Читать книгу Политология - Валерий Ачкасов - Страница 13

XIX в. стал временем расцвета отечественной политической мысли, когда представители различных течений либерализма, консерватизма, революционного радикализма сформулировали и попытались дать ответы на наиболее острые для русского общественного сознания того времени вопросы, такие как о соотношении личности и власти; об упорядочении государственного устройства и оптимальной форме правления; о путях социально-экономического развития и способах решения аграрного вопроса; о правовых гарантиях свободы индивида и роли интеллигенции в социальном процессе; об исторических судьбах России и ее отношениях с Западом.

«Дней Александровых прекрасное начало» (А.С. Пушкин) ознаменовалось прежде всего торжеством «правительственного» либерализма, представителем которого являлся крупнейший в истории России государственный деятель, правовед и реформатор М.М. Сперанский (1772–1839). В его практической деятельности и политической философии, основанной на двух мировоззрениях – философии Просвещения и христианском вероучении, – существенное место занимали идея эволюционизма и апелляция к разуму власти. По мнению Сперанского, несовершенства и несправедливости в обществе, а также неэффективность государственного управления, в котором царили бюрократический произвол и деспотизм, могут быть исправлены с помощью разумного законодательства и нравственного просвещения власти. Таким образом, он верил в возможность положительного отклика верховной власти на предлагаемые реформы. Воплощающая разум и нравственность верховная власть должна предохранять общество от распада, создавать определенный баланс интересов и потребностей.

Для реализации этих идей М.М. Сперанским были разработаны и представлены на рассмотрение Александра I несколько конституционных проектов. К октябрю 1809 г. он изложил в своем «Введении к уложению государственных законов» проект реформы государственной системы России, который выражал принцип разделения властей при сохранении коренных устоев империи. Сперанский считал, что «нельзя основать правление на законе, если одна державная власть будет и составлять закон, и исполнять его». Суть его плана заключалась в создании двухпалатного парламента с высшей палатой – Государственным советом и низшей – выборной Государственной думой, а также в строгом разграничении деятельности законодательной власти четырехстепенной, избираемой на основании имущественного ценза Государственной думы, верховного судилища – Сената и министерств. Особая роль принадлежала Государственному совету – законосовещательному коллегиальному органу, учрежденному в 1810 г. при императоре для согласования деятельности всех государственных структур. Помимо учреждения Госсовета и системы министерств, просуществовавших до 1917 г., остальные предложения из плана Сперанского реализованы не были.

Вместе с тем несомненной заслугой реформатора стало не только некоторое ограничение самодержавия и упорядочение государственного управления, но и тот факт, что именно им были заложены основы формирования отечественной просвещенной бюрократии, кодификации российского законодательства, реформирования государственно-церковных отношений и системы образования. Его концепцию «истинной монархии», сочетающую единовластие и законодательное регулирование социальных отношений и построенную на основе уважения членов общества к закону и его верховному субъекту и хранителю – монарху, принято рассматривать как первый в условиях России всеобъемлющий проект правового государства с принципом разделения властей. Политическую философию М.М. Сперанского можно в целом охарактеризовать как самодержавный либерализм, соединивший в себе характерные особенности политического менталитета эпохи феодализма и специфику политической культуры периода буржуазной цивилизации.

XIX век, как писал впоследствии писатель-декабрист М.П. Бестужев-Рюмин, взошел над Россией «не розовой зарею, а заревом военных пожаров». Прежде всего Отечественной войны 1812 г., которая не только обострила патриотические чувства русского народа, но и наполнила социально-политическую обстановку новыми проблемами, волновавшими передовых людей того времени. «Детьми 1812 года» считали себя представители декабристского движения, оказавшего значительное влияние на русскую политическую мысль XIX в.

Будучи неоднородным в идейно-политическом плане (первая декабристская организация «Союз спасения», созданная в 1816 г., раскололась позднее на две тайных организации – более радикальное Южное общество во главе с П.И. Пестелем и более умеренное Северное общество, руководимое Н.М. Муравьевым), движение декабристов тем не менее исходило из общих демократических идеалов Просвещения и неприятия существовавших социально-экономических и политических условий бытия России того времени, в первую очередь самодержавия и крепостного права. Расхождения же внутри этого движения относились преимущественно к форме государственного устройства и пути будущего развития России. Иллюстрацией служит содержание программных документов, разработанных лидерами декабризма – «Русской правды» П.И. Пестеля и «Проекта конституции» Н.М. Муравьева.

