Читать книгу Важнее и сильнее всего… Повествование о запутанной жизни - Илья Тамигин - Страница 9

Усатый казак в бараньей папахе с красной звездой налил два стакана водки из огромного самовара, стоящего посреди Красной Площади прямо в сугробе. Один стакан он протянул медведю, другой оставил себе. Медведь, довольно улыбаясь, произнес тост:

– Nazdoroviya! – после чего чокнулся с казаком и они дружно выпили до дна.

Казак вынул из кармана шаровар соленую селедку и закусил. В смысле, съел целиком, только голову выплюнул. Из другого кармана он достал балалайку и лихо ударил смычком по струнам. Медведь пустился вприсядку.

– Молодец, Топтыгин! Ай, молодец! Самец! – раздались одобрительные возгласы, – Ходи веселей!

Медведь старался во-всю, подпрыгивал, кружился, с криком «Асса!» метал кинжалы. Кинжалы с лязгом вонзались в булыжную мостовую.

– А ты что стоишь? – задорно крикнул казак Лючии, – Давай, тоже пляши!

– Я не умею, – застенчиво забормотала Лючия, но другой казак уже тащил её за руку:

– Не отнекивайся, знаем мы тебя!

Лючия принялась отбивать чечетку. Казак одобрительно хмыкнул и налил ей водки из самовара. Не переставая плясать, Лючия выпила. Сразу стало жарко, снег заискрился радужными искрами.

– А теперь иди туда! – казак указал смычком на гранитное здание у кремлевской стены.

У входа, над которым золотыми буквами было написано «Баня», стояли часовые, тоже казаки, и делали приглашающие жесты. Лючия застеснялась мыться в бане с самцами, в смысле, с мужчинами, и попыталась убежать, но грохнула Царь-пушка, одежда осыпалась с тела, как листья с каштанов, и… О-о… кругом мокрые голые тела самцов, они касаются её, похотливо трутся о бедра и грудь! Их руки все настойчивей, голова кружится от сладкой неги, тело сводит судорогой желания… Лючия понимает: самцам нужно от неё только одно, и отчетливо представляет, что именно. Ей стыдно, но она ждет этого с нетерпением. Вот, вот…

Лючия проснулась, часто дыша от возбуждения. В спальне было душно, несмотря на открытое окно. Лицо и грудь были влажными от пота, болела голова, тарахтело сердце. Стенные часы приглушенно прозвонили три четверти чего-то.

«Надо сходить в ванную, принять холодный душ» – решила девушка.

Надев халат, побрела босиком. Мягкий ковер ласкал разгоряченные подошвы, но, почему-то, сейчас это раздражало. Зайдя в душевую кабину, повернула золоченую рукоять в крайнее положение. Тугие струи хлестнули по плечам, хлынули на лицо, грудь и живот, зазмеились по бёдрам. Сразу стало легче: успокоилось сердце, прошла голова.

«Дурацкий сон! Красная Площадь, самовар, медведь, казаки… Подала, называется, заявление на советскую визу!» – хихикнула Лючия, выходя из душа.

Не вытираясь, встала перед зеркальной стеной. Подняла руки, слегка повернулась. Зеркало с готовностью отразило девичье тело среднего роста с широкими бедрами и большой красивой грудью. Отразило также и типичное лицо мадонны с полотен эпохи Возрождения, на котором выделялись немодные, густые, сросшиеся на переносице брови. Нос, губы и подбородок были очерчены четкими, но мягкими линиями. Правда, на голове волос не было (выпали по невыясненным причинам ещё в детстве!), но, несмотря на это, все равно очень симпатичное лицо! К сожалению, хозяйка отражения считала иначе…

Да, Читатель! Есть ещё люди, которых отсутствие растительности на голове ввергает в комплекс неполноценности! По мнению Автора это все предрассудки и пережитки палеолита, когда волосы реально были важны в хозяйстве: для утепления тела, силки или тетиву для лука сплести, сеточку от комаров. Да мало ли для чего еще! А в наше время волосы носят только для декоративных целей и тратят на них кучу времени и средств: стрижка, укладка, шампуни всякие… Автор к волосам относится равнодушно, поэтому жена стрижет его под машинку.

