Читать книгу Начистоту – 2. Отзывы о Галине Щекиной - Зоя Елизарьева - Страница 4

Чего я, наверное, никогда не пойму, так это того, когда Щекина успевает писать свои тексты. Такое чувство, что рождает она их постоянно, не отвлекаясь ни на что и ни на кого, сросшись с клавиатурой компьютера намертво и до последней точки. Но за последней точкой у Щекиной всегда открывается многоточие, а следом на свет появляется и новое произведение. Если бы я не знала Щекину лично, не была в курсе ее семейных обстоятельств и насыщенной общественной жизни, то могла бы подумать, что на нее работают если не литературные негры, то уж личный секретарь-машинистка обязательно. Но всё не так – не так, господа! Это она всё сама! И вот уж заливаешься краской стыда за свою литературную леность и немощность, видя новое, вот совсем свеженькое произведение от Галины Александровны, спешно выложенное в сеть. Ей обязательно нужен читатель, вот прямо сейчас, тут же, читатель, практически принимающий ее писательские роды, со всеми сопровождающими эти роды непрекрасностями в виде опечаток, пунктуационных ошибок, стилистических огрехов и прочего. Она всегда так торопится преподнести свету свое дитя, так хочет уже перестать задыхаться от захлестнувших ее перед родами боли, страха, недоумения, непонимания, отчаяния, обиды, так жаждет спросить нас, так ли всё было и так ли всё и будет, что помарки в ее сочинениях вовсе становятся не важны ни ей самой, ни читателю.

Да, Щекина не может не писать, потому что она человек без кожи. Любое дуновение несправедливости, жестокости, подлости этого мира, каждая капля дождя, нежный лепесток и взмах мотылькового крыла, вон тот прошедший мимолетно, или вот этот задержавшийся на годы в ее жизни и сердце человек, захлестывают ее и вбирают в себя до последнего атома. Щекина-человек, Щекина-женщина, Щекина-социальная единица давно бы разбилась на тысячи осколков от всех этих соприкосновений, и поэтому в мир пришла Щекина-писатель. Наградив ее этой горькой и тяжкой ношей, Создатель таким образом ее спас и спасает. Так и чешется рука вставить здесь шаблонное сравнение с известным всем бедным художником, который не мог не писать свои картины потому-то и потому… Но оно, это сравнение, и само придет в наше клишированное сознание. А я не очень хочу в этой статье сравнивать Щекину с кем бы то ни было, потому что нам, может быть, еще предстоит осознать ее как уникального автора, как совершенно отдельное явление не только в вологодской литературе, но и во всем литературном процессе от альфы до омеги.

Что еще всегда поражает в произведениях Щекиной – ей невероятно интересен человек. Всякий индивидуум, встретившийся ей на жизненном пути, поражает и потрясает ее писательское воображение. Чужие истории любви, семейных неурядиц, измен и примирений, казалось бы, совершенно посторонние сиюминутные страдания, как и жизнедробительные катастрофы воспринимаются и проживаются ею как свои собственные. То, как она относится к своим героям, как дорожит каждым из них – понятным ли ей, чуждым ли, неприятным или дорогим, – легко понять из того, какими именами она их всех награждает. Дружана («Драма на улице Гобеленов»), Флегонт и Паисия («Он мой»), Павлинка («Хороший знак»), Отрада, Радомир, Ивен, Нила, Силантий («Отрада и Радомир»), Бася (из цикла «Бася и компания»), Хоба (повесть «Хоба»), Граня (повесть «Тонкая Граня»), Тома Халцедонова (роман «Ор»), Фелисата и Северин (роман «Несвадьба») и т. д. В этом есть что-то гоголевское (а обещала без сравнений), но гоголевские Добчинский-Бобчинский, Собакевич или Коробочка – фигуры гротескные, сатирические. Сквозному персонажу Щекиной – героине, выбежавшей еще из черновиков «Графоманки», пронёсшейся сквозь большинство рассказов и развернутой в последнем романе «Несвадьба», – наверное, ближе всего Акакий Акакиевич. Щекина любит, жалеет и все время пытается вывести из морока униженного состояния своего внутреннего измотанного маленького человечка.

Да и другие ее персонажи – часто фигуры беззащитные, одинокие, нестандартные и непонятые, чьи судьбы, кажется, потому так и складываются, что лодку их жизни именовали странно и с претензией. Так она и плывет, эта лодка: в вечных поисках любви, вечно разбиваясь о быт.