Разногласия между Пестелем и Муравьевым по вопросу государственного устройства заключались в различных выводах относительно будущего развития России. Если Муравьев выступал за буржуазную конституционную монархию, устроенную по федеративному принципу (по образцу Североамериканских Штатов), то Пестель ратовал за революционное учреждение республиканского правления в форме представительной демократии по принципу унитаризма, т. е. единства и неделимости России. Критика проекта Муравьева развивалась Пестелем и по другим направлениям. Например, он выступал против поощрения возникновения «аристокрации богатств», т. е. буржуазии, посредством вводимого Муравьевым имущественного ценза для избрания в общегосударственные органы. В свою очередь сам Пестель отстаивал гражданское и политическое равенство всех граждан, а также свободу печати и вероисповедания. Разрабатывая собственный аграрный проект, автор «Русской правды» акцентирует внимание на том факте, что освобождение крестьян не должно свестись к дарованию «мнимой свободы», способной вызвать последующую пауперизацию крестьянства. Поэтому его проект решения земельного вопроса изначально вводил смешанный тип землевладения, предполагавший разделение всей земли на две части: общественную и частную. Все эти моменты позволяют исследователям считать «Русскую правду» самым радикальным проектом буржуазного переустройства крепостной России, созданным декабристами.

В условиях реакции, наступившей после подавления восстания декабристов, П.Я. Чаадаев (1794–1856) в знаменитых «Философических письмах» поставил проблему о несоответствии величия России ничтожеству ее обыденного существования. Причины экономической отсталости и духовного прозябания России он видел в «выпадении» ее из всеобщей истории, в ее религиозном и национально-культурном партикуляризме, возникшем как следствие принятия православия. Именно Чаадаеву русская общественная мысль обязана постановкой проблем, ставших для нее сквозными на последующие десятилетия. «И многое из того, что передумали, перечувствовали, что создали, что высказали благороднейшие умы эпохи – Белинский, Грановский, К. Аксаков, Ив. и П. Киреевские, Хомяков, потом Самарин и др., – писал русский публицист Д.Н. Овсяннико-Куликовский, – было как бы ответом на „вопрос“, поднятый Чаадаевым». Вызов, брошенный Чаадаевым, получил развитие в полемике между славянофилами и западниками о путях развития России, создавшей общественный и духовный климат российского общества в 40—50-х гг. XIX в. Главным вектором этой полемики выступила оппозиция «Россия—Европа», которая позднее приобрела более глобальный смысл: «Восток—Запад».

Видные представители славянофильства (И.В. Киреевский, А.С. Хомяков, К.А. Аксаков, Ю.Ф. Самарин и др.) исходили в своих выступлениях из идеи самобытности России. По их мнению, самобытность исторического пути России определяется наличием в ее социальной практике уникального образования – крестьянской поземельной общины, отсутствием традиций классовой (сословной) борьбы и, наконец, православием как духовно-мировоззренческой доминантой русского народа. Идеализируя допетровскую Русь и резко критически относясь к реформам Петра I, славянофилы выступали против усвоения Россией элементов западноевропейской культуры, прежде всего западноевропейских форм политической жизни. И вместе с тем высказывались за развитие национальной промышленности, банковского и акционерного дела, за строительство железных дорог и другие социально-экономические проекты. Параллельно ими выдвигались такие требования, как создание и развитие влиятельного общественного мнения, устранение цензурного гнета, установление гласного суда, отмена телесных наказаний и смертной казни, освобождение крестьян с наделом земли посредством выкупа, но при обязательном сохранении общины.

С точки зрения представителей славянофильства, российская государственность в отличие от европейской построена не на завоеваниях, а на добровольном признании власти. Если в основе западной государственности лежат насилие, рабство и вражда, то в основе русского государства – добровольность, свобода и мир (К.С. Аксаков). «Призвание варягов» заложило основы двух начал, существующих и действующих почти независимо друг от друга: «земли», т. е. народа, который предоставляет государству всю полноту власти и не вмешивается в его дела, и государства, обладающего абсолютной властью в сфере политики, призванного защищать народ от внешних врагов и обязующегося воздерживаться от вмешательства в жизнь «земли». За народом сохраняется полная свобода внутренней жизни и мысли, за государством – полная свобода в сфере политической жизни. Оценивая русский народ в целом как безгосударственный и аполитичный, славянофилы не считали, что он лишен творческой инициативы. Эта инициатива направлена, по их мнению, не на достижение «внешней правды» путем насилия, а на поиск «внутренней правды» через верность исконным ценностям общинного бытия и самосовершенствование духовной жизни на основе православия. Наилучшей формой политической власти для России с учетом ее самобытности объявлялось самодержавие, которое руководствовалось принципом «царю – силу власти, народу СИ лу мнения». Другие формы государственной власти (конституционная монархия, республика), так или иначе вовлекая народ в политическую жизнь, совращают его с пути «внутренней правды» и формируют вместо живого народа «государственную машину из людей» (К.С. Аксаков).

Славянофильство, будучи вариантом консервативной утопии, оказало тем не менее большое влияние на развитие теории и практики русского либерализма. Например, земская реформа – одна из важнейших реформ 1860-х гг. – в определенной степени была результатом пропаганды славянофильских идей. С другой стороны, в пореформенный период под непосредственным влиянием этих идей сложились новые направления отечественной мысли – неославянофильство (Н.Я. Данилевский) и почвенничество (Ф.М. Достоевский, Ап. А. Григорьев, Н.Н. Страхов).

