Читать книгу Амазонки и странники - Юлия Большакова - Страница 3

Я соскочил на перрон и принял у девочек рюкзаки. Мои компаньонки – Лена и Марина – спустились вслед за мной и теперь весело озирались по сторонам, тыча пальчиками в огромный зелено-белый вокзал, нависавший над нами, как зев гигантского зверя. День был солнечный, почти летний.

Встречающую сторону я заметил почти сразу. Сашка – Александр Савченко, пригласивший меня в Новосибирск, смотрел на мою компанию с ужасом и негодованием. Он быстро подошел и, не отвечая на мое приветствие, оттащил меня в сторону.

– Это что такое?! Это кто такие? – прошипел мне в лицо обычно невозмутимый товарищ.

– Гендерные исследования, – с тоскливой покорностью ответил я.

– Какого…? Откуда они взялись? – разгневанный Сашка брызгал слюной, как чайник кипятком.

– Михалыч пристегнул. Сань, я пытался от них отвязаться, вот те крест! Я божился и врал. Я клялся, что женщине в Васюганских болотах – смерть. Не поверили. Силком навязали, Сань, изнасиловали в самую душу.

– Но это же моя тема! Наша тема!

– Угу, – кивнул я. – А это – официальная дружеская помощь нашей кафедре со стороны кафедры социологии.

Сашка непритязательно выругался. Мне было неловко смотреть ему в глаза. На протяжении двух последних дней, особенно последние сутки в поезде, я пытался убедить себя, что ни в чем не виноват, что я сделал все, от меня зависящее, чтобы выполнить обещание, но совесть не желала признавать доводы здравого смысла. Мы – в первую очередь Сашка, но и я тоже – с самого начала приложили массу усилий, чтобы наша экспедиция была как можно малочисленнее. Два человека: ты и я, – такое условие поставил передо мной Сашка Савченко. Если все получится, то это будет сенсация, – сказал он. И лишние люди, примазывающиеся к величайшему открытию века, нам ни к чему.

Я был целиком и полностью «за». С какой стати мы должны делить плоды победы с людьми, которые нам не верили и смеялись над нами? Но все, как всегда, упиралось в финансы. Мы были всего лишь аспирантами, то есть – людьми, обремененными многочисленными обязанностями, но без власти и без денег. Я лоб разбил, уговаривая шефа оформить нашу авантюру как научную экспедицию – без этого мы бы разорились: билеты, снаряжение, расходные материалы – все это стоило целое состояние. Кроме того, ехать нам предстояло в сентябре, то есть, когда учебный год уже начнется, и все аспиранты, включая и меня, должны будут вернуться из полей в университет. Когда мой шеф, профессор, доктор исторических наук Михал Михалыч Серпухов, выслушал мою горячую речь, он без раздумий ответил, что ни за какие коврижки не внесет в план экспедиций поиски сказочной деревни, затерянной где-то в самой сердцевине сибирских болот. «Не пойми меня превратно и не сочти пошляком, – сказал Михал Михалыч, – но история изучает то, что было в прошлом. У тебя тема какая? «Расселение русских в Сибири в 17 веке»? Вот и копайся в своем семнадцатом веке. Если даже где-то там и существует ваша легендарная деревенька, то пускай к ней этнографы добираются, а мы-то тут при чем? Каким образом это коррелирует с темой твоей диссертации?»

Я был отчасти готов к такому ответу и не позволил себя обескуражить. Горячо и проникновенно, подбирая самые прочувствованные, самые возвышенные слова, я сообщил своему научному руководителю, что история живет сегодня, что она живая, она дышит и ежесекундно меняется, и что она, как спящая принцесса, скрывается во тьме таинственных неисследованных земель и ждет, чтобы мы ее отыскали. Михал Михалыч отвечал, что если я уеду в сентябре, то это будет не экспедиция, а прогул. Я говорил, что такой уникальный шанс дается исследователю один раз в жизни и надо быть просто слепой бездушной скотиной, чтобы им не воспользоваться, что, кто не рискует, тот ни в коем случае не пьет шампанское, и что безумству храбрых поем мы песню, а он отвечал, что если я ко второму октября не сдам статью в университетский сборник, то меня не допустят к защите.

