Читать книгу Наследники Рима. Все романы цикла «Божественный мир» в новом и полном издании - Борис Толчинский - Страница 6

148-й Год Химеры (1785),

13 октября, Темисия, Пантеон

Следующий после принесения Круном Нарбоннским вассальной клятвы день знаменовался для вновь обретенных почитателей Учения Аватаров событием, которое аморийцы привыкли называть «вторым рождением человека»: в этот день герцог Крун и его спутники совершили Выбор.

Церемония определения бога-аватара, который будет покровительствовать правоверному аватарианину, аколиту, в течение его оставшейся жизни, прошла, как и положено, в Пантеоне – общем для всех двенадцати божественных посланцев Творца святилище.

Круна поставили перед своеобразным «Колесом Фортуны». Оно было поделено на двенадцать секторов; каждый сектор отмечался абрисом одного из богов-аватаров. Иерей, жрец Священного Содружества, облачённый в синюю ризу и светло-зеленую головную повязку, инфулу, – такое одеяние свидетельствовало, что этот иерей является столичным викарием Ордена Химеры, – этот иерей провозгласил начало Выбора для Круна и раскрутил колесо. Оно крутилось долго, словно Младшим Богам требовалось время, чтобы договориться меж собой, кому из них принять под покровительство недавнего врага, а ныне честного неофита аватарианского Содружества. Наконец, «Колесо Фортуны» остановилось, и герцог Крун увидел прямо перед собой стилизованную фигуру конечеловека.

– Выбор совершён, – монотонным голосом сообщил иерей. – Твой небесный покровитель – аватар Кентавр. Твой характер – Гармония: между силой и душой. Твоя сущность – Становление. Твой месяц – февраль. Твоя планета – Селена. Твой цвет – серебристый. Твой элемент – серебро. Твои качества – двойственность, сила, страсть, тщеславие, вспыльчивость, апломб, упорство. Профессии, к которым ты наиболее расположен, – врач, целитель, атлет…

С удивлением Крун Нарбоннский слушал речь иерея; на самом деле тот лишь перечислял явления и свойства, которым, по канонам Учения, покровительствует выпавший Круну бог-аватар.

– Стало быть, я теперь Кентавр, – задумчиво проговорил герцог.

– Воистину, так, – кивнул иерей. – Возрадуйся, неофит: тебе выпал знак благий и благородный, сулящий много испытаний в жизни, но и великое счастье под конец её!

Крун медленно кивнул, затем уступил место дочери.

Принцессе Кримхильде выпал аватар Химера.

– Твоя сущность – Мираж, – сказа ей иерей. – Твой месяц – октябрь. Твоя планета – Уран. Твой цвет – зеленый. Твой элемент – кислород. Твои качества – опасность, заблуждение, слабость, хитрость, вероломство, осторожность, злопамятность, беспринципность, вкрадчивость. Профессии, к которым ты наиболее расположена, – повар, портной, ювелир…

– Подходяще для моей сестрицы, – шепнул принц Варг своему наперснику Ромуальду.

Молодой принц был бледен и молчалив. Эта церемония, равно как и всякий ритуал амореев, вызывала у него глубокое отвращение. Чем больше рассуждали гостеприимные хозяева о судьбоносном значении Выбора для человека, тем сильнее это отвращение перерастало в ненависть. «Я не позволю какому-то колёсику с рисунками чудовищ решать за меня мою судьбу», – думал Варг. Для себя самого он заранее определил, что результат этого шутовского церемониала не будет иметь для него никакого значения. «Отец дал клятву императору, – размышлял юноша. – Я же никакой клятвы амореям не давал!»

После сестры пришел его черед совершать Выбор. Внешне спокойный, но с плотно сжатыми губами, Варг встал у «Колеса Фортуны». Викарий Ордена Химеры с сомнением посмотрел на него – и запустил колесо.

Когда оно остановилось, молодой принц узрел перед собой чудовище омерзительное и непонятное. Не то дракон, не то орёл, не то петух; а может быть, летучая мышь-вампир; со злобными веждами, крючковатым клювом и цепкими когтями; а на хвосте – «мертвая петля» и нечто, похожее на наконечник боевого копья.