Вообще бытовому и физическому существованию своих героев Щекина всегда уделяет много внимания. Они очень телесны: то беременны, то в болезни, часто голодные или продрогшие, брошенные либо бросившие, униженные, но гордые. Все они бурно и глубоко переживают свои неудачи и редкие радости. Эта сверхчувствительность у них от автора, несомненно. Все они способны любить, и ищут любви ответной: здесь речь не всегда идет о любви к конкретному субъекту, но о поисках взаимного и красивого романа с этим подлунным миром. Мир, чаще всего, бьет наотмашь, он занят бесконечной перетасовкой карт в человеческой колоде, где и шестерки и короли – все одинаковые, словно отпечатанные в типографии, примелькавшиеся двухмерные рисунки чьих-то лиц. Каждым своим рассказом, повестью ли, романом ли Щекина протестует против обезличенности человеческого рода. Ее цепкий взгляд и писательское чутье легко выделяют в общей массе особенные лица. Она хотела бы написать обо всех, подарить миру историю жизни практически каждого современника, потому что у каждого жизнь единственная, неповторимая, проживаемая в поисках и страданиях. Поэтому Щекина все время пишет, и все время боится не успеть, и знает, что всего все равно не успеть. И в этом ее авторский подвиг. Другой бы махнул рукой: «Не осилить…», – а она старается выписать все, на что хватит сил и времени.

Я не помню у Щекиной ни одного самого маленького рассказа, где бы она героев своих – главных, второстепенных ли – как-то явно презирала или, Боже упаси, ненавидела! Часто встречающаяся писательская мизантропия ей несвойственна. Портреты ее героев, опять же главных или третьестепенных, неважно, всегда яркие и запоминающиеся. Она очень по-матерински, с каким-то почти православным терпением относится и к спивающемуся загульному художнику, и к неудачливой подружке, и к грубому юноше-сыну, и к матери-кукушке, и к подлым соработникам. Она всех и всегда старается оправдать. Если типаж ей как-то неприятен или непонятен, она пишет о нем осторожно и чуть вопрошающе, словно ищет нашей читательской поддержки: верно ли я трактовала этого человека? Не ошиблась ли я в нем? Не обидела ли? А обидеть писатель может очень легко, сам того не желая и даже не подозревая. Как-то, находясь в работе над романом, пронизанным многими документальными героями и фактами, я спросила Щекину, обижаются ли на нее прототипы, и что с этим делать. Ведь ни для кого не секрет, что под остро заточенное перо писателя чаще всего попадают самые близкие люди, семья, друзья, соседи… «Еще как обижаются! – ответила Галина Александровна. – Не разговаривают месяцами, рукописи рвут. Но… нужно решить для себя раз и навсегда, что для тебя важнее: удобные отношения с подружкой или долг перед искусством». И как это верно! С подружкой вы рано или поздно помиритесь, когда эмоции поулягутся, а вот поучительной или просто доброй истории, которая однажды поможет кому-то выкарабкаться из самой глубокой ямы, на свет может и не родиться…

Рецензенты на Прозе.ру нередко сравнивают Щекину с Улицкой. Это ей одновременно и льстит, и ввергает в уныние, мол, что же, я – вторична? Дерзну раз и навсегда четко определить разницу между вышеупомянутыми писательницами. Это мое личное мнение, с которым вы вправе не соглашаться. Улицкая холодна и отстраненна, она наблюдает за своими героями из засады, не давая им даже прикоснуться к себе, а уж пропустить сквозь себя – Боже сохрани! У Щекиной всё наоборот: ее герои проходят сквозь нее, оставляя, кто мелкие ссадины и порезы, а кто и рваные раны. Она живет среди них и с ними, она пишет только то, что проживает сама, и жизнь эта не обязательно происходит на физическом уровне, но всегда на уровне души и подсознания.

То, что многие герои не оставляют Щекину годами, подтверждает тот факт, что немало из раннего короткого затем вписалось у нее в большие романные формы.

В столь малом объеме, на трех страницах, невозможно охватить необъятно активную в своем творчестве и жизненной позиции Щекину. Поэтому я далее ограничусь кратким разбором одного рассказа. Скажу только, что творчество Галины Щекиной достойно крупного и серьезного литературоведческого исследования.