Я уламывал шефа целую неделю. Михал Михалыч исчерпал все угрозы и, в конце концов, просто заявил, что у него нет денег на незапланированные эскапады аспирантов. Я не отступал и продолжал уговаривать шефа так, как будто от этого зависела не только карьера моя, но и жизнь. В конце концов, умилившись на мой энтузиазм, Михал Михалыч сломался и пообещал что-нибудь придумать. Шеф навел справочки, организовал переговорчики и в результате нашел нам финансирование у социологов: что-то там у них произошло и в конце отчетного года у их кафедры оставались грантовые деньги. К сожалению, к финансам прилагались, в качестве нагрузки, две девицы. До отъезда оставалось три с половиной дня, и я не смог отказать. Девушки были тяжелейшим грузом на моей совести.

– Может, бросим их тут на вокзале? – робко предложил я Сашке. – Скажем потом, что потерялись. Авось, милиция не даст им пропасть – посадят на ближайший встречный поезд…

– Эти орхидеи вообще соображают, куда мы направляемся? – не слушая меня, говорил мой товарищ. – Ты им хоть в общих чертах объяснил, что мы не «до городу Парыжу» едем, а в самую середку сибирских топей – в самую задницу, глубже не залезть?

– Угу. Настроение боевое. Говорят, что в прошлом году ездили в Казахстан, изучать порабощение женщин в традиционных обществах Средней Азии, и теперь им ничего не страшно.

– Мне страшно, мне! – хрипел обезумевший Санек, бия себя кулаком в грудь. – Ты представляешь, что это значит – переться в Васюгань на бичевозе с двумя девицами?!

– На чем?

– На бичевозе. Термин происходит от слов «бич» и «возить», – доходчиво пояснил мой товарищ. – Так местное население называет поезд, ходящий по маршруту Кокошино-Пихтовка, потому что приличные люди этим средством передвижения не пользуются, только бичи, то есть, бомжи.

– А приличные люди как туда ездят? – вяло спросил я.

– Приличные люди туда вообще не ездят. Только бичи, грибники и беглые зэки.

Я мысленно поздравил себя с началом полевого сезона и с тоской посмотрел на двух симпатичных чистеньких девушек – блондинку и брюнетку – дружелюбно улыбавшихся хмурому Сашке.

Я понимал, что партнеру нужно время, чтобы смириться с неизбежным. Мирился он трудно и мучительно.

– На кой мне в экспедиции две феминистки? – бурчал он, пока мы ехали с вокзала на автобусе (девочки сидели довольно далеко от нас и слышать его не могли). – Там работать надо будет, а не женские права качать!

– Сань, ты какой-то дикий, – отвечал я. – Рассуждаешь как последний динозавр: если девушка занимается гендерными исследованиями, то она обязательно феминистка, а если феминистка – значит, стерва и лесбиянка, так что ли по-твоему?

– А что, не так? – округлил глаза Сашка. Сашка Савченко не боялся совершать ошибки. Он боялся их признать, но совершать – не боялся.

– Не так, они нормальные девчонки. Мы отлично доехали, никаких скандалов.

– А это потому что ты – рохля и подкаблучник, – объяснил Санька. – Девки об тебя ноги вытирают, а ты радуешься.

Я предпочел промолчать в ответ.

– Ладно, придется приспосабливаться к этому курятнику, – вздохнул Сашка. – В конце концов, надо же кому-то делать черновую работу. Пусть проводят опросы, фотографируют, составляют словари. Найдем, чем их занять…

– У них это… – осмелился встрять я. – Своя программа есть. Лена – та, что повыше, брюнетка, – доказывает гипотезу, что переход матриархата в патриархат не является закономерным этапом развития общества. А Маринка – та, что пострашнее – занимается генезисом полового разделения труда…

– П-ф-фф! – Сашка только плечами пожал. – А мне что до этого? Могут заниматься своими делами в свободное от работы время. Начальник экспедиции – я, и я буду определять, кто что будет делать. Ну, а ты, конечно, будешь моим доверенным лейтенантом…

Он потрепал меня по плечу, в чем я не усмотрел никакой обиды. Сашку я уважал. Мы познакомились на студенческой конференции, когда Савченко в команде других новосибирцев приехал в наш университет. Тогда-то, на скандальном заседании Сектора истории Сибири, Александр Савченко и упомянул в первый раз о существовании в Васюганских болотах «оазиса», где время застыло, а цивилизация покатилась назад. О существовании места, где живут амазонки.