Представители западничества (В.Г. Белинский, Т.Н. Грановский, А.И. Герцен, Н.П. Огарев, В.П. Боткин и др.), выступившие открытыми оппонентами славянофильства, ставили те же вопросы, что и славянофилы, но решали их с противоположных позиций. Признавая, в отличие от славянофилов, положительный смысл реформ Петра I, западники идеализировали западноевропейскую культуру и считали ее образцом для России. Ее будущее связывалось с усвоением достижений европейской либеральной цивилизации, ее социально-экономических и политических институтов (частной собственности, парламентаризма и др.). При этом часть западников (Грановский, Боткин и др.), отвергая революционный путь развития, исходили из возможностей реформирования российской действительности «сверху» в рамках конституционной монархии.

Другие представители данного направления (В.Г. Белинский, А.И. Герцен, Н.А. Чернышевский), встав на позиции революционного демократизма, разрабатывали социалистические концепции, в рамках которых обосновывалась идея о необходимости синтеза западной социалистической идеи с особенностями русских народных устоев и традиций. Путь России к социализму рассматривался через превращение крестьянской общины в ячейку будущего социалистического общества (концепция «русского социализма» Герцена). Реализацию своих политических и социально-экономических идеалов представители революционного демократизма предлагали осуществить в ходе крестьянской революции и выступали за учреждение демократической республики, основанной на принципах народовластия и свободы личности. Но крестьянская реформа 1861 г., проведенная по типу «революции сверху», подорвав разночинскую веру в скорую крестьянскую революцию, тем самым сделала очевидным политический утопизм революционной демократии.

Традиции революционного демократизма 40—60-х гг. XIX в. нашли продолжение и развитие в идеологии и практике народничества. Сформировавшееся в России в постреформенный период народничество представляло собой не только определенный комплекс социально-экономических, политических и философских идей и концепций, но и политическое движение, объединившее в своих нелегальных организациях (крупнейшая из них – «Народная воля» – существовала с 1879 по 1883 г.) прежде всего представителей разночинской интеллигенции и студенчества. Логика развития этого движения, начавшегося с осуществления практики «хождения в народ», закономерно привела к практике террора и насилия одиночек, апогеем которой стало убийство императора Александра II (1 марта 1881 г.).

В своих идейных установках народники исходили из общей идеи о возможности перехода российского общества к социализму посредством крестьянской общины, минуя стадию капитализма. В отличие от революционных демократов народничество делало упор не только на стратегии социальной революции, но и на конкретизации ее тактики (каким путем поднять народ на революцию?), а также более определенно высказывалось относительно проблематики государственной власти и политической практики. Поэтому и расхождения между различными направлениями народничества наметились прежде всего в вопросах тактики и форм реализации социалистической идеи на российской почве. Принято выделять три основных направления в народничестве 1860—1870-х гг.: пропагандистское под руководством П.Л. Лаврова, заговорщическое во главе с П.Н. Ткачевым и анархистское, теоретиками которого были М.А. Бакунин и П.А. Кропоткин.

Главные идеи первого– пропагандистского— направления нашли отражение в «Исторических письмах» П.Л. Лаврова (1823–1900). В них была дана концепция «критически мыслящих личностей», претворяющих в собственной деятельности субъективное начало истории: постигнув законы общественного развития, возвысившись над пассивной толпой, эти личности призваны двигать прогресс и возглавить историческое движение общества. В данном контексте Лавров напоминал интеллигенции о ее долге перед народом, которому она обязана своим положением, и призывал ее к работе в народе во имя его духовного и политического освобождения. Тем самым в качестве предварительного этапа в ходе подготовки социальной революции предлагался этап длительной социалистической пропаганды в народе. Отчасти данные идеи были реализованы в практике «хождения в народ», хотя позднее, особенно после убийства Александра II, Лавров изменил отношение к террору, признав его целесообразность.

Лидер второго, заговорщического, направления П.Н. Ткачев (1844–1885) известен в истории народничества как русский бланкист, выступавший за тактику заговора и немедленного захвата власти. По его мнению, самодержавие не имело корней в обществе и для его свержения необходимо лишь хорошо организованное действие группы революционеров – заговорщиков («революционного меньшинства»). Принимая, как и все народники, общину в качестве краеугольного камня будущего общественного строя, он считал необходимым после захвата власти трансформировать общину в коммуну на основе принципов обобществления собственности, коллективизации труда и его результатов. Он также ратовал за введение общественного воспитания, уничтожение семьи, основанной на подчинении женщины. Политические идеи Ткачева вошли впоследствии в идейный арсенал большевизма, в политическое сознание В.И. Ленина.