«Я жирная, противная, лысая уродина!» – такая самокритичная мысль полыхнула в черных глазах, отрикошетировала от зеркала в сердце и наполнила его отчаянием. Двадцать семь лет! Она с каждым днём становится всё уродливей, мужчины едва взглядами удостаивают… Хотя, сколько она здесь, в Палермо, мужчин встречает? Только друзья и знакомые братьев, приходящие иногда на обед… Где взять жениха!? Через десять месяцев стукнет двадцать восемь! Тогда вообще никто не взглянет, на старуху-то! Да ещё тот случай…

Десять лет назад к ним на виллу приехал из Америки друг покойного отца, дон Лукас с сыном Альфонсо. Альфонсо не был красавцем, но Лючии понравился: во первых, ровесник, во вторых, из Америки, в третьих… никого другого просто не было. Предоставленные сами себе, они быстро исчерпали удовольствия, предоставляемые виллой и садом. День напролет не погуляешь, игра в шахматы в беседке под сенью апельсиновых деревьев наскучила, и Альфонсо предложил Лючии… нет, не то, что ты подумал, Читатель! Немножко другое, что не нарушило бы девственность и не привело бы к нежелательной беременности. Французский вариант, ву компренэ? Лючия, в первый момент шокированная, поколебавшись два дня, согласилась – больше из любопытства, ибо никогда не видела Нефритовый Жезл, даже на картинке, и, тем более, не держала в руках. Ускользнуть из-под надзора дуэньи – старенькой донны Франчески было нетрудно…

Уединились в дальнем конце сада. Альфонсо разделся, но Лючия раздеваться не стала, как он ни упрашивал, только встала на колени. Когда она взяла смешной торчащий отросток в руки, то поразилась, какой он нежный и тёплый, и ласково погладила, как маленького зверька. Альфонсо тут же задергался и изверг фонтанчик вязкой мутноватой жидкости, запачкав Лючии щеку, парик и воротник платья.

За этим, приятным для Альфонсо и познавательным для Лючии занятием их и застукал старший брат Григорио! От немедленной жуткой смерти Альфонсо спасли только резвые ноги. Он, как был, голышом покинул место свидания и отдался под защиту отца. Когда разгневанный Григорио вслед за ним ворвался в комнату, парень уже был надежно спрятан под кроватью. Дон Лукас долго извинялся, упирая на то, что ничего непоправимого, дескать, не произошло, сын у него малолетний, глупый, и больше так делать не будет. Григорио прикинул, не убить ли заодно и дона Лукаса, но потом решил, что не стоит. Времена, увы, не те, объяснять придется, что, да почему… А объяснять не хотелось, дабы избежать огласки на всю Сицилию и грандиозного, несмываемого позора сестры. Скрипя зубами, согласился замять инцидент.

Через десять минут дона Лукаса и Альфонсо уже не было на вилле, а Григорио надавал Лючии пощечин, от которых лицо так распухло, что даже в церковь было нельзя пойти. Всё, вроде, осталось в тайне, но поспешный отъезд высоких гостей породил слухи, что между Альфонсо и Лючией что-то было. Куда бы она ни пошла, в церковь, в кино или на базар, её провожали прищуренными взглядами и шептались за спиной. Это было невыносимо! Дабы вернуть утраченную репутацию, Лючия сходила на прием к гинекологу, синьору Чезаре Умберто. Все видели, как она входила в его клинику, и Палермо зажужжало с новой силой: зачем бы незамужней девушке ходить к гинекологу? Но все было точно рассчитано! Дело в том, что доктор не был сицилийцем и в Палермо практиковал всего второй месяц. На этом и был основан хитрый план опровержения слухов! Уже на следующий вечер один из его знакомых, подученный Григорио, спросил в кафе (при многочисленных свидетелях!) во время распития вечернего бренди, видел ли уважаемый доктор когда-нибудь сицилийскую девушку – не девственницу? Доктор честно ответил, что нет. Казалось бы, что ещё надо, чтобы заткнуть вонючие пасти сплетников? Помогло! Слухи прекратились, но… как гласит народная итальянская поговорка: то ли Джузеппе колпак украл, то ли у него украли – все одно, в воровстве замешан! Окончательно обелиться не удалось… Через два месяца Лоренцо Литонегро, которого Лючии с детства прочили в женихи, уехал на учёбу в Рим. И даже не попрощался, паршивец! С тех пор в Палермо так и не приезжал ни разу… Других же кандидатов в женихи за долгие десять лет так и не появилось.