Все его заклевали тогда, потому что на конкретные вопросы он неконкретно отмалчивался, явно что-то утаивал, и вообще он был приезжий из Новосиба, а у нас таких не любили, считая пижонами. «Приведите факты! – кричали из зала. – Что вы все «по полученным данным» да «по полученным данным»! И он привел факты. Поставил на стол свой «дипломат», медленно открыл его, явно наслаждаясь выжидательной тишиной, повисшей в аудитории, потом театрально, как фокусник достает из цилиндра живого кролика, достал маленький полиэтиленовый пакетик и пустил его по рядам. И когда я взял его в руки – я пропал.

Это бы кусок бересты размером с мою ладонь. На нем был выцарапан примитивный рисунок. Маленький человечек с ручками-палочками и ножками-крючочками, в руке – огромная вила, размером с человечка, а на ней насажено что-то округлое, больше вилы.

– Это женщина, поднимающая на рогатину медведя, – торжественно объявил Савченко. – Амазонка на медвежьей охоте. Надеюсь, вам не нужно напоминать, что это самый престижный и физически тяжелый вид добытческой деятельности в Сибири, символизирующий высшие принципы взаимодействия Природы и Человека…

– М-да? – скептически протянули из зала. – Моя двухлетняя племянница точь-в-точь так же рисует себя с сосиской: «Танюся кушает».

По аудитории прокатился смех.

– Как вы определили, что это изображение женщины? – спросили с задних рядов.

– Во-первых, очевидно, что изображенный человек одет в платье… – начал Савченко.

– Совершенно неочевидно, – выкрикнули из аудитории.

– Затем, – повысил голос Савченко. – На голове у него вы можете увидеть такие петельки, вроде рожек. Это концы платка. Женщины там завязывают платки концами наверх, надо лбом. Так что, это совершенно точно женщина…

– Если, конечно, это не инопланетянин с антеннами, – меланхолично откликнулся председатель нашей секции, молодой, но очень ехидный доцент Кукунин.

Докладчик покраснел от гнева и стиснул зубы. Я сидел на втором ряду и отчетливо видел, как вздулись у него на лбу толстые сосуды – будто веревки под кожей протянули. Я думал, что приезжий сейчас разразится гневной речью и втолкует аудитории, что они не правы, защитится, объяснит, приведет окончательные доводы, но он смолчал и ничего в свою защиту не сказал, только раздраженно сунул пакетик со своей драгоценной берестой назад в дипломат. Его проводили под тихие смешки и забыли почти сразу же, увлеченные разразившейся бурной полемикой с защитниками теории одного нашего местного шизика-профессора, доказывавшего, что Ермак Тимофеевич, отправляясь в Сибирь, искал путь в Америку. Итак, молодая научная поросль не сочла Александра Савченко достойным внимания, но я заинтересовался и подошел к нему в обеденный перерыв.

Приезжий, действительно, оказался спесив и строил из себя невесть что, но информация у него была, я это чувствовал. Он ее тщательно скрывал, хоть его и распирало похвастаться. Было похоже, что за душу Сашки Савченко боролись не ангел и бес, а два беса – бес хвастовства и бес жадности. Постепенно, ох, как постепенно, он открылся мне. Но для этого мне нужно было вначале протусоваться с ним всю нашу конференцию, потом приехать в Новосибирск на их конференцию, а затем еще все лето переписываться по электронной почте. В конце концов, он почувствовал, что в моем лице заполучил верного оруженосца. Мы вместе – насколько слово «вместе» вообще применимо, когда дело касается Сашки Савченко, – составили план экспедиции, обещавшей стать сенсацией начала XXI века.

Я поклялся страшной клятвой («На клинке, и на черенке ножа, и на имени бога чудес», – как сказал бы любимый Сашкин поэт), что буду молчать, и что никто больше не прибьется к нашей группе и не примажется к нашей будущей славе. Но клятву я не сдержал. И вот теперь мы путешествуем в обществе двух женщин, которых Сашка на полном серьезе считал существами, стоящими на более низкой ступени развития. «Знаешь, дорогой, – говорил он мне как-то, – обыватели могут что угодно плести, но мы-то историки, мы-то понимаем: женщины получили право голоса только потому, что кому-то нужны были избирательные голоса. То же самое было с неграми – они получили гражданские права не потому, что белые вдруг признали их равными себе, но потому, что кто-то проигрывал на выборах и ему позарез нужны были новые избиратели. Политики и дождевых червей объявят разумными, если дождевые черви обеспечат им электорат». Что еще можно сказать о Сашке Савченко? Он любил Киплинга. Он жил в центре России в начале двадцать первого века и чувствовал на своих плечах бремя белого человека.