Иерей замешкался, прежде чем произнести:

– Выбор совершён. Твой небесный покровитель – аватар Симплициссимус. Твой характер – Зло. Твоя сущность – Смерть. Твой месяц – декабрь. Твоя звезда – Немезида. Твой цвет – чёрный. Твой элемент – сера. Твои качества – воинственность, зависть, суеверие, безрассудство, жестокость. Профессии, к которым ты наиболее расположен, – воин, охотник…

Молодой Варг с упоением вслушивался в дребезжащий голос иерея. Неожиданно для самого себя принц вдруг ощутил значение и логику Выбора. Это открытие не огорчило, а, наоборот, восхитило его! «Да, всё верно, так оно и есть, – думал он, слушая имперского жреца, – выпавшее мне чудовище на самом деле покровительствует воинам и охотникам. Вот почему амореи так боятся этого знака, когда он выпадает их недавним врагам! И правильно боятся, клянусь молотом Донара! С помощью этого дракона-петуха, либо вопреки ему, я стану воином и охотником – охотником на амореев! Я стану мстителем за своего отца, которого они сломили!..»

С такими мыслями он покинул место у «Колеса Фортуны» и встал подле Круна. Следом за Варгом ритуал Выбора прошли рыцарь Ромуальд и другие прибывшие вместе с герцогом нарбоннские галлы. Ромуальду выпал аватар Сфинкс, покровительствующий мыслителям и летописцам, и Варг шепнул на ухо своему наперснику:

– Ты опишешь предстоящие битвы, мой друг Сфинкс.

С обидой в голосе отозвался Ромуальд:

– Но я рыцарь, а не книжник!

Варг многозначительно посмотрел на друга и с усмешкой заметил:

– Мало быть рыцарем – нужно уметь побеждать.

Однако больше на эту тему принц говорить не стал, так как опасался вызвать у отца новые подозрения.

* * *

148-й Год Химеры (1785),

13 октября, Темисия, берег Квиринальского озера

Гостеприимные хозяева поселили Круна, его детей и свиту в прекрасном античном павильоне на берегу Квиринальского озера. Официально павильон считался частью гостиничного комплекса «Филемон и Бавкида», самого большого и дорогого не только в аморийской столице, но, пожалуй, во всей Ойкумене. В действительности же этот так называемый «консульский павильон» представлял собой отдельную виллу с собственным садом, парком и даже небольшой гаванью, где к услугам гостей была стройная скедия.

Поздним вечером, когда солнечный Гелиос уже отправился в страну снов, а обязанность дарить свет имперской столице приняли у него ночные аэростаты, покрытые, точно рыбы, сверкающей серебристой чешуёй, – в это самое время, в пору буйства светской жизни, всевозможных празднеств и развлечений, принц Варг и рыцарь Ромуальд вдвоем стояли на берегу Квиринальского озера и глухо, точно заговорщики, обсуждали события последних дней.

Накал чувств молодых людей оказался столь сильным, что им изменила присущая северным варварам осторожность; они не услышали тяжелые шаги по мраморной лестнице, ведущей к озеру, и не увидели грузную фигуру, шествующую к ним.

– Так, так, – прозвучал за их спинами суровый бас герцога.

Ромуальд вздрогнул, обернулся и пробормотал приветствие своему господину. Варг остался стоять спиной к отцу, лицом к озеру.

– Вы болтаете слишком громко, – отметил Крун.

Варг усмехнулся.

– Ты полагаешь, отец, у этой земли и у этой воды есть уши?

Герцог нахмурился и легким взмахом руки приказал Ромуальду возвращаться в дом. Молодой рыцарь бросил сочувственный взгляд на друга, а затем ушел. Крун и Варг остались здесь одни.

– Мне нужно поговорить с тобой, сын.

Принц в молчании скрестил руки на груди, по-прежнему избегая глядеть на отца. Тогда Крун схватил его обеими руками и силой развернул лицом к себе.

– Когда я с тобой желаю разговаривать, тебе надлежит смотреть мне в глаза!

Молниеносным движением Варг стряхнул с себя руки Круна. Но взгляд отводить не стал.

– Я слушаю тебя, государь мой герцог.

– Я всё ещё твой отец, – напомнил Крун, уязвлённый подобным обращением.

– Ты подарил мне жизнь, – уточнил Варг. – Ты воспитал меня. Ты дал мне силу и волю. Ты сделал меня воином Донара…

– Молчать!

– Мальчишка несмышлёный, – прошептал герцог, – ты, я погляжу, уже числишь меня изменщиком! Меня, твоего отца! А теперь послушай, что я тебе скажу…

– Не надо! Я знаю всё, что ты мне скажешь. Ты уже говорил. Не утруждай…

Хлёсткая пощечина, которая больше напоминала бойцовский удар, положила конец холодной речи Варга. Ещё немного, и молодой принц упал бы в воду. Варг сжал кулаки, но сдержался: это всё-таки был отец.

