Читать книгу Наследники Рима. Все романы цикла «Божественный мир» в новом и полном издании - Борис Толчинский - Страница 15

148-й Год Кракена (1786),

13 апреля, Галлия, Нарбонна, тюрьма во дворце герцога

Из дневниковых записей Януария Ульпина

Его камера была узкой и длинной, как кишка. Я подозреваю, что на этом месте когда-то были катакомбы, возможно, во времена римлян, а может, и ещё раньше. Подземелья герцогского дворца явно были старше и города, и крепости над ними. Века не пощадили древний лабиринт: большинство ходов засыпало землёй, а остальные люди приспособили для заточения себе подобных.

В широком подземном коридоре чадили факелы. У двери принца дежурили двое. Они не заметили меня, и я погрузил их в благостный сон. Дверь в камеру была тяжёлой, из толстых листов чугуна, её закрывали на три замка, причем ключей у стражников не оказалось. Мне стало ясно, что взломать дверь и освободить принца силой невозможно.

С той стороны двери я увидел частую стальную решетку. Она делила камеру на две половины; принц Варг был за решёткой. Обследовав её, я понял, что решётка не имеет своего замка, а поднимается вверх; где-то там, наверху, и находится подъёмный механизм.

Принц спал у стены, когда я появился. Его щиколотки обвивали змеи кандалов, которые цепями крепились к кольцам в стене. Ни лежанки, ни стула, ни стола в камере не было. Не заметил я и средств для отправления естественных надобностей. С потолка нудно капала вода, собираясь в большую лужу в самом центре камеры. По-видимому, эту воду принц и пил.

O, tempora! O, mores!35 Глядя на это, нелегко поверить, что живу в конце восемнадцатого столетия. Вот он, мир, над которым владычествуют аватары, – здесь, в этом каменном мешке, а не в «блистательной» Темисии!

Я негромко кашлянул. Мой друг варвар тотчас пробудился и уставился на меня. Волосы на его голове зашевелились и встали дыбом.

– Изыди! Изыди, злобное исчадие, обратно в Хель!

– Н-да… – улыбнулся я. – Так-то ты встречаешь друга!

– Не верю! – простонал он. – Не верю в тебя! Тебя нет! Ты мне снишься!

– Пустой разговор, – заметил я. – Сам понимаешь, я тебе не снюсь.

– Этого не может быть! Как ты попал сюда?

– Вот так и попал.

С этими словами я шагнул вперёд, к принцу, и прошёл сквозь решётку. Мне показалось, что глаза Варга вылезут из орбит. Стоило больших усилий не расхохотаться.

– Это просто голографическая проекция. Меня здесь нет, а где я, ты сам знаешь. Перед тобой не я, а только лишь моё изображение. Понятно, благородный друг?

Принц отчаянно замотал головой. Бедняга! Конечно, откуда ему знать, что такое голографическая проекция. Он-то полагает, это колдовство.

– Н-да, неприятное место. Признаюсь, нас с отцом содержали в большем комфорте. А тебя твой собственный отец засунул в эту мышеловку!

Напоминание об отце заставило принца подавить свой страх. Волосы на голове немного успокоились.

– Он приходил, – пробурчал принц. – Стоял тут чуть не на коленях. Плакал. Молил меня. Хотел, чтоб я вас выдал.

– Я научу тебя, как отключаться во время пытки. Это тебе поможет.

Он усмехнулся:

– Я пытки не боюсь. Выдержу. Я опасаюсь только колдовства. А что, если такой, как ты, вдруг явится и заморочит меня? А я во сне ему скажу не то, что надо.

– Людей, отважных духом, «заморочить» нелегко, – ответил я. – Гипноз хорош для слабаков. Это во-первых. И во-вторых, таких, как я и мой отец, в окрестности двух тысяч герм навряд ли можно отыскать! А хочешь знать, что в-третьих?

Принц заинтересованно кивнул и вдруг протянул ко мне руку. Она беспрепятственно прошла через мой «плащ». Варг испуганно отдёрнул руку.

– Чудеса! – прошептал он.

– А в-третьих, твой отец не просто так заглядывал к тебе. Что в городе творится, ты не знаешь? Конечно, ты не знаешь, откуда тебе знать. А в городе восстание! Народ потребовал освободить тебя.

Огонь восторга вспыхнул в синих глазах принца – и тут же погас.

– Пустое. Солдаты герцога подавят и этот мятеж. Жаль моих друзей. Они могли бы мне… могли бы нам ещё сгодиться!