К вечеру тревога моя немного рассеялась. Все это время девчонки держались хорошо. Сообщение мстительного Сашки, что он не ожидал их приезда и поэтому снял для нас на ночь только одну комнату в жилом доме неподалеку от вокзала, они восприняли нормально, без жеманства и капризов. Более того, пока мы с Сашкой устраивались на ночлег, курили, общались и разминали ноги, они успели куда-то сбегать и возвратились с кучей разной еды. Если б не они, мы бы, наверное, легли спать голодными.

Смирившись с неожиданным прибавлением семейства, Сашка взял себя в руки и уже спокойно, словно в душе его не кипела обида, устроил вечером ориентировочное совещание. Девушки должны были знать общий план экспедиции, просто потому что иначе они доставили бы слишком много хлопот. Только по этой причине. Мы расселись вокруг стола, на котором была разложена карта Новосибирской области.

– Деревня называется Гнилая Елань, – начал Сашка, тыкая пальцем куда-то в середину большого зеленого пятна. – Через болота на северо-запад от села Тургаева километров на вскидку сто. Отрезанная от всей цивилизации точка, никто не знает точной цифры, но не больше сотни жителей.

– Почему неизвестна точная численность, у них что, перепись не проводится? – спросила та, что повыше и посимпатичнее – Лена. Спрашивала она строго, будто Сашка лично был в этом виноват.

– Сто километров? Всего? и уже отрезаны от цивилизации? – недоверчиво протянула курносая белобрысая Маринка.

– А кто там перепись проводить будет? – отвечал Сашка Лене. Вопрос Марины он просто презрел, даже не посмотрел в ее сторону. Я его понимал: она до смешного недооценивала проблем передвижения по болоту. Сто километров – это было значительное расстояние в местах, где танк не проползет и бронепоезд не промчится. Сто километров при отсутствии дороги отдаляли населенный пункт в болоте от цивилизации надежнее, чем двести километров пустыни Сахары.

– Местная власть – я не знаю… Кому-то они территориально принадлежат? – продолжала Лена.

– Наверное, принадлежат, но только кто ж туда попрется их пересчитывать? Туда только на вертолете можно добраться или пешком – трое-четверо суток по болоту. Кому из местной власти охота туда шкандыбать?

– А у них, это, хоть паспорта есть? – снова встряла Марина.

– Сомневаюсь, скорее всего, нет.

– И как они живут?

– Натуральным хозяйством. Ну, практически натуральным. Приходят два раза в год в ближайшую деревню за керосином, спичками, солью, ножами, патронами, рыболовными крючками…

– Водкой?.. – подхватила Лена.

Сашка пожал плечами.

– Если хочешь, на месте спросим у продавщицы из сельпо, она нам выдаст полный список. Они все время берут одно и тоже.

– А одежду они делают сами или покупают?

– Сами… Покупают… И то и то. Давайте не будем отвлекаться на частности, не это главное…

– Не нужно затыкать мне рот! – перебила Лена. – Если я спрашиваю, значит, мне нужна эта информация. Я не для развлечения сюда приехала, а для работы, и если я спрашиваю что-нибудь…

– Тогда давайте будем работать! – оборвал ее Сашка. – Раз вы для работы приехали, то давайте займемся делом, а не болтовней, хорошо? Спасибо.

Лена обиженно замолчала. Сашка сделал эффектную паузу, хотя то, что он собирался нам сообщить, мы уже в общих чертах знали, поэтому и потащились сюда, за тридевять земель, чтобы потом тащиться еще дальше.