Здесь Автор хотел бы кратенько описать семью Лючии, чтобы Читателю, как говорится, легче было понятно.

Семья Каррера на описываемый момент состояла из двух братьев – Григорио и Костанцо, а также Лючии, самой младшей. От отца, почтенного дона Сильвестро, они унаследовали многомиллионное состояние, землю, фабрики и заводы, газеты и пароходы. Семью справедливо считали самой богатой на острове и завидовали.

Григорио управлял финансами, Костанцо – производством и торговлей. Лючия по мере сил помогала братьям, была чем-то вроде домашнего секретаря и вела хозяйство. Старший брат был бездетным вдовцом – жена погибла в автокатастрофе четыре года назад, младший был холост и в Палермо появлялся редко, жил в Риме. Так ему было удобней для бизнеса. Лючия во всем братьев слушалась, как и все сицилийские женщины, и, согласно их воле, никогда не покидала Палермо.

Сицилия – место специфическое. Сразу вспоминается Мафия! Но братья Каррера в сей гнуснопрославленной организации не состояли, хотя и поддерживали с руководством довольно тесные деловые и добрососедские связи. А как же иначе! Согласно местных традиций. Благодаря этому дела их процветали.

В 1983-м году Костанцо впервые поехал в Советский Союз на встречу с представителями Минплодоовощторга и заключил выгодное соглашение на поставку в СССР цитрусовых с собственных плантаций – всяких, там, лимонов, апельсинов сорта «Королёк», а также грейпфрутов. Дело пошло успешно! Пришлось даже скупать плоды у соседей. В 1984-м из Минпищепрома СССР поступило предложение о регулярных поставках крупных партий макаронных изделий. Обсудив его, братья решили, что только дурак упустит такую шикарную возможность нажиться, ибо макароны предполагалось отгружать не ящиками, и даже не грузовиками, но целыми поездами! Правда, цены советские партнеры предлагали низковатые.

– Придется тебе поехать в Москву, братишка, провести переговоры с коммунистами на высшем уровне. Жаль, что я не смогу тебе помочь, – Григорио похлопал Костанцо по плечу, – У меня на носу покупка банка. Представляешь, у нас собственный банк будет!

– Г-м… Да! Здорово! Но я не могу ехать один, – задумчиво почесал нос Костанцо, – Мне нужен помощник. Документы оформлять, подсказать на ухо, нужный параграф подчеркнуть… Референт называется.

– Возьми свою секретаршу!

– Не, Моника не годится… Дело слишком важное, если она проболтается хоть одной живой душе, то Белланостро, конкуренты проклятые, сразу пронюхают, и всё рухнет в одночасье! Они же сразу в Москву ринутся со своими спагетти и вермишелью, и цены собьют ещё ниже. А то и весь контракт перехватят!

Он вынул из золотого портсигара с монограммой сигарету «Лаки Страйк» и прикурил от золотой же зажигалки «Зиппо» (братья, да и Лючия тоже, очень любили золото!). Григорио тоже закурил. «Кэмел». Некоторое время они молчали, пуская дым колечками и спиралями.

– Давай, я Лючию возьму? – вдруг предложил Костанцо, – Она у нас толковая!

– Лючию? Но, она же сроду из Палермо не выезжала! – опешил Григорио, – А как же хозяйство?

– Хозяйство без неё не рухнет, – пожал плечами младший брат, – А ты не думаешь, что пора сестре мир посмотреть, мужа найти?

– Ну да, и она будет там, в Москве, шляться без присмотра! Мало ли, что! – ворчливо пробормотал Григорио, – Наш долг – выдать её замуж девственницей, а там пусть делает, что хочет, замужем, то-есть.

