Читать книгу Дневник чародея-кулинара - Юлия Клыкова - Страница 8

Несмотря на утро, весь коридор от вестибюля до лестницы на второй этаж был запятнан грязными следами. Снова ученики проигнорировали висящее на стойке охранника напоминание и зашли в колледж в уличной обуви.

Увидев отпечатки, Антонина Кузякина вздохнула, взяла швабру с ведром и направилась к раковине. Когда проходила мимо сторожа, тот впился цепким взглядом ей в спину и не отводил глаз всё время, что набиралась вода. Ничего в застывшем лице мужчины не давало понять, чем вызван его интерес: чувством ли вины, что просмотрел грязнуль? Личной симпатией?

Хотя Кузякиной не так давно сравнялось пятьдесят пять лет, женщиной та была видной: высокая, стройная, с гладким лицом и крашенными в розовый цвет короткими волосами. Одевалась она ярко, регулярно делала маникюр и носила на запястьях фенечки из бисера. Сейчас из-под рабочего халата выглядывала красно-зелёная юбка лоскутной расцветки.

Когда Антонина с ведром прошла мимо охранника и ненароком скользнула по нему взглядом, тот вскинулся и приоткрыл рот, будто готовясь защищаться. Но она не сказала ни слова, а двинулась к лестнице, на ходу вынимая из ведра «умную» круглую швабру.

Пока мыла двадцать метров коридора до вестибюля, мужчина недобро косился в её сторону. Когда же приблизилась к его стойке, вышел наружу и принялся крутиться рядом, то и дело обходя по кругу на чистое и оставляя отпечатки на свежевымытом полу. Со стороны его поведение выглядело нелепо и походило на дурацкий танец. Казалось, он хочет заговорить, но что-то мешает начать ему беседу.

Женщина демонстративно не замечала странного поведения охранника и терпеливо перемывала сызнова испачканный пол. Когда же ей это надоело, поднесла швабру к его ногам и мирно попросила:

– Оботрите ноги, Вениамин Игоревич.

Тот зашипел, как рассерженный кот, исторг из себя невнятное бульканье, в котором при желании можно было разобрать «пережёванный» мат, но подчинился. Закончив мыть пол, Антонина Кузякина вылила грязную воду и убрала инвентарь в небольшой шкафчик. Затем взяла со стойки журнал регистрации ключей и подошла с ним к стенду, находящемуся в технической комнате. Убедилась, что ключи на местах, вернула гроссбух сторожу и занялась кофе.

Пока она управлялась, явилась её напарница, Тамара Николаевна Семенчук. Всего уборщиц в колледже было трое – по одной на этаж. По договорённости они выходили на смену с интервалом в один час: в восемь, девять и десять часов утра и отрабатывали по восемь часов. Тамара Николаевна была женщиной одного возраста с Кузякиной, но выглядела лет на двадцать старше. Поэтому – или из каких-то других соображений, в голосе её часто пробивались материнские управленческие нотки. Вот и сейчас: поздоровавшись, она увидела на столе чашки и повелительно предложила, делая шаг к дверям:

– Пойду, приглашу Веню.

– Нет.

– Как… нет? – не ожидавшая отказа, Семенчук на долю секунды зависла с поднятой ногой, слегка шатнулась и схватилась за дверь. – Почему… нет?

– По-моему, он меня не любит, – спокойно пояснила Кузякина. – Сегодня утром пол опять был истоптан до самой лестницы. При других охранниках такого не случается.

– А, – Тамара Николаевна растерялась и несколько секунд не находила слов для достойного ответа. Вернувшись к столу, она грузно опустилась на табурет и сказала: – Ну что ты в самом деле, Тоня. Просто выходил… по делам. Не уследил. Кто-то и прошмыгнул в грязной обуви.

– Я тоже сначала так подумала. Но… третий раз подряд? И снова, когда с утра я, а не вы или Геля? Не верю я в такие совпадения. Да и не было ещё никого, когда я пришла. Ученики к девяти приходят, не раньше. Его это следы.

– Ну уж, его! Не назло же он это делает?

– Не знаю. Может, и назло. Когда пол мыла, принялся вокруг меня кругами ходить и чистое топать.

– Кругами? – глаза у Тамары заблестели. – Так может, ты ему нравишься? И он… не знает, как иначе подойти? Стесняется? Вон ты какая!

Женщина завистливо вздохнула.

– Стесняется? Мужчина шестидесяти лет и стесняется? Материться не стесняется, а в симпатии признаться – стесняется?

– Материться? Он тебя обругал?

– Не обругал. Сквозь зубы прошипел, тихонечко. Когда я тряпку ему подсунула, чтобы ноги обтёр. Но у меня, слава богу, со слухом всё в порядке.

Некоторое время женщины молчали, не спеша попивая ароматный кофе. После этого разговора лицо Тамары Николаевны стало мечтательным, и она с интересом посматривала сквозь стекло технической комнаты. Туда, где за стойкой маячил злополучный охранник. Допив свою порцию, перевернула чашечку на блюдце и оставила стекать донцем вверх. Решительно произнесла:

– Вот что, Антонина! Хватит кочевряжиться! В твоём возрасте носом не крутят. Хочешь, поговорю с ним? Сведу вас?

– На что он мне сдался?

– Как на что? Мужик всё-таки рядом! Да и жильё у него, в отличие от тебя, своё. Платить не придётся.

– Я только по счётчику плачу. И готовлю на двоих: для себя и Полины Максимовны. За общие деньги. А с ним, небось, ещё работы прибавится. Как думаете, будет он мне зарплату платить?

– Зарплату? – Семенчук изумлено вытаращилась. – Какую ещё зарплату?