– По свидетельству жителей Тургаево, Гнилая Елань живет при матриархате, – заявил Савченко. От его тона хотелось встать по стойке «смирно»: так суров и многозначителен был его голос. – Бабы на командных ролях, мужчины в подчинении. Дети считают родство по материнской линии, точно так же происходит наследование имущества. Придержите свои памперсы: имеется обратное половое разделение труда – и это в деревне, в тайге! Мужики сидят дома: готовят, стирают, смотрят за детьми, бабы ходят на охоту, рыбачат, командуют. Бабы приходят в Тургаево за патронами и выправляют разрешения на огнестрельное оружие. Совершенно необычное социальное устройство. Потрясающая архаика с самобытными элементами. Говорят, что правит там одна шаманка…

– До них не только перепись, до них и христианство не дошло? – опешила Марина.

– Неизвестно, но местные утверждают, что у них есть шаманка. Мне рассказывали, что однажды гнилоеланские попытались прийти в тургаевскую церковь за крестиками. Но бабки в церковной лавке им не продали. Сказали, что вы, мол, некрещеные язычники, вам и незачем.

– Пардон, пардон, – на этот раз встрял я. – А этнически эти твои сибирские амазонки, вообще, кем будут?

– Русские старопоселенцы, – уверенно отвечал Саша. – Дед из Тургаева, с которым я общался, описал их очень характерно: «Они не русские, они чалдоны».

– Мой прадедушка точно такой же, – заулыбалась Маринка. – «Я, – говорит, – не русский, я – казак!» Мы уральские…

Сашка посмотрел на нее строго, как молодая учительница на расшалившуюся первоклашку. Марина виновато притихла.

– Я этому деду попытался объяснить, – продолжил рассказ Санька. – «Дедуль, говорю, чалдоны – это те же русские. Так называют коренных сибиряков. Ты, говорю, сам подумай: лицом-то они на русских похожи или, может, на китайцев?» «На русских, говорит, похожи». Ну я ему: «Так значит, они и есть русские», а он мне: «Подумаешь, немцы, вон, тоже на русских похожи…»

– В общем, твоя просветительская лекция не имела успеха, – сказала Лена.

Саша повернулся к ней и молча смотрел на нее несколько секунд. Она отвечала ему таким же вызывающим взглядом. Глазищи у нее были черные-черные, как у цыганки. У меня в голове мелькнуло, что поход наш не будет дружным.

– Давай, дальше рассказывай про объект, – подбодрил я товарища, а то эта игра в гляделки начинала уже меня пугать.

– Так вот, – продолжал Сашка, поворачиваясь ко мне и Марине. – Как я уже упоминал, в Тургаево приходят только женщины. Женщины привозят свой продукт на продажу, распоряжаются деньгами, женщины ведут переговоры с местными властями. И что еще немаловажно и характерно для матриархата: у них очень свободное половое поведение.

– То есть? – подняла светлые бровки Марина.

– То есть, выражаясь словами баб из Тургаева, «Еланьские бабы – блядищи», – с холодной точностью исследователя сообщил Сашка, и, не обращая внимания на пунцовый румянец, заливший щеки борца за равенство полов, пояснил:

– За покупками приходят примерно на пять дней. В это время могут запросто закатиться в кабак и гулять с местными мужиками. У тургаевских мужичков пользуются репутацией секс-чемпионок. Дают всем. Ну, по крайней мере, мне так говорили. Разумеется, местные бабы их ненавидят. Как раз в то время, когда я там гостил этой весной, тургаевские бабоньки пытались разобраться с прибывшими еланскими «шалопутками». Не тут то было! На глазах всего села (я, разумеется, был в первом ряду и болел за команду гостей) две таежницы раскидали объединенные женские силы тургаевских, как Шварценеггер с Ван-Даммом компанию дошкольников.

– Сколько примерно лет было женщинам, которые при тебе в село приходили? – спросила Лена, у которой, видимо, научный интерес пересилил личную обиду.

– Знаешь, мне легче узнать возраст медведицы по морде, чем возраст женщины, живущей в тайге, по ее лицу, – беззлобно признался Санька. – Но дрались они – ой-ей-ей!

– На каком диалекте они говорят?

– На матерном, – без запинки ответил Сашка.

– То есть, проблем в понимании у вас не возникало? – не дала себя срезать девушка.

– У нас с Игорешей не должно возникнуть. Насчет барышень я не уверен, – Сашка улыбнулся и галантно раскланялся с нашими коллегами.

– Я по первому образованию филолог, – сообщила Лена со снисходительной улыбкой.

