Читать книгу Наследники Рима. Все романы цикла «Божественный мир» в новом и полном издании - Борис Толчинский - Страница 18

148-й Год Кракена (1786),

19 апреля, Галлия, Нарбонна, дворец герцога

День, как назло, выдался тихим и ясным. Солнце слепило привыкшие к мраку тюремного подземелья глаза молодого принца. Кандалы звенели на ногах; зная характер сына, герцог Крун повелел для верности стянуть цепями и руки Варга за спиной, и грудь, и шею. Вот таким, закованным в сталь не рыцарских доспехов, но позорных цепей изменника, его и привели к эшафоту, на котором ещё не высохла кровь казнённых накануне баронов.

До самого последнего мига, до первого солнечного луча, до первого шага по брусчатке этого двора, он надеялся и верил, что его спасут. Всю ночь он не смыкал глаз, ожидая друзей. Ими могли оказаться кто угодно: еретики Ульпины, которые нуждались в нём для своей мести; наперсник Ромуальд и молодые рыцари; бароны, видевшие в нём вождя; и сам отец мог передумать; наконец, даже Юстина, пересчитав все варианты в своем математическом мозгу, могла дать задний ход и приказать освободить его… ему так хотелось верить, что она блефует!

Не пришел никто: еретики оставили его (а может, Доротее не удалось предупредить их? или она нарочно предала мужа?), наперсник и его друзья, видать, пробиться в крепость не сумели, бароны сами за себя дрожали, отец не передумал, и Юстина, как оказалось, вовсе не играла с ним. Всё было взаправду: и этот двор, и этот эшафот, и стража по периметру двора, и бледные бароны, затравленные волки, и сами победители. Они, победители, стояли на балконе донжона, друг подле друга: в центре – отец, справа – сестра, слева – Юстина.

Превозмогая боль в глазах, он взглянул на этих победителей. В слезящихся веждах отца увидел он страдание и боль, а ещё решимость эту боль преодолеть и пережить страдание как должно государю своего народа. В глазах сестры играло торжество, она злорадствовала казни брата… дура! Он тут подумал, что сестра, если случится недоброе чудо, если по воле чужих богов всё-таки станет она герцогиней, то трон Нарбоннский долго не удержит – и поделом ей; она умрет похуже, чем он умирает нынче.

А третья пара глаз смотрела на него невозмутимо и достойно, с едва заметным сожалением. Он долго, сколько мог, смотрел в глаза Юстине, надеясь уловить что-то ещё… нет, ничего там больше не было! И он подумал: железная, мужская воля, сильный ум. На неё единственную он не таил обиды: Юстина не менялась, она с самого начала была его врагом, но именно как враг сражалась с ним благородно, по имперским меркам. Сначала, в Миклагарде, когда она впервые могла его казнить, Юстина дала ему шанс; затем, когда он этот шанс отверг, она, уже в Нарбонне, снова приходила к нему с миром; и лишь когда он в последний раз оттолкнул протянутую ему руку, она решилась умертвить его. В душе своей он признавал, что сам другого выхода ей не оставил. На её месте, со своим врагом, он, скорее всего, поступил бы так же. Да, на Юстину не было обиды у него, и ненависти не было, а было уважение к врагу, который честно одержал над ним победу.

Зато к отцу и к прочим он испытывал презрение и злость; ему казалось, они слишком легко и быстро сдались на милость Юстины. Он не знал всего, но даже если бы и знал, навряд ли изменил бы своё мнение.

В отличие от Софии Юстины, он принимал людей не такими, какими они были на самом деле, а такими, какими они обязаны быть.

