо жизнь всегда по ту сторону.

– Здравствуйте, – мент сделал шаг мне навстречу.

Я поднялся по ступенькам и попытался заглянуть в квартиру, но он преградил дорогу.

– Что случилось?

– Вы знакомы с Ильвитовой Мариной Михайловной?

– Да, а что случилось?

– Насколько близко вы её знали?

– Мы встречались одно время. А что случилось?

Я понял уже, что стряслось что-то страшное, непоправимое, и успел пожалеть, что пришёл сюда. Чувствовалось приближение беды, а интуиция редко обманывает, если вы умеете видеть чуть глубже, чем другие.

– Она покончила с собой.

Полицейский достал из серой пачки жёлтый лист.

– Пройдёмте, – он указал на дверь. – Мы снимаем показания. Вы свободны, – мент кивнул женщинам и парню.

Мальчишка тут же развернулся и быстрым шагом пошёл наверх, перескакивая через ступеньки. Тётки продолжали стоять. Уверен: они обсуждали Маринину смерть и мою причастность к ней. Старые сплетницы. Я вообще тут ни при чём.

Пока я заполнял бланк свидетеля, приехала труповозка. Трое в светлых халатах прошли в комнату.

– А как она умерла?

Мент ответил неохотно:

– Наглоталась таблеток. Вы закончили?

Я протянул ему заполненный лист.

Мимо кухни прошёл человек, за ним – двое с носилками в руках. На носилках – чёрный глянцевый мешок. В нём, видимо, было тело Марины.

Я сглотнул слюну. Никогда не видел труп. Было не по себе смотреть на блестящий пакет, зная, что в нём скрыто то, что я трахал пару дней назад; то, что ещё недавно двигалось, говорило, дышало; что-то мёртвое, испачканное собственными испражнениями, пропитанное рвотой с остатками еды; мёртвое, бывшее всего несколько часов назад живым. Мне страшно захотелось увидеть её лицо.

– Стойте!

Бригада труповозов остановилась, мент устало посмотрел на меня.

– Я хочу попрощаться, можно мне взглянуть на неё?

– Нет, – отрывисто бросил полицейский. – На похоронах попрощаешься. – И повернулся к врачам, – уносите.

– Стойте! Я ведь любил её, так неужели не могу проститься? Вы же люди и должны понять.

Есть! Взгляды смягчились. Я медленно подошёл к носилкам, их положили на пол. Один из сотрудников морга расстегнул молнию на мешке. Я приготовился. И ничего, то есть совсем ничего не почувствовал. Лицо как лицо, разве что не слышно дыхания и зрачки под закрытыми веками не шевелятся. А в остальном она будто спит. Я протянул руку к щеке. Холодная. Я всматривался и всматривался в это лицо, стараясь разглядеть на нём печать смерти, но ничего не видел.

Позже я не раз жалел, что сказал «я ведь любил её». Какого чёрта? Это всё дурацкое любопытство! Любопытство и жадность – вот что губит всех нас.

В том листе с показаниями я написал, что общался с Мариной, но не тесно, что мы были просто знакомы и переспали пару раз. Написал, что звонил ей сегодня, потому что хотел встретиться. В общем, я всё сделал для того, чтобы полиция думала: мы с ней чужие люди, не имеющие ничего общего. А теперь получалось, что я солгал. Раз люблю – значит, были близки. Раз она покончила с собой, а я был близким – значит, должен был знать причины и предупредить суицид или хотя бы догадываться, почему она его совершила.

Неприятный холодок пробежал по телу. Я уже представлял, как буду ходить в участок и оправдываться, как буду врать им, как буду тратить своё богатство – своё время.

Но я и предположить не мог, чем на деле закончится эта история. Да и сейчас не верю в это.