– Вот и я думаю, что не будет, – коротко улыбнувшись, кивнула Кузякина. – В чём же тогда для меня выгода, сойтись с ним?

– Выгода! – вскричала напарница. – Нельзя же всё выгодой мерить, Тоня! А как же… человек?

– Так вы думаете, у него ко мне…чувства?

– Чувства? Ну какие могут быть чувства в нашем возрасте! А всё-таки у каждого человека должна быть родная душа рядом.

– Ну и какая же она родная, без чувств-то?

– Ох и вертихвостка же ты, Тоня! – разозлилась Тамара Николаевна. – Крутила, вертела, всю жизнь! Мужа просвистела, дочку просвистела, любовника – и того просвистела! И всё никак уму-разуму не научишься! И на старости лет никак не успокоишься!

Встав из-за стола, она, тяжело переваливаясь при ходьбе, вышла в вестибюль, остановилась возле охранника и что-то ему сказала. Кузякина проводила её недоумевающим взглядом, собрала пустые кофейные чашки и тоже поднялась.

– Так я ещё и не старая, – задумчиво произнесла она.

Этот рабочий день ничем не отличался от предыдущих: скучные пустые разговоры с коллегами, отчего-то взявшими за правило учить её жизни, толпы студентов и бесконечная монотонная уборка.

В десять часов на работу явилась Матильда. Кузякина проводила взглядом дочь, но подходить не стала. Она знала, что та слишком обижена на неё и не постесняется оскорбить прилюдно. Поэтому не остановила и не поздоровалась.

«Сколько боли в несчастной девочке, – думала она, гладя взглядом мускулистую фигуру дочери. – Столько лет прошло, а она всё с ума сходит от страданий! Что же он ей сказал, если она так сильно до сих пор меня ненавидит?»

По-хорошему ей давно стоило откровенно поговорить с бывшим мужем. Узнать, почему дочь шарахается от неё, как от прокажённой. Но все предыдущие попытки провалились. Хотя она рассталась с первым мужем почти пятнадцать лет назад, тот до сих пор исходил желчью от одного её вида.

Это было странно. Очень странно. Ведь это она когда-то призналась ему в любви. И признавалась все годы, что они жили в браке. Из него невозможно было и слово ласковое вытянуть.

«Ну не могу я! Не получается у меня так легко, как у тебя! Но ты же сама всё знаешь!»

И она радовалась, считая эти скупые фразы признанием. И ладно бы он только слова жалел! Теперь, прокручивая в памяти их совместную жизнь, она понимала: в поступках Феликса Бегичевского тоже не было и капли любви и заботы.

Это она, большей частью, содержала семью. Летом пела на побережье в ресторанах, зимой в «Вольных дубах», тогда ещё принадлежавших теперешнему мэру Василию Шубину. Муж, со своей зарплатой школьного учителя и принципиальным нежеланием переезжать в большой город, не получал и третьей части того, что получалось зарабатывать у неё.

Он не любил её. Но почему-то, когда она встретила Мишу и ушла, возненавидел и не смог простить. Это было странно. Как так? Не любил, часто не скрывал, что вызывает у него раздражение… Но обиделся навечно. До сих пор при случайной встрече пытается уколоть фамилией: у него-то звучная – Бегичевский, а у Мишеньки простецкая была – Кузякин.

Такое поведение казалось Антонине необъяснимым. Можно понять, когда двое испытывают чувство друг к другу, а потом один из них находит новую любовь. Такое и правда тяжело простить. Но… нелюбимых нужно уметь отпускать.

Подобные мысли давно стали для неё привычными. Они появлялись из-за всякой ерунды: неосторожного слова коллеги, брошенного на дочку взгляда, случайной фразы проходящего мимо человека… Кузякина давно не роптала на судьбу: смирилась с гибелью Михаила, потерянным после катастрофы голосом, даже с отчуждением дочери. Которую, она, кстати, и не бросала.

Отработав положенные восемь часов, она попрощалась с напарницами и направилась домой. По дороге купила в супермаркете хлеба и овощей, поболтала с безногим юродивым Коленькой и незаметно подсунула ему сотню. Далеко не всегда у неё получалось это сделать. Чаще всего он замечал деньги и гнался за ней на инвалидной коляске, требуя забрать:

– Я больше тебя зарабатываю!

Было бесполезно объяснять, что она не бедствует, и у неё на счету отложена не огромная, но всё-таки приятная сумма… Если Антонине удавалось провести Коленьку, она радовалась, как ребёнок. Ведь ко всему прочему это означало, что за спиной у неё стоит невидимый потусторонний гость, которого юродивый неосознанно чувствует и становится нервным. Невнимательным.

Поэтому Кузякина очень обрадовалась удаче и заторопилась. Жила она в километре от центра, в небольшом частном домике со старенькой хозяйкой. Та относилась к ней как к дочери, постоянно расспрашивала о делах, сочувствовала и даже предлагала помочь – отомстить бывшего мужу. Когда-то Полина Максимовна работала в администрации, и у неё остались связи, которыми всегда можно было воспользоваться.

Но сегодня она ушла на день рождения к соседке, поэтому Антонина ворвалась в свою комнату как ураган. Наскоро облачилась в пёстрый домашний халат, включила торшер, вытащила из ящика стола принтерный лист бумаги, ручку и позвала:

– Александр Сергеевич! Господин Ушкин! Заходите!

Приоткрытая в коридор дверь распахнулась шире и резко захлопнулась. Занавески проехались по гардине, обнажив окно, за которым темнело сумеречное небо. Сидящая в кресле Кузякина вздрогнула и произнесла густым басом:

– Так лучше! Сегодня очень чистое небо!