– Мальчишка, щенок, – с яростью отчаяния повторил герцог, – я полагал, что ты умнее! А ты – слепец! Как есть, слепец! Разве ты не видишь всего этого?

Крун Свирепый широко раскинул руки, стараясь охватить ими всё пространство чужого горизонта.

Он показывал сыну небо: высоко в небе, не боясь ни дождя, ни ветра, парили и отражались в спокойной глади Квиринальского озера воздушные шары, освещавшие землю мягким серебристым светом; на востоке, почти у самого горизонта, куда-то бесшумно уплывала гигантская аэросфера, она уже была так далеко, что даже Варг с его ястребиным зрением видел лишь сигнальные огни гондолы; другая аэросфера, ещё больше, для галлов подобная сказочному дракону, наоборот, приближалась, собираясь идти на посадку в Эсквилинском аэропорту.

Ещё показывал герцог сыну статую Двенадцатиликого Бога, Фортуната-Основателя, – высеченная из монолита горного хрусталя, она венчала циклопическую шестиступенчатую пирамиду Большого Императорского дворца и казалась столь же далёкой, как и удаляющийся от города воздушный корабль. Статуя Двенадцатиликого Бога смотрелась снизу факелом волшебной свечи, её окружал плотный ореол светящегося воздуха, и Крун знал, со слов общительных хозяев, что хрусталь, из которого она сотворена, не простой, а из Хрустальной Горы, той самой, над которой сияет чудотворная звезда Эфира, и что, соответственно, эта статуя – не просто украшение столицы, нет, это мощный передатчик (София Юстина сказала: ретранслятор) священной энергии, питающей могущество Богохранимой империи…

Конечно, имел герцог в виду и главное чудо Темисии – Сапфировый дворец, официальную резиденцию Дома Фортунатов, он стоял на острове Сафайрос примерно в герме к югу от Палатиума. Отсюда, правда, не видно его – громады Пантеона и Палатиума заслоняют Сапфировый дворец – однако сияние сотен тысяч и миллионов самоцветов заметно из любого места столицы, так что кажется, что где-то там, на юге, всеми цветами радуги пылает феерический костёр.

Герцог показывал сыну и серую гору Пантеона; как раз в этот момент его башенные часы пробили полночь. Пантеон считался самым большим рукотворным сооружением Ойкумены; сотни тысяч человек возводили его более полувека, а было это семь столетий тому назад, когда имперская столица переезжала из Элиссы, бывшего Карфагена, сюда, в Темисию. Но более всего в Пантеоне Круна поражали не его размеры, а то, что, оказывается, ежедневно там «проживают» более восьмидесяти тысяч человек, – иереев, монахов, чиновников, слуг, охранников, – а во время торжественных церемоний численность «населения» Пантеона возрастает в два-три раза; сами аморийцы называют столичный Пантеон «городом во дворце».

На фоне рукотворной горы Пантеона двенадцатигранник Большого Квиринальского дворца, где заседало имперское правительство, казался маленьким, изящным и уютным. Это было самое близкое к павильону галлов государственное здание; при желании можно было заметить, как, точно муравьи, ползут экипажи и мобили по воздушному виадуку, соединяющему Малый Квиринал, дворец первого министра, с Сенатской площадью, – это, видимо, князь Тит Юстин даёт бал для высшей знати в честь дня рождения дочери, своей любимой и единственной «наследной принцессы».

Так что много чудес мог показать герцог Крун единственным широким движением раскинутых рук: все и не опишешь! Не только зримые чудеса, но и прежде неведомые варварам звуки наполняли обычную ночь космополиса. Вот привычный их слуху цокот конских копыт сменяется едва слышным жужжанием мотора мобиля. Вот раздаётся длинный низкий гудок – это, наверное, в Пирейском порту пришвартовался тяжелый контейнеровоз из южных провинций. Вот где-то на севере простучали колёса по рельсам – это дромос, поезд Трансаморийского Рельсового Пути, отправился в Рагор или в Нефтис, а может быть, ещё дальше, в Оркус, «столицу рабов», или в Киферополь, «город магнатов». А вот слышится и быстро нарастает глухой рокочущий звук – это, скорее всего, шумят могучие пропеллеры экраноплана, прибывшего в Темисию по каналу Эридан с побережья Внутреннего моря…

– Ты это не видишь? Ты это не слышишь? – с болью в голосе вопросил сына герцог Крун. – И ты предлагаешь мне бросить вызов могуществу здешних богов? Тогда ты глупец, мой сын, мой наследник; я называю глупцом всякого, кто жаждет ринуться с мечом на солнце!