Его ввели на эшафот. Палач в чёрном капюшоне стоял с секирой, начищенной до блеска. Он знал этого палача. То был человек, в сущности, неплохой, но из-за дурной его профессии всяк недолюбливал его. Варг помнил, что когда-то, много лет тому назад, жестоко и напрасно оскорбил этого палача. Тот поклялся отомстить. В те времена принц рассмеялся – а не смешно ли сыну герцога бояться мастера заплечных дел? За балахоном Варг не видел лица, но чувствовал, как оно кривится гримасой предвкушения той долгожданной мести: сейчас палач сумеет расквитаться с ним!

А умирать так не хотелось! Он был молод, силён, горяч, жизнь била в нем ключом, жизнь тянулась к жизни, к людям, к великим подвигам, к свершениям во благо своего народа, к славе и свободе… Он ещё не сделал в своей жизни ничего, чем мог бы похвалиться в Вальхалле! Не сделал, не успел. А каменносердечные норны назначили принять конец. О, неужели отеческие боги и впрямь слабее пришлых аватаров?

Безмолвие царило над двором в Нарбоннской цитадели. Принц ощущал желание кричать, вопить, взывать к их мужеству, этих людей, а трусов – проклинать… Слова, которые он хотел сказать, застревали в его глотке. Не от страха, конечно; краем глаза он ловил лёгкую усмешку на устах Юстины – и понимал, что у неё всё под контролем, и что этот его последний бунт ничего не изменит, и что бунтом этим он лишь продемонстрирует ей свою слабость. Он плотно сжал губы и поклялся себе принять смерть, как подобает рыцарю – спокойно, с достоинством, с честью, которую ей у него не отнять.

Герцог взмахнул платком. Взвыли трубы и загремели барабаны. Чьи-то сильные руки толкнули Варга, прижали голову к плахе. Палач воздел секиру. Принц затворил глаза и стал ждать, когда валькирия примчится за его душой.

* * *

148-й Год Кракена (1786),

19 апреля, Галлия, пещера Гнипахеллир

Из дневниковых записей Януария Ульпина

Отец всё сетовал, мол, мы не догадались прихватить с собой из Амории, пусть самый маленький, хрустальный шар – как будто мы могли спасти хоть что-нибудь, помимо жизни! – и посему, ввиду отсутствия у нас шаров и прочего полезного инструментария, нам приходилось напрягать ментальные способности, да так, что после всякой процедуры нечеловечески болела голова.

Устройство, например, моего голографического визита к принцу Варгу обошлось отцу тяжелейшим приступом мигрени, а я отлёживался сутки. О, если б знал бедняга принц, как мы за него страдаем, в прямом и в переносном смысле!

О приезде Софии Юстины мы узнали вовремя и не от Доротеи. Идея принца послать девчонку к нам была невероятно глупой, но ни отец, ни я не собирались снова отправлять в темницу голограмму. Нужно беречь силы для настоящих дел.

С помощью телепатического зрения отец незримо присутствовал почти на всех важных встречах с участием нашей врагини. Следует отдать ей должное: София действовала выше всех похвал. Равно как и прежде, когда она устраивала над нами судилище. Мы с отцом даже не ожидали, что казнь принца случится так скоро.

Как только глупая девчонка Доротея невольно навела Софию на наше милое прибежище, мы стали ждать непрошеных гостей. Отец не сомневался, что София бросит всех своих собак на штурм пещеры и не успокоится, пока ей не притащат наши трупы. Хуже того, она постарается совместить по времени казнь принца и атаку легионеров на нас, чтобы мы не успели помочь нашему благородному другу. К несчастью, у нас не было возможности отыскать другое убежище. Максимум, чего нам удалось добиться, это создать ментальные помехи для видиконовой связи и таким образом лишить Софию возможности направлять действия легионеров.

А чем и как их встретить, мы знали.

Я чуть помедлил, ожидая, когда большая часть щенков Софии войдет в пещеру, а затем спустил на них настоящего пса.