Родоначальник народнического анархизмаМ.А. Бакунин (1817–1876) был уверен, что социальным представлениям русского народа, признающего над собой только власть общинного самоуправления, соответствует именно анархистский идеал. «Народ наш, – писал Бакунин, – глубоко и страстно ненавидит государство, ненавидит всех представителей его, в каком бы виде они перед ним ни являлись». Но погрязший в нищете и невежестве народ нуждается в помощи со стороны интеллигенции («умственного пролетариата»). Поэтому Бакунин призывал ее «идти в народ», стать «организатором народной революции», предлагая с этой целью создать инициативные группы из революционной, прежде всего учащейся, молодежи. Его критика государства в любых его формах основывалась на характеристике любой власти, организованной в систему бюрократического управления «сверху вниз», как антиобщественной и несправедливой. Отстаивая идею уничтожения государства, Бакунин противопоставлял ему свой идеал безгосударственного «анархического социализма», построенного на началах самоуправления в форме федерации общин.

Теория анархизма получила дальнейшее развитие в конце XIX – начале XX в. в трудах П.А. Кропоткина(1842–1921). Он обосновал концепцию анархо-коммунизма, понимая под анархией насильственное свержение «власти и капитала» и установление коммунистического строя. Критикуя негуманность буржуазных отношений и нарушение прав личности со стороны государства, теоретик анархизма в качестве альтернативы государству рассматривал неполитическую организацию человечества – федеративный всепланетный союз производительных общин, объединенных на основе свободного соглашения. Коммуно-анархическое общество Кропоткина – это децентрализованное самоуправляющееся общество равноправных людей, в рамках которого частная собственность экспроприирована и действует принцип распределения по потребностям. После октябрьских событий 1917 г. мыслитель подверг критике итоги «большевистского переворота», выступая против тактики навязывания коммунизма сверху посредством массового террора и отмечая, что практически произошло восстановление в новой форме прежних авторитарных структур.

С середины XIX в. проблема «Россия—Европа» постепенно из сферы мысли переходит в сферу практической политики, а убеждения славянофилов в особой общечеловеческой миссии русского народа трансформируются у некоторых авторов в «политические мотивы борьбы с Западом» (В.В. Зеньковский).

К наиболее характерным сочинениям этого типа относится работа неославянофила Н.Я. Данилевского 1822–1885) «Россия и Запад». В ней задолго до О. Шпенглера и А. Тойнби была сформулирована теория «культурно-исторических типов», в которой не поддерживалась идея исторического единства человечества: всемирная история предстала как развитие отдельных, хронологически сменяющих друг друга замкнутых культурно-исторических типов. На платформе данной теории Данилевским разрабатываются политическая программа панславизма и проблематика соотношения политики и нравственности.

Таким образом, было разрушено представление о европейской культуре как образце для подражания и отвергнута правомерность выдвинутой ранними славянофилами задачи синтеза России и Запада. В результате Россия становится центром особого славянского культурно-исторического типа, имеющего собственные задачи и интересы. Более конкретно Данилевский предлагал образование Всеславянской федерации (со столицей в Константинополе), которая объединит не только славян, но и три неславянских народа: греков, румын и мадьяр.

При этом построения известного неославянофила выражали и созвучную времени геополитическую позицию: на Европу необходимо смотреть с особой, русской точки зрения, всякий раз применяя к «европейским делам» один критерий – как то или иное решение или действие скажется на славянских делах. Отрицая духовное и историческое единство человечества, Данилевский предпринял попытку десакрализации политической культуры. Он исключил из сферы действия «правил христианской нравственности» политико-правовые аспекты, прежде всего в области международных отношений, где отдавал приоритет государственно-национальным интересам.

Переосмысление славянофильской проблематики продолжил консервативный мыслитель, создатель теории «русского византизма» К.Н. Леонтьев (1831–1891). Исходя из своего триединого закона развития, которому подчинены история и судьбы народов и государств, он оценивал их роль и перспективы в мировом историческом процессе. Европа, уже прошедшая стадию цветущей сложности, находится с XVIII в. в состоянии вторичного смешения и уравнительности, отстаивая ценности либерализма и демократии. Противостоять уравнительному буржуазному прогрессу, мещанскому торжеству «срединности» может, по мнению философа, только Россия с ее византийским консерватизмом самодержавия, православным идеалом спасения от земных соблазнов, в частности от соблазнов земного всеравенства и всесвободы. Цель спасения самой России от буржуазности и сохранения ее, в том числе и в интересах Европы, как самобытного оплота христианской цивилизации диктует установку на политический консерватизм, задачу которого Леонтьев видел в том, чтобы «подморозить» Россию.