– Прежде ты так не говорил, отец, – приглушённо отозвался Варг. – Что нам до здешних чудес? Мне моя родина милее этой злобной сказки! Нет, не променяю я наши горы, наши сады и пастбища, наши леса, где дичь живет от сотворения мира, на все их сверкающие игрушки! Дома я рассветом сажусь на коня и, прежде чем затрубит рог к завтраку, успеваю проскакать с десяток герм, подстрелить перепелов и фазанов; захочу – в речке искупаюсь, захочу – набью морду медведю, захочу – с нашими рыцарями подерусь на мечах иль на кулаках. А тут что за жизнь? – Варг вскинул голову и с ненавистью посмотрел на сияющую статую Двенадцатиликого Бога. – Тут даже, чтоб из города выехать, надобно испрашивать разрешение властей! Тут только чванливым патрисам да богатым магнатам жизнь, да и тем я, по правде сказать, не завидую! Они изнеженные хлюпики – разве не помнишь ты, отец, как два года назад в Массильской битве я в одиночку одолел двоих имперских легионеров?

Крун покачал головой и похлопал сына по плечу.

– Я это помню, Варг. По-моему, я тогда тоже с пяток легионеров к их аватарам отправил, правда, не всех сразу, а по очереди, – он рассмеялся.

Почувствовав, как ему показалось, перемену в настроении отца, принц оживился.

– Ну, так в чем же дело, отец? Мы сильнее их, сильнее и телом, и духом! Мы побеждали их! И мы ведь многого от них не хотели! Вспомни, что ты говорил имперским послам всякий раз, когда они склоняли тебя принять их веру. Ты говорил: «Уйдите прочь с моей земли и не мешайте моему народу жить свободно». Я гордился тобою, отец, когда ты это говорил!

Герцог посуровел; воспоминания, которыми сын рассчитывал пробудить в отце былую доблесть, возымели обратный эффект.

– У тебя хорошая память, Варг, – тихо произнес герцог. – А что ещё ты помнишь? Помнишь ли ты наши города, сожжённые их огнемётами и эфирными пушками? Помнишь ли ты наши поля, вытоптанные конями и сапогами легионеров? Помнишь ли ты моих друзей, твоих наставников, павших в битвах с амореями? Помнишь ли ты других, захваченных в плен, – где-то они теперь?

– Так надо мстить! – вскричал молодой принц, нимало не думая в это мгновение, что его могут услышать те, в ком он по-прежнему видел врагов. – Надо мстить проклятым амореям!

– Я и мстил, – скорбно молвил герцог. – Сколько себя помню, только и делал, что мстил. Пока не понял, что мщу я самому себе. И тебе, сын!

После этих слов наступила тишина. Отец и сын молчали. Башенные часы Пантеона пробили половину первого ночи.

– Это не могло продолжаться вечно, – снова заговорил Крун. – Ты прикинь, сын, почему амореи так живут. Не только потому, что у них есть эфир, а у нас, у варваров, эфира нет. Амореи умеют выстраивать жизнь! Признай это, иначе ты не постигнешь истинную причину их господства. Вот так и я: всю жизнь бился с амореями и никогда не понимал их… Ты погляди на этот город: здесь никогда – ты слышишь, никогда! – не случалось войны. У амореев есть армия, ты это знаешь, но в армии у них только каждый сотый подданный императора! Всего лишь каждый сотый! Легионеры – профессиональные воины, но все остальные – не воины. Они живут, не думая о том, что завтра придётся с оружием защищать свой дом. Они знают, что пока стоит мир, им угрожает лишь немилость земных властей и суд небесных аватаров. Вот почему они трудятся для себя и для императора! А теперь ещё вспомни, сын. Вспомни, сколько народу жило в Нарбоннии до того, как я стал герцогом.

– Да, я помню, ты мне говорил. Миллион семьсот тысяч…

– Точно, сын! – едва сдерживая слезы, проговорил Крун. – А нынче нарбоннцев почти в два раза меньше! Скажи мне, если ты такой умный, сколько ещё, по-твоему, я должен мстить Империи? До каких пор? Покуда нарбоннцы не исчезнут вовсе – или покуда в эргастулах Оркуса их не станет больше, чем в самой Нарбоннии?!

Варг до крови закусил губу. Ему нечего было на это ответить.