– Правильно мыслишь, – похвалил я его. – И всё же. Тенденция ясна. Чем дальше, тем сложнее твоему отцу удерживать тебя в темнице. Тебе ведь даже обвинение не предъявили.

Он невесело ухмыльнулся:

– О чём ты говоришь, Ульпин? Какое обвинение? У нас тут не Империя, у нас присяжных нет и нет судов. Не говорю уже об адвокатах! Мы варвары, неужто ты забыл? Прикажет герцог, и конец на этом! Вот приказал отец меня арестовать, ну, я и арестован. Велел мне пищи не давать – и не дают мне пищи! А между прочим, который день я тут сижу?

– Седьмой.

– Хм!.. Он, что же, голодом меня собрался уморить?

– По нашим данным, пищу тебе дадут сегодня.

– А ты откуда знаешь?

– Давай с тобой договоримся, друг. Таких вопросов больше мне не задавай. А моему отцу – тем более. Но не потому, что мы скрываем от тебя ответы. По иной причине. Любой ответ наш будет пахнуть колдовством, а мы с отцом вовсе не хотим, чтобы ты полагал нас колдунами. Мы всего лишь скромные друзья науки.

Принц поёжился.

– Как же, скромные вы… Ну, ладно. А вытащить меня сумеете?

Вот он, главный вопрос! Я ждал, что принц его задаст.

– Ещё не время, – ответил я. – Для дела будет лучше тебе пока что посидеть в темнице.

На моих глазах он стал наливаться гневом. Я понимал его. Принцу обидно. Он нас освобождал два раза. И что же? Вдруг он слышит, мол, для дела лучше посидеть в темнице! Ему, молодому, сильному, энергичному юноше, воину, принцу, рыцарю, – сидеть в цепях в этой норе, на одной воде! Кому бы не было обидно?

Предвосхищая все его претензии, я кратко и доступно для него пояснил, какая польза может быть для дела, если он останется в темнице, и какой ущерб случится, если он сбежит сейчас. Принц слушал меня, сначала, правда, порывался прервать обидными словами, затем внимал, открывши рот; а когда я закончил, он покачал головой и промолвил:

– Теперь я понимаю, почему тебя и твоего отца сама Юстина боится. А говоришь, вы скромные друзья науки!

– Политика и психология – суть высшие науки. Не зная душу человека, ты не научишься побеждать. Бессмысленно ковать оружие из стали, если не владеешь истинным оружием внутри себя.

– Скажи… сколько тебе лет, друг?

– Двадцать два, – улыбнулся я, – мы с тобой ровесники.

– А не врёшь? Выглядишь ты…

– Знаю. Это всё проклятый Эфир! Мы с отцом жили в Мемноне, в священной столице Империи.

– А, это тот тайный город амореев, который мы называем Хельгардом.

– Да, вы его зовёте «Городом Зла». И вы правы! Ибо там, в Мемноне, рождается могущество Империи Чудовищ. Там Хрустальная Гора, там добывают кристаллы-эфириты, там звезда Эфира сияет над Храмом Фатума… Она сияет и поражает всё и всех вокруг, от мертвых камней до животных и людей. О, эфир животворящий! Ты думаешь, мой благородный друг, эфир – это только благо? Думаешь, эфир – это дармовая сила, это машины, движущиеся сами по себе, это пушки, которые не нужно заряжать, думаешь, это милость богов? Н-да, милость!.. Мы с отцом прожили в теополисе пять лет. В Священном Городе, что скрывается в толще Хрустальной Горы… немногие выдерживают столько! Мы изучали науки, и мы постигли истину… ту истину, которую невежды и враги называют ересью! Эфир отомстил нам: да, мне только двадцать два, а выгляжу вдвое старше! Если не втрое… Однако ни о чём я не жалею: губительное излучение Эфира поразило только моё тело, а душу – прояснило! Я стал свободен; клянусь, в свои-то годы я больше прожил на свободе, чем все мои соотечественники за сотни лет!

Мне хотелось ещё очень и очень многое сказать этому благородному юноше, которого послал нам Единый, – но в это самое время послышался скрежет ключа в двери. Мне пришлось попрощаться с принцем и исчезнуть.

Бедняга варвар! Он так и не понял, каким же чудом я проник в его темницу. И тем более не понял, как я из неё исчез.

Отец считает, это даже хорошо: таинственность есть власть, а когда всё ясно, для власти места нет. Власть нам потребуется вскоре. Мы разобрались в обстановке и наметили план, как сотворить из Варга орудие нашей священной мести Империи. Поистине, идеальное орудие! Его руками мы вымостим для всех народов Ойкумены дорогу к справедливости, свободе, счастью.