В отличие от славянофилов преимущество России перед Европой Леонтьев усматривал не в национальных особенностях народного духа, а в консерватизме ее государственного строя, заимствованного из Византии. При этом, признавая себя «учеником и ревностным последователем» Данилевского, Леонтьев не стал апологетом идеи славянства: политике «славянской плоти» он предпочел политику «православного духа». По его убеждению, предназначение России, «давно уже не чисто славянской державы», состоит в создании особой русско-азиатской цивилизации и выработке своеобразного стиля «культурной государственности». В результате византизм Леонтьева, который можно определить как политико-историософскую утопию, явился способом постановки и осмысления проблемы «Россия—Восток», впоследствии получившей развитие в идеологии евразийства.

Усиление консервативно-монархического направления во многом было реакцией на радикализацию русского общества, на увеличение масштабов и влияния революционного движения в пореформенной России. В защиту монархии как политического принципа выступили М.Н. Катков, К.П. Победоносцев, Л.А. Тихомиров, разрабатывавшие различные способы аргументации для утверждения и обоснования монархической идеи в России: исторические, культурологические, религиозно-мистические, политико-функциональные и др.

Деятельность Л.А. Тихомирова (1852–1923) представляет в этой связи особый интерес. Бывший идеолог народничества, он впоследствии отходит от революционного движения и посвящает себя выработке «нового миросозерцания», выступив в качестве теоретика-монархиста. Тихомиров предпринял попытку обновить и модернизировать монархический принцип, который на грани XIX–XX вв. потерял первоначальное значение, посредством обоснования своей фундаментальной идеи о необходимости подчинения власти своему идеалу (ее идеократичности), от степени осознания которого и зависит выбор той или иной формы власти. В данном контексте монархия трактуется им как верховная власть религиозно-нравственного идеала, наиболее соответствующего творческим основам жизни русского общества. Вместе с тем уже на рубеже XX в. консервативный мыслитель, наблюдавший кризис самодержавия, убеждается в том, что монархия Николая II далека от сконструированного им идеала и все более подпадает под власть бюрократического элемента.

В пореформенный период теоретически оформилось и направление консервативного (охранительного) либерализма как программа умеренной интеллигенции, стремящейся закрепить и расширить начатые общественные преобразования на основе диалога с властью, участия в земском самоуправлении и работы по просвещению народа. Крупнейшим теоретиком этого направления на переломе веков был Б.Н. Чичерин (1828–1904) – видный философ, правовед, историк, публицист, политический деятель, автор фундаментальной пятитомной «Истории политических учений». Суть его консервативно-либеральной концепции заключалась в стремлении синтезировать принципы личной и общественной свободы с политическими традициями и нравственно-культурными началами народа.

В концепции Чичерина, оригинально интерпретирующей философию права Гегеля, опорными стали понятия гражданского общества и государства, в результате анализа которых обосновывается принцип свободы личности. Гражданское общество, гарантируя равенство всех людей перед законом и создавая необходимые предпосылки для личной инициативы и предпринимательства, реализует право личности на достоинство и свободу. В свою очередь государство как высший этап в развитии общества призвано устранять противоречия в обществе и обеспечивать условия для обретения людьми благ собственными силами. Государственная власть выступает посредником между законом и свободой, пресекая проявления анархии и произвола и гарантируя безопасность граждан. Такое разделение функций между гражданским обществом и государством, по мнению Чичерина, приводит к необходимому равновесию в отношениях между личностью и обществом, гражданином и государством.

Наиболее разумной формой правления для России, с точки зрения мыслителя, является конституционная монархия, которая «имеет то великое преимущество перед всеми другими образами правления, что она без всяких коренных изменений может приспособиться к изменяющимся потребностям народной жизни». Будучи «высшим символом» единства России, монархия должна быть обновлена посредством введения представительного правления, чтобы соответствовать пересоздающемуся на новых началах обществу. Предполагалось введение гласного суда, земских учреждений, свободы печати как первых шагов по «водворению гражданской свободы» в пореформенной России. Таким образом, политический идеал консервативного либерализма Чичерина, примирявший начала власти и начала свободы, представлял собой попытку синтеза «патриархально-отеческой» модели отношений между властью и подданными с принципами правового государства. Государство, добровольно ограничив свою власть, разрешало обществу выражать собственное мнение и иметь политические партии. А обществу необходимо было осознать меру своей ответственности и участия в подготовке и проведении реформ, позволяющих мирно совершенствовать государственность и социальные отношения.

«Концу века», «смене веков» обычно сопутствует не только подведение итогов, но и оживление эсхатологических предчувствий. Конец XIX в., не являясь исключением в этом отношении, стал временем возрождения интереса к нравственно-религиозной проблематике, которая во второй половине XIX в. была временно оттеснена на периферию русского философского и общественного сознания, где господствовали позитивистские и рациональные ценности.