– Братишка! Очнись! На часах не девятнадцатый век! Лючия взрослая женщина! Ей скоро тридцать! Здесь ты, что-то, не много женихов ей нашел за последнее время! Может, она сама лучше справится с этим делом?

– В смысле, найти жениха? В Москве!? Ты спятил! Они же там все коммунисты!

– Ну, зачем же обязательно в Москве и обязательно коммуниста? Я с Лючией и в Рим поеду… и в Нью-Йорк.

Григорио не нашел, что возразить. Сестре, действительно, давно было пора замуж. Да и престиж семьи страдал: не то, чтобы стыдно, но неловко как-то перед людьми, что у сестры мужа нет.

Лючия получила паспорт и подала заявление на советскую визу вместе с Костанцо 7-го мая 1984-го года.

Отпраздновав дембель и отоспавшись, Сергей решил не рассусоливать, и уже десятого мая отправился устраиваться на работу. До армии Сергей проработал три года кузнецом, дойдя до пятого разряда – такая специальность везде нужна! Хотел поступить в институт, но, во первых, так и не решил, в какой, во вторых – было лениво готовиться к экзаменам, а в третьих, он зарабатывал очень приличные деньги, и идти на стипендию было жалко. Так и остался кузнецом. Мать-интеллигентка, преподавательница классической филологии, сначала была удручена, что сын не желает получать высшее образование, но потом смирилась, и даже гордилась, когда Сергей занял второе место на всесоюзном конкурсе «Лучший по профессии». Тем не менее, пока сын был молод и слаб, чтобы успешно отбиться от родительской заботы, она насильно впихнула ему в голову знание латыни и иврита. Ну, и французский, до кучи. Все эти языки застряли там намертво, и Сергей немало удивлял народ и на работе, и, позднее, в армии, читая наизусть оды Овидия или исполняя под гитару песни на стихи Бодлера. Особист даже забеспокоился, не шпион ли рядовой Златогор, но проверка показала, что нет. Командир полка, которому Сергей помогал готовиться к экзамену по французскому для поступления в Академию Генштаба, активно сватал парня в институт военных переводчиков, туманно намекая на блестящую карьеру в… (ну, ты понял, в какой организации, Читатель!), но тот отказался, ибо к армии склонности не имел.

Лена работала на секретном военном заводе, и Сергей, подумав, решил, что пойдет туда же. А что? Надбавки всякие за секретность и вредность, большой отпуск! А если они с Ленкой решат пожениться (то-есть, если ОН решит на ней жениться, Ленка-то давно согласная!), то и квартиру можно будет быстрее получить. Да и ездить близко!

В отделе кадров ему обрадовались несказанно, ибо в кузнецах ощущалась хроническая недохватка.

– Давай, товарищ Златогор, оформляйся, – придвинул ему анкету кадровик, сухощавый дядька в стареньком военном кителе без погон, – Не пожалеешь! Наряды закрывать сам будешь! Четыреста, а то и пятьсот рубликов зарабатывать будешь!

Заполнив анкету и написав автобиографию, Сергей вернул бумаги кадровику.

– Ага, щас посмотрим… – отставник вздел круглые, как у Джона Леннона, очки на сизый, с прожилками, нос, – Так… происхождение из служащих, национальность нормальная… родственников за границей нема… не член… иностранные языки: французским, латынью… Свободно!?

Он поднял недоумевающие глаза на Сергея:

– Это, как это… Говорить, что ли, можешь по ихнему? По французскому?

– Могу! – пожал могучими плечами Сергей, – И читать, и писать – тоже.

– А латынь, это что? – навалившись грудью на стол, полюбопытствовал кадровик, ранее о такой диковине и слыхом не слыхавший.

– Тоже язык, только мертвый, – пояснил полиглот.

– Да кто ж его убил-то? – изумленно распахнул глаза не искушенный в лингвистике труженик отдела кадров.

– Никто не убивал, просто на нем никто не говорит. Потому и называют мертвым.

– Так, раз он мертвый труп, нахрена тогда кому нужен?