– Мы будем идиотами, если не воспользуемся столь благоприятной возможностью, – говорил отец.

* * *

Чугунная дверь с ужасным скрежетом отворилась. Варг, ещё не успевший отойти от встречи с живым призраком молодого Ульпина, оторопело взирал на новое чудное явление. Принц видел в дверном проеме барона Фальдра, начальника герцогской стражи, и ещё двоих рыцарей. Они сопровождали девушку. Тонкий стан под традиционным галльским платьем-рубахой, маленькие руки, правильный овал лица, отмеченный аристократизмом, прямой носик, волосы спрятаны под головной платок, большие глаза, распухшие от слез…

Увидев Варга, девушка вырвалась вперед и припала к прутьям стальной решетки.

– Любимый!.. Мой любимый! Ты жив, какое счастье!

Барон Фальдр тактично затворил дверь с той стороны, оставляя принца наедине с женой.

Как всегда в присутствии Доротеи, Варг испытал некоторое смущение. Он разрывался между разумом и чувствами. Разум подсказывал ему: эта женщина, дочь князя и сенатора Корнелия Марцеллина, – лазутчица амореев, шпионка, приставленная к нему с целью покрепче привязать его к ненавистной Империи. Но чувства… неожиданно родившиеся чувства к этой странной девушке заставляли забывать о пропасти, разделявшей их.

Полгода они жили вместе. Он никогда ещё не встречал такой терпеливой, чуткой, покорной женщины. Доротея молчаливо сносила его презрение, его ненависть, его недоверие. Три месяца тому назад он узнал, что она носит его ребенка. Нынче у неё заканчивался шестой месяц беременности, и материнский живот уже начинал проявляться.

Доротея Марцеллина оставалась, пожалуй, единственным живым существом, которое всегда и во всём соглашалось с ним. Даже верный Ромуальд иногда возражал. Она – ни разу. Принца мучило подозрение, что жена играет с ним в поддавки, чтобы затем вовлечь в какую-нибудь жестокую ловушку; принц внимательно следил за ней, и Ромуальд, и другие соратники принца следили. Ничего! Доротея не общалась с аморейскими «миссионерами», ни разу не была замечена в попытке передать им письма, документы, вещи. Она не проявляла ни малейшего интереса к прежней родине, ни малейшей ностальгии по Темисии, по отцовскому дворцу, по былой богатой жизни. Свободное время своё она проводила, прилежно изучая галльский язык и обычаи нарбоннского народа.

Не замечая за женой предательского поведения, принц Варг стал подозревать, что она попросту глупа. Проверяя эту догадку, он устроил ей несколько нелёгких испытаний. Однажды, например, в горницу к Доротее явился незваный тевтонский купец. Он вручил девушке дары, якобы в знак уважения к её мужу принцу, и, как бы между делом, принялся выспрашивать о жизни Варга, о его взглядах, о планах принца на будущее, когда он станет нарбоннским герцогом. Сам Варг в это время стоял за дверью и подслушивал. Разговор с «купцом» закончился тем, что Доротея вернула ему все дары и вежливо, но строго, потребовала оставить её. Ничего, даже отдаленно похожее на тайны мужа, она «купцу» не рассказала. Скорее, наоборот: принцу почудилось, будто жена на самом деле раскусила этого «купца».

Со временем он пришёл к выводу, что Доротея достаточно умна. Он начал проявлять к ней интерес не только плотский. Вечерами они беседовали, причём о разном; о чём бы ни заговаривал принц, оказывалось, жена в состоянии поддерживать разговор. Варг ловил себя на мысли, что в некоторых делах Доротея разбирается лучше его, например, в науках и искусствах. Но она никогда не пыталась одержать над ним интеллектуальную победу; напротив, как только Доротея замечала, что муж «плывёт» в разговоре, она умело сворачивала беседу в такое русло, чтобы Варг вновь ощущал себя первым. Будучи сам человеком умным, молодой принц хорошо понимал незатейливую игру жены. Но раздражения не было; подсознательно Варг испытывал благодарность за понимание, чуткость и верность.