– У-у! – Сашка сложил губы трубочкой. – По первому образованию… А сколько их у нас всего?

– Два. Я бакалавр филологии и магистр социологии.

– Солидно. Вот защитишься и станешь еще к тому же кандидатом педагогических наук! В сельских школах таких специалистов не хватает…

Лену его ирония не пробивала.

– Я намереваюсь поступить в Центрально-европейский университет. Возвращаюсь и подаю заявку. И буду жить в Будапеште.

– Что бы мы делали без Сороса, – прошелестел Сашка, а мне почему-то стало обидно. Как так получается, что если девушка хоть сколько нибудь красива и еще к тому же умна – она обязательно уматывает за границу?

Обсудив главные детали, мы сели есть мороженое, предусмотрительно закупленное девочками и засунутое в хозяйский холодильник. Я изучал фотографии километровой карты области, добытые Сашкой через какие-то связи в военных кругах, когда услышал Маринин голосок позади меня, бормочущий что-то странное:

– Ну куда ж ты залезла? Конечно, теперь крылья слиплись. Давай, иди отсюда…

Я повернулся. Марина низко наклонилась над своим мороженым и, по всей видимости, к нему и обращалась.

– С кем это она? – обеспокоено спросил я Сашку.

– По-моему, с дрозофилой… Плюнь, Марина, дрозофилы всего сутки живут, все равно она сдохнет.

– Ну да, а если она полезла есть из моего стаканчика, значит, у нее были планы на вечер! – сварливо возразила Маринка. Я невольно фыркнул. – Воды дайте, что ли!

– Ты что, ее мыть будешь? – не поверил я.

– А что, по твоему, она сама за водой сбегает и помоется? Ну-ка, давай лапу! О, господи, какое глупое животное, я ж тебе помочь пытаюсь, а ты брыкаешься… Залазь на палец! Вот так, теперь пошли сохнуть…

Саша посмотрел на нас с Леной и сделал несколько выразительных пируэтов пальцем вокруг лба. Да, это сокровище явно в Европе учиться не собирается…

– Это тебе кажется, что несколько лишних часов жизни – мелочь. А для нее это много, это как несколько лет для нас, – говорила Маринка, склоняясь над подоконником, куда она высаживала свою спасенную. – Жизнь надо беречь…

– Ну и что ты собираешься теперь с ней делать, доктор Швейцер в юбке?

– Я не в юбке, я в брюках, – с достоинством ответила та. – И я собираюсь проследить, чтобы она высохла и вы на нее ничего ненароком не поставили. И если ты думаешь, что оскорбил меня, обозвав одним из величайших людей в мире, то ты ошибаешься!

– Дайте я расскажу про хомяка, – замахала руками Лена. – Значит, жил у одной девочки с нашего курса хомяк. Жил он в корзине, корзина стояла на подоконнике в ее комнате в общаге, жил себе, не тужил, никто его не замечал, ну кормили иногда. А тут устроили у них в комнате вечеринку на всю нашу группу. Пришла толпа народу, было очень тесно. Начали стаскивать из других комнат стулья, сдвинули два стола, и как-то ненароком уронили этого хомяка с подоконника. И придавили креслом. Заметили причем не сразу. Парень, который в этом кресле сидел, сказал: «Что-то я как-то криво сижу», нагнулся посмотреть – а там хомяк. Довольно целый такой, но, сами, понимаете, не живой уже. Так вот, Маринка, которая тоже там была, схватила этого несчастного хомяка и давай делать ему искусственное дыхание! Рот в рот! Хомяку! И массаж сердца! Полчаса всех веселила. Толик ей говорит: «Кончай ему пальцем в пузо тыкать, это надругательство над трупом!»

– Не вижу ничего смешного, – перебивая наш смех, говорила Маринка. – Я вообще не понимаю, почему убить человека – это ужасно, убить собаку – не очень хорошо, но можно, а вот убить маленькое животное или насекомое – это вообще не замечается? Не кажется вам, что это несколько двойная мораль, а? Жизнь – она и есть жизнь, не важно, в какой оболочке она заключена в твоей или в комариной. Комар жив не больше и не меньше, чем ты, пока он жив. У него тоже мысли, чувства, дела…

– Слушай, я тебе уже говорила: становись вегетарианкой, – сказала Лена. – Почему ты, с таким мировоззрением, продолжаешь есть животных, я не пойму? Ты не думаешь, что это тоже двойная мораль?