Предтечей данного процесса, получившего название «русского духовного ренессанса», стал B.C. Соловьев (1853–1900) – оригинальный русский философ, сын известного историка СМ. Соловьева. Предвосхитив современное экуменическое движение, Соловьев разрабатывал идею «свободной теократии», в основу которой лег принцип верховенства церкви над государством, подчинения человеческого божественному. Его теократия – это вселенский идеал христианского государства. Первым шагом к нему должно стать создание «вселенской церкви» на основе объединения православия и католицизма, что непосредственно могло быть достигнуто благодаря подчинению русского государства «авторитету Вселенской церкви», т. е. римскому первосвященнику. Новый мировой порядок, способный обеспечить христианский мир, истинную свободу и всеобщую справедливость, должен возникнуть в результате «подвига национального самоотречения» русского народа и при поддержке «государственной власти христианского царя» – русского монарха.

Таким образом, вопрос о государстве трактуется русским мыслителем шире, чем его восприятие как органа обособления национально-политической жизни народа. Стремясь определить его историческое предназначение, Соловьев наполняет идею государства религиозно-нравственным содержанием. Однако к концу жизни философа постигло жестокое разочарование в мессианском предназначении России, в идее вселенской теократии в целом и возможности построения Царства Божьего на земле.

Вместе с тем социально-философские и политические взгляды B.C. Соловьева, положившие начало русскому духовному ренессансу, получили в дальнейшем свое развитие в творчестве Н.А. Бердяева, С.Н. Булгакова, С.Н. и Е.Н. Трубецких, П.А. Флоренского, Л.П. Карсавина, С.Л. Франка и др.

Другим источником мировоззренческого ренессанса в России рубежа веков был, как это ни парадоксально, марксизм, распространению которого способствовал кризис народнической идеологии и особенно практики. Тактика террора не привела «к революции как празднику всех угнетенных», но лишь способствовала усилению политической реакции и кризису интеллигентского сознания. Русская интеллигенция, воспитанная на идеях социальной справедливости, увидела в марксизме призыв к повороту от беспредметного субъективизма к объективной действительности и практике с опорой на историческую необходимость, заложенную в экономическом материализме. Кроме того, в марксизме интеллигентское сознание почувствовало род новой «безрелигиозной религии», некую эсхатологию, представленную в учении о «прыжке» из царства необходимости в царство свободы. По мнению историка русской мысли Р.В. Иванова-Разумника, «с марксизмом появилась общественная догма, позволившая преодолеть дух уныния, царящий среди интеллигенции…».

Общепризнанным «отцом» русского марксизма был Г.В. Плеханов (1856–1918) – философ, историк, публицист, прошедший сложный путь от народничества к марксизму. Правомерно признавая, что Россия должна «окончить школу капитализма, в которую она уже вступила», Плеханов отстаивал демократические политико-правовые институты и юридические нормы буржуазного государства (парламентаризм, конституцию и др.), считая их необходимыми для подготовки рабочего класса к грядущей социалистической революции. Выработав формулу сокращенного развития русского капитализма, который, как он утверждал, «отцветет, не успев окончательно расцвести», Плеханов видел способ преодоления крайностей анархического безвластия и буржуазного государства в «панархии» – всевластии народа и «прямом народном законодательстве», обеспечивающих подлинную демократию через утверждение всех законов на референдумах.

С марксистских позиций Г.В. Плеханов критиковал «бланкизм» большевиков, имея в виду прежде всего ту концепцию социалистической революции, которую развивал Ленин. Важнейшим предварительным условием революционного переворота Плеханов считал вызревание в недрах капитализма необходимых социально-экономических и культурных предпосылок социализма. С этой точки зрения он впоследствии осудил «большевистский переворот» как авантюру, не согласующуюся с марксизмом, как несвоевременный, объективно неподготовленный акт, скептически восприняв в тех условиях и идею мировой социалистической революции.

Марксизмом «переболели» и многие представители передовой русской интеллигенции (Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, П.Б. Струве, С.Л. Франк, М.И. Туган-Барановский и др.), основавшие направление так называемого легального марксизма, которое окончательно оформилось в 1890-е гг. В его рамках философы развивали этическую и гносеологическую критику революционного (ортодоксального) марксизма на основе принципов экономического детерминизма и эволюционизма, а также кантианства. В марксизме они принимали лишь те положения, где обосновывалась неизбежность перехода от феодализма к капитализму, отвергая социализм как закономерное следствие объективного процесса экономического развития общества. По их мнению, социализм можно принять только в качестве общественного идеала, а не социального предвидения. Но преодоление доктринального характера марксизма, понимание заложенного в нем противоречия между идеей свободы воли и объективной необходимостью, осознание невозможности научного обоснования политической части революционного марксизма (учение о классовой борьбе, диктатуре пролетариата, неизбежности социалистической революции) послужило для многих сторонников «легального марксизма» основанием для перехода от «марксизма к идеализму» и религиозно-нравственному миросозерцанию, в частности к «веховству».