– На латыни книг много написано, читать не перечитать! Изучают…

О том, что владеет ещё и ивритом, Сергей в анкете не написал. Мало ли, что. Отношения с Израилем у Советского Союза были неважные.

Книжную науку отставной майор уважал, хотя в жизни не прочитал ни одной книги, кроме «Устава караульной службы».

– Слушай, а скажи что-нибудь по ихнему, ну, по латинскому! – азартно попросил бывший военный.

Сергей прочитал ему стихотворение Вергилия «Весна». Ну, ты помнишь, Читатель, про пастуха и пастушку младую, играющую на его свирели.

– Красивый язык… на украинский похож, – заключил кадровик, ни фига не понявший, но уловивший ритм и мелодику речи, и глубокомысленно добавил:

– Учиться тебе надо, Златогор!

– Да уже всему научили! – досадливо буркнул Сергей, – Я работать хочу!

– А, ну, да… Будешь, товарищ Златогор, кузнецом! Приказ через дня три будет, мы тебе позвоним.

Попрощались за руку.

Михаил за остаток праздников развил бурную деятельность. Он решил расклеить портрет девушки по всему Ленинскому проспекту, особенно в районе универмага «Москва». Но, как решить проблему тиражирования? Ведь в те годы ксероксы и другие множительные аппараты были под замком, и несанкционированное копирование каралось довольно сурово, вплоть до уголовного преследования. Конечно, иногда можно было за коробку конфет договориться с техником и сделать копию нот, любимой книги или картинки… Но сие было в виде исключения, да и не любой-каждый знал, к кому обратиться.

Михаил пошел своим путем: принялся за гравюру. По стали! Шестьдесят на сорок! Дело это трудоёмкое, кропотливое, за день не справиться. Работая по двенадцать часов в сутки, наш художник управился за десять дней. Первый оттиск вышел смазанным, ничего не разобрать, но второй и последующие девяносто девять получились отлично. Девушка, изображенная по пояс, смотрела с остро пахнущего краской листа, как живая, застыв в той самой позе удивления, в которой её запомнил Михаил. Помогавший печатать преподаватель Аскольд Арнольдыч одобрительно причмокнул губами:

– Зачет, Миша! Конечно, есть небольшие огрехи, но в целом – очень хорошо!

Чиркнув спичкой, раскурил беломорину, зажатую в железных зубах (память о зоне!). Гравер он был непревзойденный, и его очень ценили в институте. А на зону попал за то, что в молодости сделал из серебряной ложки две медали соседу-фронтовику, утерявшему их по пьянке. Медали получились лучше прежних, сосед нацепил их на люстриновый пиджак и пошел хвастаться всем подряд. Уже на следующий день за Аскольдом пришли. Статья была тяжелая: подделка государственных наград шла как фальшивомонетничество! Короче, дали восемь лет строгого режима с конфискацией. Сосед тоже получил три года, как сообщник.

Выпустив дым, Аскольд Арнольдыч прищурился:

– Колись, Миша, зачем тебе столько листов?

– Да, так… – Михаил отвел глаза и покраснел.

– Значит, не желаем признаваться? Ну-ка, в глаза! В глаза мне смотреть! – преподаватель направил на студента мощную лампу, – Нам все известно, только лучше будет, если сам признаешься! Зачтем, как чистосердечное признание!

– Девушку эту мне найти надо, Аскольд Арнольдыч! – обреченно раскололся Михаил, – Видел её один раз, на Ленинском. Вот, хочу портрет развесить и подписать, чтобы, если кто её знает, то позвонили б мне по телефону…

– Ага, за вознаграждение! – неприлично громко заржал бывший зэк, – Как в Америке на Диком Западе!

– Может, всё же, сработает? – с надеждой поднял на него глаза Михаил.

– Сработает, обязательно сработает, – обнял его за плечи Аскольд, – Только, ты кроме этого, навести участкового. Портрет оставь и подкрепи… ну, хотя бы чекушкой. Думаю, так быстрее получится. А впрочем…

Он наклонился, и внимательно всмотрелся в портрет, невразумительно бормоча под нос:

– … лицевой угол… долихоцефалия… челюстная ветвь… надбровные дуги… скуловой отросток…

Затем уверенно заявил:

– Тип лица и черепа не наш, не советский. Такое впечатление, что это, так называемый, латинский тип. Испания… а может – Португалия. Или Латинская Америка, но это менее вероятно, там другие типы из-за примеси индейской или негритянской крови, а чистокровные потомки европейцев редкость.