Признаюсь, все последующие годы мне было лестно слушать будоражащие кровь легенды о том, как дьявольский пёс Гарм внезапно вырвался из недр страшной пещеры, напал на имперских легионеров и в клочья растерзал их. На самом деле, разумеется, сотворенный мною фантом не мог терзать живую плоть; достаточно, что это призрачное чудище величиною со слона как следует перепугало бравых легионеров, не говоря уже о суеверных солдатах герцога Круна. А что не сделал Гарм, то довершил обвал.

В то время как я отражал атаку щенков Софии, мой великий отец занимался много более полезным и перспективным делом…

* * *

148-й Год Кракена (1786),

19 апреля, Галлия, Нарбонна, дворец герцога

– Смотрите, это же Донар-Владыка! Сам Донар!!

«Странно, – подумалось Варгу, – вроде в Вальхалле хозяйничает старый Вотан, а не сын его Донар. Или тут, на небесах, тоже власть переменилась?»

Он открыл глаза – и сразу понял: это не Вальхалла.

Над внутренним двором герцогской цитадели прямо в воздухе парил здоровенный, в два или даже три человеческих роста, богатырь в рогатом шлеме и в кольчуге, с огромным двусторонним молотом в левой руке. Богатырь не просто так парил в воздухе, а вместе с колесницей и двумя запряженными в эту колесницу гигантскими козлами, свирепому виду которых могли бы позавидовать братья Гарм и Фенрир. Однако лицо богатыря казалось ещё более свирепым, чем морды козлов, а его пламенно-рыжие волосы и борода не оставляли никаких сомнений в том, что этот богатырь сам Донар-Всевоитель и есть.

Принц Варг ожидал услышать грохот колесницы, свист молота Мьёльнира и могучий рёв разгневанного бога – но услышал лишь отчаянные крики собравшихся на казнь людей. Донар-Всеотец парил над землею совершенно безмолвно и неразговорчивость свою компенсировал яростными движениями: огромный молот то трясся в воздухе, то повелительно указывал на Варга, то гневно грозил стоящим на балконе донжона людям. Свирепые козлы Донара совершали какие-то неясные скачки, совсем как кони, и было не понять, хотят ли эти самые козлы наброситься на стражу или просто так ярятся, с целью попугать людей.

Но людям было некогда вникать в причины загадочного поведения козлов и их хозяина: ведь эти люди впервые в своей жизни увидели Донара во плоти!

Того самого Донара, которого вроде бы и не должно было быть в помине после принятия здешним народом Истинной Веры…

* * *

Из воспоминаний Софии Юстины

Я должна была предвидеть, что Ульпины выкинут нечто подобное.

Мне ли не знать, какими тонкими психологами были ересиархи?

В одно мгновение они разрушили здание мира, которое я с невероятными трудами возводила годы…

Вот так и бывает: разрушителям всегда легче, чем созидателям. Ульпины были разрушителями и только подтвердили это.

Когда их фантом появился у эшафота и начал размахивать своим призрачным молотом, случилось истинное светопреставление. Даже герцог Крун застыл с выпученными глазами – что уж говорить об остальных!

Я пыталась овладеть ситуацией, кричала герцогу на ухо: «Это не настоящий бог, это всего лишь призрак, сотворённый Ульпинами, он совершенно безобиден!», кричала что-то ещё, кажется, насчет рогатого шлема, который никогда не носил настоящий Донар, и ещё, и ещё… бесполезно! Варвары не слышали меня и не понимали.

Моя вина: нужно было заранее просветить герцога насчет подобного развития событий.

А в это время к принцу уже спешили суеверные вояки, спешили, чтобы выполнить безмолвное веление Донара. И на моих глазах Варга освобождали от цепей…

Я оставила бесполезного герцога и Кримхильду, которая, разумеется, уже лежала без чувств. По моему приказу командир моей охраны принялся организовывать отпор бунтовщикам. Я понимала, что лишь жестокая резня способна отрезвить варваров. К тому же, знала я, Марк Ульпин не сможет поддерживать фантома слишком долго, и едва этот «Донар» исчезнет, мы сумеем быстро восстановить порядок.