Представители веховства, названного так по сборнику статей «Вехи», вышедшему в свет тремя изданиями в 1909 г. из-под пера семи видных мыслителей и публицистов (H.А. Бердяева, П.Б. Струве, С.Н. Булгакова, С.Л. Франка, Б.А. Кистяковского, М.О. Гершензона и А.С. Изгоева), выступили с собственной критической оценкой идеологии и практики русского революционного движения и роли интеллигенции в этом процессе, во многом переосмысливая опыт первой русской революции 1905 г. Суть дела, по словам Струве, заключалась не в том, «как делали революцию, а в том, что ее вообще делали». По мнению авторов сборника, классовая борьба и революция катастрофичны и гибельны для общества, ибо «пафос революции – есть ненависть и разрушение» (С.Н. Булгаков). Начав с критики «давящего господства народолюбия и пролетариатолюбия», т. е. народничества и марксизма, веховцы выступили противниками свойственного русской интеллигенции политического радикализма, атеистического материализма, нигилистической этики, отмечая, в частности, отсутствие в интеллигентском сознании идеала «правовой личности» (Б.А. Кистяковский), а также факт «безрелигиозного „отщепенчества“ интеллигенции от государства» (П.Б. Струве).

Исходя из предпосылки, что духовно-религиозная сущность личности является тем прочным основанием, на котором можно построить здание общественных отношений, «веховцы» предложили собственную «позитивную программу». Она содержала ряд положений главным образом этического свойства: требование признания интеллигенцией своей ответственности за происходящие в обществе процессы, необходимость самосовершенствования личности на основе религиозно-культурных ценностей, эволюционное изменение социально-экономических и политических условий под влиянием духовных факторов. Идеи «Вех», ставшие в тот момент теоретическим манифестом либерального консерватизма, после революции 1917 г. получили логическое продолжение и развитие в антиреволюционном сборнике «Из глубины» (1918), в создании которого по инициативе П.Б. Струве приняли участие Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, А.С. Изгоев, С.Л. Франк.

Идеологи «веховства», провозгласив отказ от идеалов русского радикализма, полагали, что с наибольшей остротой эти идеалы проявились в социал-демократическом движении, прежде всего в большевизме, стержнем идеологии которого стала идея осуществления пролетарской революции.

Наиболее значительными и типичными выразителями идеологии большевизма были В.И. Ленин, Н.И. Бухарин, И.В. Сталин. Большевистская мысль быстро реагировала на складывающуюся политическую конъюнктуру. Но идеологи большевизма никогда не оставляли свои однажды занятые – в 1903 г. на II съезде РСДРП – теоретические позиции, разработанные прежде всего В.И. Лениным.

Становление и формирование идеологии большевизма непосредственно связано с теоретической и практической деятельностью В.И. Ленина (Ульянова) (1870–1924), который опубликовал множество произведений самого разного жанра по вопросам политики, власти, государства. Наиболее известные из них: «Что делать?» (1902), «Империализм как высшая стадия капитализма» (1916), «Государство и революция. Учение марксизма о государстве и задачи пролетариата в революции» (1917), «Детская болезнь „левизны“ в коммунизме» (1920).

Уже в первой своей крупной работе «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?» (1894) Ленин определил марксизм как революционное учение. На основе тезиса о применимости марксистского анализа капитализма к российским условиям им был сделан однозначный вывод о необходимости пролетарской политической партии. Провозглашая в других статьях идею об исторической неизбежности социальной революции, Ленин призывал к беспощадной борьбе с буржуазной демократией, реформизмом и либерализмом, которые, с его точки зрения, затушевывают общественные противоречия.

В ленинизме субъективный фактор приобрел доминирующее положение. Так, в статье «Что делать?» Ленин (в полнейшем противоречии с классическими марксистскими текстами, как полагал Плеханов) отмечал, что рабочий класс не может самостоятельно выработать революционное сознание, и поэтому нужна революционная партия как сила, способная внести в пролетарскую массу марксистскую идеологию. Способность рабочего класса к созданию передовой партии – важнейший признак его революционной зрелости и политической сознательности. Специфическое место пролетариата в истории, его роль в социальном прогрессе являются, согласно В.И. Ленину, гарантией истинности отстаиваемых марксистской партией идеалов, подчиненных задаче подготовки социалистической революции. По мнению классика марксизма-ленинизма, для ускорения ее начала необходимо активное воздействие передовой революционной организации на ход социально-исторического прогресса. Политическая агитация и пропаганда должны были «слить воедино стихийно-разрушительную силу толпы и сознательно-разрушительную силу организации революционеров».

Ленин рассматривал политику как область взаимоотношений между классами и как искусство подчинения их интересов задаче подготовки пролетарской революции. Поэтому большевистская партия, сочетающая в своей работе легальную и нелегальную деятельность, выбрала в качестве основополагающей стратегической линии максимальную дезорганизацию государственной власти, что наглядно было продемонстрировано в ходе февральской революции 1917 г. и последующих событий. В тот период Россия оказалась в результате разгула революционной анархии чуть ли не самой свободной страной в мире, и все усилия Временного правительства стали напрасными, так как большевики не хотели гражданского мира и развили бурную агитацию против правительства А.Ф. Керенского. Они стремились, разрушив правовую государственность, дать толчок мировой социалистической революции.