Итак, один из множества рассказов Щекиной «Мимо Дафны» (из сборника «Улица Гобеленов»). Он довольно показателен для ее творчества. В рассказе действуют две героини: великолепная и всесильная Дафна и «измотанная неприятностями», собственным несовершенством и самоедством, Нила. Перед нами типичный для автора контраст.

Такими женщинами могут быть: подруга сквозной героини, ее свекровь, ее начальница, ее более удачливая в быту и любви соседка (по площадке или по койке в общежитии – неважно), пассажирка в любом виде транспорта, продавщица в магазине, случайная прохожая. Более-менее нормально сквозная героиня чувствует себя среди вечно подвыпивших коллег по перу и иногда под снисходительным покровительством драгоценного супруга.

«Нила горела лютым восхищением: как так люди самую суть пронзают?» «Лютым восхищением». Каково сказано?!

Но в задачу героини кроме, разумеется, восхищения, благоговения, трепета и самопожертвования, входит горькая необходимость тянуться и расти до очередного предмета восторга и – совершенно верно – никогда этого не достигать. Все эти попытки-пытки, сотканные из чудовищной нелюбви героини к себе, заканчиваются похоже: она либо на больничной койке, либо с разбитым сердцем, в разочаровании, в одиночестве, в самоедстве.

«На самом деле Нила подумала, что зависимость от Дафны не победить никогда. Всегда будет не хватать ее разговоров, ее горячих глаз, ее мудрости и легкости. Но их дороги не рядом, и на фоне витрины с красной рыбой они, сдерживая улыбки, разбежались в разные стороны».

Еще одна характерная черта сквозной героини – постоянное метание, ей нужно везде успеть: семья, муж, дети, работа, «содружество муз», клуб самосовершенствования, прочесть модную книгу, открыть выставку, купить продукты к новогоднему столу, на ходу вырезать лишнее из собственного организма, выпустить книгу и еще, еще, еще… Читая, невольно начинаешь задыхаться от такого ритма жизни и повествования, от суеты и беготни, от шума, скандалов, слез. Остановить героиню хотя бы на мгновение может только чья-то сторонняя воля, но не ее собственная, только вмешательство или совет извне: так Дафна мягко, но настойчиво помогает Ниле выдохнуть, прислушаться к себе, переоценить ситуацию, лечь на операцию…

«После кружки чая Нила уже могла говорить. Начальство грызет, надо уходить. «Содружество муз» не доделано. Теперь все поэты будут на произвол судьбы. Женский клуб только начался… Живот так болит. Тошно все.

– Но если ты отсюда уйдешь, никто сюда не будет ходить. Ты собрала столько людей, а сама…

– Не могу больше. Меня обвиняют в воровстве.

– Ну ладно, «обвиняют»… Покричали и все. Больше они ничего тебе не сделают, ясно? Это же голословно все. А вот на прием к доктору надо сходить. На всякий пожарный.

И она, не спрашиваясь, записала Нилу на прием к своему приятелю, светилу по женским делам…»

Героиня Щекиной отлично знает, как необходимы каждому человеку тепло и участие, конкретная помощь и вдумчивое слово.

Странно выходит: получается, что героиня не растет, не развивается, а все время буксует и сгорает на бессмысленном костре недостижимости идеала, в ожидании того, кто ее спасет и не осудит. Однако великое ее достоинство в том, что она способна принимать помощь извне, чего многие делать не умеют, кто из гордости, кто из застенчивости. Приняв и переработав эту помощь, она несет ее дальше, подлечившись и проревевшись, она снова кидается в бой, встает на защиту, борется за правду. Значит, за внешней униженностью щекинской героини скрывается завидное упрямство в достижении цели, умение восставать из пепла, а за горечью очередного поражения и расставания вдруг брезжит главное – бесценный опыт, какое-то едва уловимое познание человека и мира через пережитое страдание. Люди, проходящие сквозь героиню Щекиной, не исчезают бесследно, они нанизываются на нить ее жизни, и чем больше соприкосновений, тем эта нить длиннее и богаче.

Нет, не так! Люди, проходящие сквозь Щекину-писателя, не исчезают бесследно, они нанизываются на нить ее жизни, и чем больше соприкосновений, тем эта нить длиннее и богаче.