Меня ждал ещё один удар, который я также обязана была предусмотреть. Внезапно опустился мост, и снаружи во двор ворвались молодые рыцари во главе с Ромуальдом. Он подъехал к принцу, и принц, недолго думая, вскочил к нему на скакуна.

В этот момент отчаяние овладело мною, и я совершила безрассудный поступок. Я вырвала у какого-то легионера бластер и принялась стрелять в Варга. Увы! Стрелок из меня никудышный. Вдруг рядом оказался герцог. Лицо его было перекошено от гнева, мне даже показалось, что он хочет меня убить. Но он «всего лишь» вырвал бластер из моих рук и тут же застрелил моего охранника, который как раз целился в его сына. Впрочем, в принца метил не только мой бедный охранник, но и другие легионеры. Электрические разряды сверкали над двором, но принц как будто был неуязвим.

Бароны опомнились и, в большинстве своём, встали на сторону принца. В бой вступили арбалеты, взвились стрелы… одна стрела чуть не задела меня… спасибо герцогу, который увлёк меня в укрытие; оттуда я бессильно наблюдала бой.

Он вскоре завершился, этот бой. Хотя бы в одном я оказалась права: как только вдохновлявший варваров фантом исчез, они утратили свой пыл. Но принца к тому времени в крепости уж не было, и вместе с ним сбежали большинство баронов… Жалкие глупцы! Многого ли стоят их рыцарские клятвы, если единственный призрак ничтожного языческого идола сумел развеять эти клятвы?

Увы, то понимаю я – но не они!

Потом, когда я привела герцога в чувство, мы отправили за беглецами погоню – всех рыцарей и легионеров, которые остались нам верны. И поступили опрометчиво, оставив крепость без защиты. На наше счастье, горожане ещё некоторое время переваривали случившееся, прежде чем решились на штурм. Этого времени хватило мне, чтобы призвать подмогу с фрегата «Пантикапей». Прибывшие в город легионеры учинили хорошую резню нарбоннским голодранцам, которые ещё вчера жадно ловили наши деньги, а сегодня готовы были перерезать нам глотки. Vulgum pecus!38

Легионеров я не останавливала, пока они крушили презренную толпу. Напротив, я стояла у окна и наблюдала, как умирают эти звери, слишком дикие, чтобы понимать, какое счастье я несла с собой для них.

Воистину, как говорили древние: не мечите жемчуга перед свиньями! Мой хитроумный дядя Марцеллин очень любит это выражение.

Я нынче проиграла, и проиграла страшно – много страшнее, чем выиграла вчера.

Но как вчера был не конец, так и сегодня – не конец ещё, нет, не конец, а лишь начало!

* * *

148-й Год Кракена (1786),

19 апреля, Галлия, местность близ замка Эльсинор

Из «Походных записок» рыцаря Ромуальда

Погоня наседала. Позади нас мелькали вспышки аморейских бластеров. Многих из нас, бежавших вместе с принцем из Нарбонны, уже не было в живых. Мы отстреливались, как могли, из луков, арбалетов и духовых ружей, но преследователи были ещё слишком далеко, чтобы наши стрелы могли достать их.

Принц скакал на вороном коне убитого амореями барона Грюльда. На ходу он сорвал с себя тюремную робу и был почти наг. Его густые волосы развевались на ветру, и, если б не их цвет, принца можно было бы принять за самого Донара. И многие из нас взаправду верили, что Всевоитель, пришедший на выручку к моему другу и господину, нынче вселился в него. А я так мыслю, что принцу воли и мужества не занимать, даже у самого Донара!

Принц решил скакать в Эльсинор. Мы подивились его сообразительности: куда же, как не в Эльсинор? В том замке принц родился, вырос, да и вообще Эльсинор считался, до недавних пор, покуда герцог нас не предал, вотчиной его сына. Но, главное, Эльсинор стоял не на холме, как большинство баронских замков, а в низине; холмы, леса и овраги заслоняли Эльсинор с моря, а значит, амореи не могли достать его своими тепловыми пушками. В прежние времена крепость бывала нашей временной столицей, взамен Нарбонны. И я так мыслю, эти времена вернутся.