Михаил потрясенно уставился на маэстро.

– Что смотришь? – ухмыльнулся тот, закуривая новую беломорину, – У меня на эту тему ещё одиннадцать лет назад статья вышла! Иностранка твоя девушка! А, значит, что?

– Что? – прошептал Михаил севшим от волнения голосом.

– То! Одета простенько, фотоаппарата нет – значит, не туристка! Студентка, скорее всего. Там, на Юго-Западе, Университет Дружбы Народов, Второй Медицинский… ещё что-то… не помню. Там и ищи!

Сбивчиво поблагодарив старшего товарища и сравнив его с Шерлоком Холмсом, Михаил схватил оттиски и убежал. Дома он выяснит, где находятся и УДН, и медицинский, и все остальные ВУЗы. В стратегических местах, вроде деканата, развесит свои гравюры!

Десятого мая Эстрелла и Хельга отправились в Главный Корпус Института. Как поется в песне: «В первый погожий сентябрьский денек робко входил я под школьные своды…»! Только денек был не сентябрьский, а майский. Слегка пришибленные грандиозностью здания со множеством холлов, лестниц и коридоров, девушки, поблуждав немного, остановились перед дверью с табличкой «Деканат Иностранных Студентов».

– Проверь, ничего не забыла? – шепотом спросила подругу Эстрелла, нервно сжимая в руке паспорт, копию направления на учебу, пропуск в общежитие, профсоюзный билет и членский билет Организации Коммунистической Молодежи Кубы.

Порывшись в сумочке, Хельга достала аналогичный набор документов.

В деканате сидела немолодая, лет тридцати, дама с мощно раскрашенным лицом, и покрывала ногти ярко-красным лаком. Декольте её гипюровой блузки было призвано разить мужчин наповал, а микроскопическая мини-юбка открывала ноги до самой поясницы. Табличка на столе гласила: «Секретарь».

– Вам что? – поинтересовалась она холодно, оторвавшись на секунду от своего творческого занятия.

– Мы… это… узнать… иностранки мы… – промямлила Эстрелла, сбитая с толку видом официального лица (так на Кубе выглядели путаны!).

– Фамилия? – строго спросила секретарь женского рода, изящно помахивая растопыренными пальцами.

– Рамирес…

– Мюллер…

– Посмотрите сами, вон в той папке!

На папке было написано: список иностранных студентов, зачисленных на первый курс лечебного факультета. Соприкасаясь головами, девушки нашли свои фамилии.

– Ну, все в порядке? – нетерпеливо подала голос дама, которой посетители мешали сосредоточиться на важном и неотложном.

– Да, в списках мы есть. А что нам теперь делать, до первого сентября?

– Так, вам не сказали, что ли?

– Нет, мы в первый раз…

– Вон в той папке, возьмите свои направления в летний лагерь!

В указанной папке нашлись направления в летний лагерь труда и отдыха. Отъезд предполагался 15 мая.

– Будете работать в совхозе и изучать русский язык! – снисходительно пояснила раскрашенная дама, – Зайдите через часок, получите проездные документы и студенческие билеты. Декан подписать должен, но он задерживается.

Хельга и Эстрелла поспешили выйти.

– Может быть, пойдем, пока, в библиотеку запишемся? А то у меня читать совершенно нечего! – предложила Хельга.

Эстрелла согласилась, и они пошли искать библиотеку. Но, увы! Без студенческих билетов им выдать книги отказались. Послонявшись бесцельно по зданию, заглянули в несколько аудиторий и набрели на кафетерий. Чтобы убить время, взяли бутылку напитка «Байкал».

– На кока-колу похоже! – одобрила сей изыск советской пищевой промышленности Хельга.

– Ты пила кока-колу? – изумилась Эстрелла, – Но, это же буржуазный напиток!