Маринка ничего не ответила – а что на такое ответишь? И только потом уже, когда мы давно забыли об этом разговоре, занятые сборами в дорогу, она вдруг ни с того, ни с сего заявила:

– Да, я не вегетарианка. Но зазря просто так я на муравья не наступлю. И комара не убью. И, возможно, мне это на небесах или в следующей жизни зачтется.

Позже, когда девочки уже легли спать, устроившись на ковре в своих спальных мешках (Сашка даже не сделал попытки уступить им раскладной диван, где должны были спать мы: «Они же феминистки, вот мы и будем обращаться с ними, как в равными», – шепнул он мне), мы вышли на балкон покурить и Сашка предался мечтам о том, как мы вернемся с победой и какое блистательное будущее ожидает нас (в первую очередь, конечно, его, Александра Савченко).

– Потерянная деревня в сердце таежных болот. Матриархат в начале двадцать первого века. Сибирские амазонки. Это сенсация, мэн! Это – я тебе говорю – то, что прославит нас на века. Это не просто готовая кандидатская – это докторская в двадцать пять лет, мэн. Я чую сладкий аромат славы…

– Классно, – кивнул я, глядя на огромный город, лежащий у моих ног в россыпи огней. – Это уже не уровень университетского «Вестника», правда? Такая статья потянет на большой журнал. Просто не могут дождаться, как положу отчет на стол шефу.

– Я уже вазу купил. Потому что, когда мы вернемся и опубликуемся, нам некуда будет девать цветы от восторженных поклонниц, – Сашка самодовольно заложил руки за голову. – У меня, вообще, большие планы на жизнь.

– Сань, а откуда ты обо всем этом узнал? Ну, о деревне, об «амазонках»?.. Тебе кто-тот наводку дал, когда ты в первый раз тогда в Тургаево поехал?

– О, это классная история. Брат мой Женька ходил прошлой осенью с друзьями за клюквой. И там, в болоте, он нашел раненого мужика, который умер прямо у него на  руках. Этот раненый успел братану сказать, что якобы его спутников перебили бабы, вышедшие из леса. И вооружены, якобы, эти бабы были луками и стрелами.

– Амазонки?!

– Погоди, не перебивай. Мужик этот прямо там и помер в болоте. Наши ребята пошли в Тургаево – заявить о находке в милицию, а в Тургаево им местные и рассказали, что дескать, и вправду есть в болоте место, где живут дикие люди, и что с ихними бабами связываться – себе дороже: если ты им не понравился – пристрелят за здорово живешь и прощения не попросят. Братан мой был так впечатлен, что, когда вернулся, – только и разговоров было, что об этом приключении. Раньше-то он тоже много рассказывал, но все больше о радиоактивном лосе и затонувшей летающей тарелке – мало ли у сборщиков «абсолютно правдивых историй». Но эта байка была, считай, из первых рук. Я стал интересоваться: неужели где-то у нас в болотах сидят новые Лыковы? И съездил сам в Тургаево.

– Как ты сурово сегодня с Леной, – заметил я, помолчав. – Грубиян ты, Санька… Хам трамвайный.

– Женщины, – наставительно заметил мой товарищ, – не любят вежливых мальчиков. Они любят уверенных в себе мужчин, добившихся успеха. Когда мы вернемся в золотой пыльце славы, все девушки будут наши. А сейчас у меня нет на них времени.

– «Первым делом – самолеты»?

– Безусловно. Сначала – самолеты, потом – слава и известность, и только потом – нежная ручка, которая погладит твою грудь, всю в орденах, или в нашем случае – в Хьюго Боссе…

Я рассмеялся и стряхнул пепел. Затухающие рыже-золотые искры медленно полетели вниз и растаяли в синей темноте.