Коней мы гнали что есть мочи. Башни Эльсинора уже чернели на горизонте. До крепости была ещё долина; не раз на этом поле брани сходились наши воины с имперскими легионерами. Нас осталось немного: принц, я, бароны Хримнир, Скольд, Эльред и девять рыцарей. Их было много больше, с полсотни, причём легионеров – три десятка. Их бластеры почти не стреляли; видать, закончились заряды или берегут, змеёныши, для верного удара, надеются догнать, тогда и выстрелят. Они тоже скакунов не жалели. Наш шанс был в том, чтобы укрыться в Эльсиноре прежде, чем они догонят нас.

И вот уже ворота. Проклятие, они закрыты, открываться не желают! Какие-то ослы со стен выспрашивают нас, кто мы такие и зачем нам нужно в замок. Как будто не видят сами, кто и зачем! Принца не признали, но я подозреваю, что признали и нарочно не открыли именно ему. Трусливые шакалы!

Погоня уже тут, у замка. Они стреляют, легионеры и собаки герцога. Принц проворно уходит от выстрелов и нападает сам. В руках его меч и секира. Он атакует легионеров. Вот разряд из бластера взрывается на лезвии секиры, но принцу хоть бы что: он-то в перчатках! И в следующий миг рука легионера вместе с бластером летит под ноги вороному скакуну, а принц берется за следующего врага.

Я тоже не дремал. Драка – так драка! Как яростные вепри, мы кидались на легионеров и убивали их. Они же слабаки, уже устали от долгой скачки. Как же, долгой: всего-то шесть десятков герм от Нарбонны до Эльсинора!

Да будет вам известно, люди, мой господин уже в те годы был великий государь, не только воин. Он дрался с имперскими собаками, но при этом не забывал склонять людей отца присоединиться к нам. Не помню уж, какие там слова он говорил, что-то про свободу, про отеческих богов… ну, в общем, ясно, что он мог сказать. И он добился своего: кое-кто из стражи герцога, гнавшейся за нами, принял сторону принца и вступил в бой с предателями и легионерами.

Но их было слишком много против нас, и оружие у них было посильнее нашего. Наших убили почти всех, кроме баронов Хримнира и Эльреда, меня и ещё одного молодого рыцаря. Мы были ранены; так, мне разряд прожег плечо, и я сражался левой рукой. Один лишь принц до сих пор миновал вражеского удара; видать, и впрямь сам бог в него вселился и хранил от ран!

А их оставалось ещё очень много против нас, десятка два было, не меньше. И тут ворота замка приоткрылись! Видать, в ослах проснулась совесть. Принц тотчас бросился в проем, а я – за принцем, и оба барона, и тот рыцарь… он въехал в Эльсинор с кинжалом, торчащим из спины, и тут же, в Эльсиноре, пал с коня. Хотел бы знать я имя нашего ублюдка, который рыцаря ударил в спину!

Как мы попали в замок, ворота тотчас затворились, и враги остались по ту сторону. Вы бы слышали, как бесновались эти шакалы! Ведь добыча прямо из когтей ушла, да что из когтей – из самих зубов!

А к принцу уже бежал рыцарь Пиндар, командир эльсинорской стражи. Мой господин спешился и по-мужски обнял его. Пиндара этого я плохо знал и не доверял ему. Но принцу виднее.

С той стороны слышался крик барона Фальдра. Предатель требовал выдать принца. Как же! Принц ответил фразой, которую я хорошо помню, но не рискую приводить, так как мой труд могут читать дамы.

Фальдру и остальным изменникам пришлось убираться ни с чем, а мы остались в Эльсиноре.