Читать книгу Любовь от начала до конца - Юрий Ищенко - Страница 19

С этого дня я звонил тебе не только вечером, предварительно вычислив, когда уйдут врачи, и ты поужинаешь. Звонил и днём. Ты выходила на балкон, где никто тебе не мешал, и мы говорили, говорили, говорили… Твой голос был то весёлым, то грустным, то смешливым и улыбчивым, то озабоченным и задумчивым. Я слушал тебя и улыбался, радуясь, что в моей жизни опять есть ты.

Но вот однажды я нажал кнопку «вызов», а телефонная трубка не захотела откликаться твоим голосом. Она подавала длинные жалобные гудки, будто хотела мне что-то сказать, но не могла. Стало тревожно. Ты могла выйти из палаты, могла пойти на приём к врачу. Мало ли причин, по которым ты могла не отвечать. Но тревога не уходила.

Меня ломало весь день. Вечером я открыл «Одноклассники» и из сообщения Люды понял, почему мне было так плохо. Тебя ещё утром отвезли в реанимацию.

Когда я сейчас вспоминаю этот момент, кажется, что я тогда потерял связь с окружающим миром и людьми. Толком ничего не видел, не слышал и думал только о тебе. Я представлял тебя беспомощно лежащую на кровати реанимации. Бледная. Глаза закрыты. На лице отрешённость.

Тонечка…

Меня будто подменили. Ещё вчера весёлый, жизнерадостный, излучающий любовь и счастье, я превратился в озабоченного, хмурого, напряжённого человека, по лицу и голосу которого невозможно понять, где он сейчас в своих мыслях находится. Подчинённые старались держаться от меня подальше, а я держался подальше от подчинённых.

Люда рассказала, что в тот день ты спустилась в холл на первом этаже больницы, и там у тебя открылось кровотечение. Пока поняли, что произошло, пока довезли до реанимации, ты потеряла много крови. Успела только позвонить Людмиле и сказать, что тебя везут в операционную. Так закончилась операция, на которую ты возлагала большие надежды.

Как я потом узнал, тебе сначала попытались создать фистулу на руке – сшить артерию и вену, чтобы удобнее было забирать кровь для очистки. Но с фистулой не получилось. Сосуды не выдерживали. Тогда врачи решили вживить на ноге протез сосуда. Снова операция. Это на неё пошли мои первые высланные тебе деньги.

Эта операция должна была стать последней. После этого ты могла перебраться домой и только в определённые дни приезжать в больницу на гемодиализ. Ты мечтала об этом. Говорила об этом в каждом нашем разговоре. Ты так скучаешь по сыну! Нога потихоньку заживала, врачи обещали в ближайшие дни выписать тебя из больницы, и ты заранее этому радовалась…

И вот чем всё закончилось.

Тебе дали сильнодействующее лекарство и оставили в реанимации. Пока ты несколько часов лежала в беспамятстве, мы с Людой сходили с ума, теряясь в страшных догадках.

Потом я узнал от Людмилы, что твоя правая нога, на которой была сделана операция, онемела. И хотя эту операцию тебе делал сам заведующий отделением, но, видимо, у него не всё хорошо получилось. Рана была глубокая. Он увидел, что кровоток в ноге нарушен. Потребовал разрабатывать ногу, припугнув ампутацией. А как разрабатывать, когда сил совсем нет?

Ты почувствовала себя обречённой.

Вечером я всё-таки дозвонился. Ты находилась уже в своей палате и говорила очень тихо, голос дрожал. Тебе больно… Сводит руки… Ты не можешь заснуть… Когда мы говорим, что на человеке лица нет, то имеем в виду, что ему так плохо, что он сам на себя не похож. А когда голос человека не похож на его обычный голос? Как сказать? Что это не твой голос? Твой голос был тогда словно не твой. Ты будто заставляла себя говорить. Я чувствовал, что ты переполнена какими-то гнетущими мыслями.

– Тоня, ты как себя чувствуешь? – пытался я разговорить тебя.

Но ты будто не услышала меня и дрожащим, срывающимся голосом вдруг спросила:

– Рома, я хочу задать тебе один вопрос… За что мне всё это? Кто меня так сильно не любит?

Я задохнулся от жалости к тебе.

– Тонечка, милая, ну кто тебя может не любить… – сказал я в полной растерянности. – Я не верю, что есть такой человек. Да и за что тебя можно не любить? Так сложилось…

– Но почему именно я? Чем я это заслужила? – с мольбой в голосе допытывалась ты у меня, будто надеялась, что я сейчас дам исчерпывающий ответ на вопрос, мучивший тебя всю жизнь.

Я почувствовал, что ты вот-вот расплачешься. Вся боль, которая копилась годы неустанной борьбы за ребёнка и за себя, готова была прорвать последнюю преграду и хлынуть наружу.

– Когда человек попадает под машину, разве он это заслужил? – выложил я свой последний аргумент. – А его родственники это заслужили?