– Я не хочу, чтобы после моей смерти ты стал герцогом Нарбоннской пустоши, – с неожиданным достоинством заявил Крун. – Вот почему я сделал то, что сделал. И я ничуть не жалею, что поклонился императору…

– Проклятье! Должен быть какой-то другой путь, отец!

– Его нет, сын! Нет его, другого пути, пойми ты это! Одно из двух: смерть или жизнь…

– …на коленях, – закончил за отца Варг.

Герцог схватил сына за плечи и встряхнул, заставляя смотреть себе в глаза.

– Если бы я отвечал только за себя, клянусь молотом Донара, сын, я бы скорее выбрал смерть, чем жизнь на коленях!

Облик Круна, когда он произносил эти слова, тон его, да и сама клятва «молотом Донара», удивительная в этих обстоятельствах, поразили могучего принца. Он обмяк в руках отца и отвел взор.

– Но я не только за себя отвечаю, – продолжал Крун. – Я вождь моего народа! А ты – мой наследник! И ты пойдешь по моим стопам!

– Никогда, – прошептал Варг, – никогда не буду ползать я, как ты, на коленях у трона императора! Никогда не покорюсь Виктору Фортунату! И никому из Фортунатов я не покорюсь, кто придёт Виктору на смену!

– Мальчишка… – с каким-то прощальным, старческим сочувствием вымолвил Крун – и оттолкнул сына.

Вновь воцарилась тишина. Отец и сын стояли рядом, далекие друг от друга. Наконец, Крун сказал:

– Это ничего. В твои годы я тоже так говорил. Не мне на тебя яриться. Вот только содеянного не вернёшь и потерянных лет не возвратишь…

Варг молчал, и Крун мог лишь догадываться, какие мысли владеют его сыном.

– Мы ещё должны быть благодарны амореям, – с горькой усмешкой заметил герцог. – Пойми ты, наконец: это их, амореев, мир, боги дали им власть распоряжаться Ойкуменой по своему хотению; после всего, что я против них содеял, они имели право раздавить меня. А они, как видишь, даже власть мне сохранили; налоги, которые я буду платить императору, меньше, чем платят наши соседи, аквитанский и лугдунский герцоги! И у нас в Нарбоннии будет мир…

– Какие великодушные амореи! Милостиво позволили тебе топтать нашу землю своими сапогами, – Варг невольно бросил взгляд вниз, точно желая убедиться, по-прежнему ли на ногах отца дарованные императором багряные сапоги.

Крун занес кулак, чтобы ударить сына, – но сдержался.

– Мальчишка, – опять промолвил он. – Ничего я больше в жизни не хочу, кроме одного: увидеть, как ты поумнеешь! А покуда я герцог, будет по-моему!

«Покуда ты герцог, – подумалось Варгу, – да и то, навряд ли!»

Пробило час ночи.

– Ну, довольно разговоров, – заявил Крун. – Ты будешь делать то, что я тебе велю. Считаешь себя доблестным мужем – так умей владеть собой! А то глядеть противно: все чувства на лице написаны, точно у молодки на выданье! Здесь ты больше ничего не докажешь, так что, коли жить охота, – заткнись, смирись и слушай тех, кто сильнее тебя и умнее!

Молодой принц покраснел. «Отец прав. Нужно держать себя в руках. Тут, в логове амореев, неподходящее место затевать драку. Пусть враг думает, что смирил меня»

– Ступай в дом, – велел Крун, – и ложись спать. Завтра в десять приедет кесаревич Эмилий Даласин, внук самого августа. Он покажет нам город. Чтобы ты знал: это большая честь, когда один из Фортунатов самолично общается с нами, с варварами! Так что гляди у меня! Выкинешь что-нибудь – сам выпорю, не посмотрю на твой рост!

– Не беспокойся, отец, – с кривой усмешкой, не предвещавшей ничего хорошего, ответил Варг. – Внуку Божественного Виктора не придётся на меня обижаться!

Принц с подчеркнутой вежливостью, как бы вытекающей из его последних слов, поклонился отцу и зашагал к павильону.

А отец проводил его страдальческим взглядом, тщетно стараясь сдержать слезы, – и, когда фигура сына исчезла за деревьями, разрыдался.

Воздев голову к вершине Палатиума, герцог Крун мысленно обратился к Двенадцатиликому Богу, Фортунату-Основателю:

«О, если ты на самом деле столь велик, мудр и справедлив, как о тебе толкуют амореи, помоги мне исправить то, что я сам сотворил, в безумной своей гордыне: верни мне моего сына!»