Недоверчивый по натуре и в силу сложившихся обстоятельств, принц мучительно искать ответы, в чём причина столь странного для аморейки поведения жены. Достойных ответов не было, кроме одного, о котором не уставала твердить сама Доротея: единственной причиной была любовь! И верно: все вокруг видели, что аморейская княжна без памяти влюблена в мятежного варварского принца. Эта тема постоянно присутствовала в пересудах, о ней говорили и в кабаках Нарбонны, и в дальних баронских замках. Сперва, разумеется, аморейку только осуждали, и принца порицали за брак с нею. Но со временем Доротея стала внушать нарбоннцам всё большую и большую симпатию, особенно простому люду, далекому от высокой политики, и особенно на фоне вызывающего поведения другой всем известной женщины, принцессы Кримхильды. Молодой Варг был всеобщим любимцем; вскоре его популярность в народе перенеслась и на Доротею; говорили, мол, у такого мужчины, как наш принц, не может быть плохой жены.

Популярность наследника и его жены, конечно же, тревожила «миссионеров». Доротея упорно отказывалась водить с ними общие дела, даже с самим послом Империи, давним соратником отца высокородным патрисом Луцием Руфином. «Миссионеры» прилежно доносили вести из Нарбонны в Темисию, предоставляя богатую пищу для размышлений Софии Юстине и Корнелию Марцеллину. Но если первая получала всё новые и новые основания для беспокойства, то второй в мыслях своих не уставал хвалить умную и старательную дочь.

Сам Варг постоянно ожидал какого-нибудь подвоха, если не от жены, так в связи с женой; ему казалось, что из каждой замочной скважины глядят лазутчики Софии Юстины; что же до Корнелия Марцеллина, Варг не сомневался: его люди тоже здесь, в Нарбонне, и не бездействуют. Острое соперничество Юстины и Марцеллина не было секретом для принца, равно как и то, что в этом соперничестве оба потомка Фортуната-Основателя уготовили нарбоннским галлам незавидную роль фишек для своей игры за власть.

– Зачем пришла? – нарочито грубо спросил он.

– Ты жив! Жив… – прошептала девушка. – Я счастлива! Скоро тебе принесут поесть.

«Странно, – подумал Варг. – Ульпин тоже говорил об этом. Они, что, сговорились?»

Доротея пошатнулась и, чтобы не упасть, вынуждена была вцепиться в прутья решетки. Варг встал, приблизился к жене, насколько позволяли ему кандалы. Даже в тусклом свете огарка он обнаружил неприятные изменения в её облике: румяное прежде лицо Доротеи теперь казалось бледным и осунувшимся, губы были серыми, а глаза запавшими, и не одни лишь слезы могли быть тому причиной…

– Что с тобой? – резко спросил он.

Девушка улыбнулась; он понял, что эта улыбка далась ей нелегко.

– Со мной – ничего, – ответила Доротея. – Я была расстроена из-за тебя, любимый.

– Дай мне свою руку!

– Зачем? – испуганно спросила жена.

– Дай, говорю!

Девушка вздохнула, но не осмелилась возражать. Тонкая рука прошла сквозь клетку решетки, достав как раз до ладони Варга. Кисть была белая и холодная, а пальцы едва шевелились… кожа и кости!

– Что ты с собой сделала?

– Я? Ничего…

– Тогда кто? Говори!

– Прости, – Доротея всхлипнула и убрала руку. – Но иначе бы меня к тебе не пропустили!

У Варга закружилась голова – от стыда, гнева… и благодарности! Он всё понял.

– Ты голодала, да?

– Да… – прошептала Доротея. – Как только узнала, что ты в темнице… на одной воде! Я пришла к твоему отцу и сказала: буду пить воду, как он, и всё тут! Пока моего мужа не начнут кормить и пока меня к нему не пропустят. Отец твой разозлился, а она…

– Кримхильда?

– Да, она посоветовала ему посадить меня под домашний арест и кормить насильно. Они пытались… – девушка через силу улыбнулась, – но я выплёвывала пищу! И они сдались…

Варг до крови закусил губу, чтобы не заплакать и не зарычать. Вот оно как получилось! Родные отец и сестра морят его голодом в сыром подземелье, а эта хрупкая девчушка, аморейка, сенаторская дочка, нашла в себе силы для недельной голодовки… и всё это ради него, ради Варга!

– Ты не должна была так поступать, Дора, – проговорил он. – Наш ребёнок…

– С ним ничего не случится, – быстро сказала она. – Мои соки питают его. Наш ребенок появится на свет здоровым и красивым. Как ты, любимый!

– Сегодня же, сейчас, ты прекратишь голодовку! Я требую!

– Хорошо. Мы победили, можно и поесть.

– Погоди, ещё не победили. Скажи, что в городе творится?