– Я сделаю это, мэн, чего бы мне это не стоило, – говорил Сашка. – Это шанс, какой дается раз в жизни. Это и есть везение: нам дали шанс, остальное мы должны сделать сами. Я не собираюсь до старости кваситься в этом болоте, мэн…

Меня покоробили его слова: если Сашка считал болотом Новосибирск – трехмиллионный, все-таки, город с одним из лучших университетов – то в каком положении, по его мнению, был я, мы трое, приехавшие из города с пятизначными телефонными номерами? Значит, мне тем более нужно было изо всех сил стараться, чтобы вырваться из провинциальной безвестности к чему-то лучшему, к чему-то большему… Достойному! До пенсии быть учителем истории в районной школе? Нет уж, извините, у меня другие планы на жизнь. И Сашка прав: их, действительно, пора начинать осуществлять. Стать первооткрывателем «Сибирских амазонок» – это сильно, это хороший вклад в научную карьеру. На таких темах делают имена. То, что Сашка говорил, я чувствовал всей силой души.

Несколько слов об оригинальности темы. То, что женщины в Сибири всегда были более самостоятельны, чем в европейской части России – это была не новость. Одна девица из моей группы была большой пропагандистской теории женского равноправия в Сибири и всех достала уже своими выписками из архивов о том, как «в 1847 г. жена купца г. Кургана Дмитрия Смолина – Елизавета продала своему мужу доставшееся ей в наследство хозяйство – дом на каменном фундаменте с флигелем, 4 амбарами, конюшней, погребом и баней», и муженек выплатил все до копейки собственной законной супруге. И что здешние купчихи иной раз вступали в гильдии и торговали параллельно с мужьями – это мы знали. И что из-за нехватки женщин здесь практически не было проблемы незамужних: замуж выходили все – и бесприданницы, и матери-одиночки, и вдовы и разведенки. Презрения и притеснений сибирячка терпела от мужчин гораздо меньше, чем жительница европейской России. Один сибирский купец – некто Чукмалдин – так выразился в своих мемуарах: «Женщина в Сибири не раба мужчины, она ему товарищ». Но все-таки, несмотря на все это, здесь всегда сохранялись традиционные патриархальные отношения. Никто слыхом не слыхивал о матриархате и женской власти в сибирских русских деревнях! На островах Океании – еще куда ни шло, в глубине Африки или, допустим, в недоступных высокогорьях Южной Америки… Но найти на территории России в наше время русскую матриархальную семью было таким же чудом, как обнаружить в тайге живого мамонта. Причем, альбиноса!

– У меня уже есть версия, откуда произошла такая большая женская власть, – размахивал руками Сашка. Я видел в полумраке только его силуэт, но угадывал, что лицо у него сейчас восторженно-самодовольное. – Сибирь всегда, вплоть до начала XX века, была местом с нехваткой женщин, верно?

– Верно.

– Так вот, тамошние бабы почувствовали, что их недостаточность – рычаг управления мужчинами. И все это – на фоне промискуитета. Если баба тобой недовольна, то тебе она не даст: одному со всей деревни. И будешь ходить, как дурак, несемейный.

– А из-за половой свободы возникло матрилинейное наследование имущества, основа матриархата, – подытожил я. – Поскольку отцовство при такой жизни установить невозможно, то хозяйство переходит по наследству от матери детям, ну и какой-нибудь формальный отец к нему в нагрузку, если у них вообще есть институт брака. А чье хозяйство – тот и начальник.

– Мы – гении. Мы простые, земные гении, – заявил Сашка. – Остается только добраться до этой Гнилой Елани и собрать материал. По возвращении нам обеспечены всеобщий восторг и слава.

– Значит так, – он загасил сигарету о поручень балкона. – Отправляемся завтра вечером. В течение дня нужно будет закупить все недостающее для похода. С утреца поднимем наших провинциалок на крыло и отправим по продовольственным магазинам. Сами займемся аппаратурой и картами.

– Как мы поедем? – спросил я, тоже туша сигарету.

– Задача первого этапа нашей экспедиции: попасть на станцию Кокошино до часу ночи на субботу, – отчеканил Санька. – От Кокошино на север идет узкоколейная железная дорога. Это единственный путь в Васюганские болота. Мы стартуем от вокзала Новосибирск-Главный. Кокошино – станция маленькая и большая часть поездов там не останавливается. Но, к счастью, мы будем не одни.

– С нами еще кто-то поедет? – удивился я.

– С нами потащится значительная часть мужского населения этого города, – усмехнулся Сашка. – В болотах поспела клюква, мэн. Приближаются выходные. Горожане отправляются за витаминами, чтоб урвать часть даров природы и с победой вернуться домой, и мы вклинимся в этот железный поток.