Ты уже начала всхлипывать, но тут я услышал, что пришла Люда, и наш разговор оборвался.

Люда сделала тебе массаж ноги. Ты плакала. А когда она уходила домой, с тобой случилась истерика. Ты оставалась на ночь одна в палате и испугалась, что если тебе станет плохо, то даже некому будет позвать врача, потому что звонок не работает, а санитарка только и знает, что смотрит сериалы по телевизору. До неё не докричишься. Людмила сказала, что ей даже пришлось на тебя накричать, чтобы привести в себя.

Сразу по приходу домой я написал Люде в «Одноклассниках»:

«Я сегодня весь день просто с ума сходил. Перенервничал до такой степени, что боялся домой идти, потому что у меня всё было написано на лице».

Люда ответила: «Я сама так нанервничалась, пока звонила, ждала, ехала, успокаивала, что теперь вот упала и лежу…».

Дальше мы обменялись такими сообщениями:

Я: «Будем посылать Тоне свою положительную энергию. Что по этому поводу говорит твоя дочь – можно так вот, на расстоянии, помочь человеку?».

Люда: «Катя говорит, что можно и нужно… А ещё нужно молиться».

Я: «Тогда я буду молиться. Как умею».

Люда: «Давай… Умеешь ты сильно».

Моё лицо всё-таки меня выдало. Увидев в моих глазах печаль и озабоченность, Лена дождалась, когда после ужина дочь уйдёт к себе в комнату, села рядом со мной на диван и спросила напрямую:

– Ты её любишь?

Отпираться было бесполезно, да и не хотелось. Я вздохнул.

– А меня ты любишь?

– Я тебя тоже очень люблю, – сказал я искренне, одновременно радуясь, что могу вот так в завуалированной форме ответить на первый вопрос жены.

Мы помолчали. Лена растерянно пожала плечами.

– Не понимаю, как можно любить двух женщин одновременно… Разве так бывает?

Я любил свою жену. Я любил тебя. Мне было жаль вас обеих. Но я не стал этого говорить.

А больше мне сказать было нечего.

* * *

На следующий день я после работы поехал в церковь. На часы не посмотрел, наивно полагая, что доступ к богу круглосуточный. Было уже темно. Возле церкви горели фонари, будто призывая прохожих не проходить мимо. Но как только я переступил порог храма, меня тут же остановили:

– Церковь закрывается, – встретила меня в приходе высокая худая женщина с хмурым лицом и в чёрном подряснике до пола.

Нет, это невозможно…

– Я ненадолго. Я уйду, как только скажете… Пожалуйста…

Мой взволнованный вид озадачил женщину. Она помолчала, затем продала мне две свечки и, выслушав сбивчивые вопросы, показала в уже полутёмном помещении храма большую икону преподобного Серафима Саровского и икону святого Пантелеймона. Сказала, что Пантелеймон отвечает за здоровье. Я кивнул и подошёл к Серафиму Саровскому.

Преподобный Серафим испытывающе глядел на меня, а я на него.

Что говорят в таких случаях? Какие слова? Какие молитвы? Я никогда не знал ни одной молитвы, потому что вырос в атеистической семье. И как вести себя в церкви, тоже не знал. Я просто стоял и смотрел на отца Серафима. А потом из меня слова полились сами собой.

«Батюшка Серафим, ты всё знаешь… Ты знаешь, как я люблю Тоню, как много она для меня значит. Я очень хочу ей помочь. Очень! Но сил моих, возможностей моих не хватает. Батюшка Серафим, пожалуйста, помоги! Помоги Тоне. Дай ей силы, дай ей терпение, дай ей надежду. Помоги врачам. Помоги им понять, как лечить Тоню, как вернуть ей здоровье. Помоги мне. У меня есть только моя любовь, и если это возможно, пусть любовь моя обретёт исцеляющую силу. Пожалуйста… Батюшка Серафим… Я так её люблю…».

Возле иконы целителя Пантелеймона зажёг вторую свечу. А через несколько минут боковым зрением увидел за собой высокую чёрную фигуру. Я обернулся.

– Храм закрывается, – твёрдо сказала мне женщина в чёрном. – Оставляйте свечи. Я их сейчас затушу, а завтра утром зажгу.

Я молча кивнул и вышел из храма.

В церковь я ходил редко. Только когда сильно прижмёт. И всякий раз, подходя к церкви или выходя из неё, испытывал неловкость. Я знал, что нужно креститься, но креститься при посторонних стеснялся. Вот и сейчас, выйдя из дверей храма и приостановившись на паперти, замялся. Мимо шли две женщины и о чём-то оживлённо разговаривали. Я замер. Потом вспомнил, как я сам наблюдал людей, которые крестятся. Никакого удивления или недоумения они у меня не вызывали. Повернулся лицом к церкви и неуклюже перекрестился.

Женщины прошли мимо, не обратив на меня внимания.