Тут настала очередь удивиться Хельге:

– Как это, буржуазный? Американский?

– Ну… нам дома всегда говорили, что кока-кола, жевательная резинка и виски являются буржуазными продуктами…

Хельга захихикала. Напиток «Байкал» тонкой струйкой пролился у неё изо рта, и она вынуждена была поспешно вытереть подбородок салфеткой.

– Глупости все это! – безапелляционно заявила немка, отсмеявшись, – Буржуазной бывает идеология… Ну, ещё мода! А еда и напитки – нет!

Эстрелла, слегка обидевшись, запальчиво спросила:

– Но, ведь, Коммунистическая Партия зря не скажет?

– Это у вас так называемые «перегибы на местах»! – парировала Хельга.

Эстрелла задумалась. Кто его знает, может, и правда, перегибы… Решила на скользкий путь политических дискуссий не ступать.

Ровно через час они снова были в деканате. Помимо секретаря, там обнаружился и декан, небритый, но все равно импозантный мужчина лет сорока в белой рубашке без галстука, жадно пьющий холодную воду из графина. Ну, после праздников человек!

– Здравствуйте, здравствуйте! – ответил он на приветствие девушек, – Насчет зачисления? Вот ваши документы. Рамирес кто?

– Я! – отозвалась Эстрелла.

– Держите! – слегка трясущейся рукой он протянул ей конверт из грубой бурой бумаги.

Эстрелла взяла и поблагодарила.

– Поедете в Крым, в лагерь труда и отдыха при совхозе «Путь Ильича». Совхоз садоводческий: персики, абрикосы, черешня, вишня, яблоки… Будете помогать собирать урожай и русский язык изучать. Помимо стипендии, ещё и зарплату получите, да!

Декан снова выпил воды и икнул.

– Ладно, всё пока… Теперь разберемся с вами, девушка… Вы – Рамирес?

– Нет! – опешила Хельга.

– А кто?!

– Мюллер…

– Г-м, странно… А Рамирес кто?

– Рамирес – это я! – сделала книксен Эстрелла.

– Ах, да! Энтшульдиген зи… Битте, вот ваши документы, фройляйн Мюллер. Счастливого пути!

– А не могли бы вы зачислить нас в одну группу, геноссе декан? – застенчиво попросила Хельга, впечатленная в самую середину беглым немецким языком высокого начальства, – Мы в одной комнате живем, хотелось бы и учиться вместе.

– Сделаем! – веско пообещал декан, сдерживая отрыжку.

И девушки с облегчением вышли на майское солнце. Настало время воплотить в жизнь грандиозные планы: покататься на метро, посетить магазины, сходить в кино, а может даже и в театр! Эстрелла предложила для начала поехать в магазин «Москва», смутно надеясь встретить там парня своей мечты. Хельга согласилась охотно, и, втиснувшись в автобус, подруги поехали отовариваться.

Около универмага Эстрелла долго озиралась, но, конечно, зря. Как мы помним, Михаил в это время был занят гравированием её портрета.

Первым делом она купила в галантерейном отделе красивый бритвенный станок «Буденновец» и упаковку лезвий «Нева». Хельга в это время стояла в очереди за бельём.

– Смотри, Эстрелла, какие лифчики замечательные! Румынские! – гордо похвасталась она, – Я сразу два купила!

Лифчики, действительно, были очень симпатичные, с косточками и кружавчиками, но кубинка только равнодушно покачала головой:

– Не, мне не надо! Я их не ношу.

Хельга с затаенной завистью покосилась на шикарный бюст подруги.

Купили по паре купальников – в Крыму, ведь, море! Ну, и много чего ещё, без чего девушки обойтись не могут. Через три часа, нагруженные сумками, выбрались на свежий московский воздух, пахнущий выхлопом множества автомобилей, дымом котельных и отходами производства какой-то химической фабрики.

– Придется вернуться в общагу! – огорченно вздохнула Хельга, – Разгрузимся, пообедаем, а тогда уж поедем кататься на метро!

Эстрелла не без зависти отметила, что русский язык у подруги более продвинутый, чем у неё. «Общага» – это местный жаргон, надо запомнить!