– О-о, тут такое было! Народ ходил к дворцу и требовал от герцога освободить тебя.

– Ходил?

– Прости. Герцог велел разогнать толпу. И её разогнали. Я слышала, десятки человек убиты, а заводилы арестованы, завтра их казнят.

«Я так и знал! – с горечью подумал Варг. – О, разве это справедливо: я ничего ещё не сделал для моих людей, а они уже гибнут за меня?»

– Но есть и хорошие новости, – продолжала Доротея. – Ромуальд и с ним ещё пятеро твоих друзей… они сбежали из Нарбонны. И правильно сделали, потому что Кримхильда советовала герцогу арестовать и их. Ещё я видела, как барон Видар и барон Старкад вместе ходили к герцогу просить за тебя… и я подумала, что если эти двое решились действовать совместно, то и другие бароны… во всяком случае, большинство… тоже за тебя!

Гордость за жену проникла в сердце принца, и он подумал: «Какая умница моя Дора! Так и есть. Видар и Старкад друг друга ненавидят, потому что дед Видара когда-то изнасиловал мать Старкада. Но оба барона – честные рыцари, и оба за меня, и оба ненавидят пришлых амореев. Действительно, хороший признак, если они к отцу ходили вместе!».

– А что отец?

Доротея виновато опустила глаза.

– Не знаю.

– А что ты думаешь сама?

Девушка изумленно посмотрела на него. Никогда прежде муж не спрашивал её мнения, а тем более по вопросу, касающемуся политики. Однако он касался не только политики, но и самой жизни принца, поэтому Доротея бестрепетно ответила:

– Я думаю, по доброй воле герцог не выпустит тебя. Прости.

Варг усмехнулся.

– Тебе незачем извиняться. Ты поступила, как верная жена. Могла схитрить, могла слукавить, могла сказать, мол, скоро из темницы выйдешь, – но ты сказала правду. И вот я думаю… ты ведь понимаешь, у меня полно времени для раздумий… откуда ты взялась такая? Не могу понять!

– А что тут понимать? – с болью и надеждой воскликнула Доротея. – Я люблю тебя, это пойми, люблю!

Принц отвернулся.

– Не знаю. А вдруг через тебя отец твой Марцеллин готовит мне ловушку?

Следующие слова девушки изумили его и заставили задуматься. Она сказала:

– Может быть. Отец – это отец. Тебе ли этого не знать, каков бывает отец? Но я… люблю тебя! И мне неважно, что замышляет мой отец! Хочешь – верь мне, а хочешь – не верь, но я скажу: тебя, любимый, не оставлю… никогда! Что бы ни сотворил Корнелий, он больше мне не господин! Ты – господин моей души, мой муж!

Дверь отворилась снова, и фигура в проеме произнесла голосом барона Фальдра:

– Свидание окончено, мой принц. А вы, княжна…

– Барон, постойте! – воскликнула Доротея. – Минутку дайте мне, всего одну минутку!

Фальдр заколебался, но, уловив выражение лица принца, кивнул и скрылся за дверью. «Похоже, и этот в душе за меня, – подумалось Варгу. – Лишь авторитет герцога сдерживает их. Бароны присягали моему отцу и остаются верны ему, хотя отец уже другой, не тот, кому бароны присягали»

Доротея поманила его к решетке. Их руки снова встретились. От радости, или от волнения, или по какой иной причине руки жены больше не казались Варгу холодными. Нет! Они были тёплыми, ласковыми. Они были руками друга. И принц крепко сжал пальчики жены в своих ладонях: спасибо!

– Мне нужно кое-что ещё тебе сказать, – прошептала Доротея. – Я подслушала разговор Кримхильды с Луцием Руфином. И вот что я узнала. Большой фрегат «Пантикапей» спешит сюда…

– Проклятие! У нас же мир!

– Нет, нет, не то, что ты подумал! Фрегат везет высокого вельможу, генерального инспектора министерства колоний. Его ждут завтра вечером. И знаешь, кто этот инспектор?

Она ему сказала, кто, и храбрый принц не смог сдержать стона:

– Худо наше дело, коли так! Послушай, Дора, если б ты могла…

Жена внимательно выслушала его просьбу, а затем ушла, счастливая и гордая оказанным ей доверием.

Принцу вскоре принесли поесть, но он не думал о еде. Сама жизнь его была в руках у амореев, людей малознакомых и, в сущности, чужих: загадочных еретиков Ульпинов и дочери лукавого сенатора Империи.