В работе «Империализм как высшая стадия капитализма» В.И. Ленин доказывал, что капитализм вступил в последнюю стадию своего развития – империализм, вплотную приблизившись к социалистической революции. Монополистический капитализм, создав международный рынок, новое разделение труда и гигантские производительные силы, тем самым подготовил условия для социалистического переворота. Мировая война, в случае ее превращения в гражданскую, направленную против капиталистических правительств, может стать катализатором гибели империализма. В отличие от западноевропейских социал-демократов, связывавших начало мировой революции с высоким уровнем развития капитализма, Ленин полагал, что именно Россия как самое слабое звено в цепи империализма начнет мировую революцию. В целом большевики не допускали мысли о том, что социалистическая революция, начавшись в России, не перекинется в дальнейшем на другие капиталистические страны. Поэтому они не разрабатывали конкретной программы экономических реформ, рассчитанных на длительное развитие России в капиталистическом окружении.

Тем не менее в своих сочинениях Ленин рассматривал целый комплекс идей о государстве и власти, в основе которых находился тезис-утверждение о классовой природе государства. Государство в его трактовке, будучи продуктом классовых противоречий и орудием политического господства экономически доминирующего класса над остальной частью общества, должно быть уничтожено вместе с частной собственностью, разделяющей общество на классы, и основанными на ней отношениями господства-подчинения. Задача уничтожения буржуазной государственности возлагалась на революционно-демократическую диктатуру пролетариата и крестьянства, которой в последующем было предначертано перерасти в социалистическую диктатуру пролетариата.

Уже в 1906 г. Ленин сформулировал ставшее классическим определение диктатуры пролетариата: «Научное понятие диктатуры означает не что иное, как ничем не ограниченную, никакими законами, никакими абсолютно правилами не стесненную, непосредственно на насилие опирающуюся власть». В его сочинении «Государство и революция» подробно раскрыты особенности становления социалистической диктатуры, проходящего в два этапа. Первый – «слом» буржуазной государственной машины и демократии: «…все прежние революции усовершенствовали государственную машину, а ее надо разбить, сломать. Этот вывод есть главное, основное в учении марксизма о государстве». В первую очередь это слом бюрократических и военных институтов государственной власти, ликвидация репрессивного аппарата, замена на ключевых постах управления государством прежних чиновников верными делу революции представителями рабочего класса. Ленин, исходя из опыта Парижской коммуны, предлагал поставить государственных служащих посредством регулярной смены в зависимость от воли трудящихся, а постоянную армию заменить всеобщим вооружением народа.

Второй этап – воплощение диктатуры рабочего класса в форме советского пролетарского государства. С точки зрения Ленина, «пролетариату необходима государственная власть, централизованная организация силы, организация насилия и для подавления сопротивления эксплуататоров, и для руководства громадной массой населения, крестьянством, мелкой буржуазией». Государственной формой диктатуры пролетариата, вовлечения трудящихся в политическую жизнь должна стать, согласно Ленину, Республика Советов. Она строится и функционирует на основе демократического централизма, что означает выборность всех органов власти снизу доверху, их подотчетность и подконтрольность, сменяемость депутатов и т. д. Советы – учреждения, которые одновременно и законодательствуют, и исполняют законы, и сами контролируют выполнение своих законов.

По убеждению вождя, Советы могли стать инструментами диктатуры пролетариата только под водительством большевистской партии. Роль партии в общем механизме пролетарской государственной власти Ленин определяет так: «Диктатуру осуществляет организованный в Советы пролетариат, которым руководит коммунистическая партия большевиков». В ленинской концепции места и функций партии в диктатуре пролетариата (как и в ленинской практике осуществления данной концепции) партия и институты советского государства внешне сохраняют свои специфические черты, но на кадровом уровне эти структуры переплетаются и сращиваются, способствуя установлению тотальной диктатуры коммунистической партии в обществе.

Однако в перспективе Ленин выступает за отмирание государства: «…по Марксу, пролетариату нужно лишь отмирающее государство, т. е. устроенное так, чтобы оно немедленно начало отмирать и не могло не отмирать». Процесс уничтожения государства должен начаться, по его мнению, уже после социалистической революции и предполагает постепенное отмирание, «засыпание» пролетарского государства. Поскольку при социализме функции управления государством настолько упростятся, что станут доступными для всех, то все граждане по очереди будут выполнять функции производительных и управленческих работников. Таким образом на смену государству должна будет прийти система коммунистического, общественного самоуправления.

Взгляды И.В. Ленина на власть, государство и политику, в особенности на «технологию» осуществления политического господства, оказали решающее влияние на развитие теории и практики большевизма. А в международном масштабе на протяжении всего XX в. – вдохновляли многие ультрарадикальные политические движения разного толка.

Ленин в своем «политическом завещании» – «Письме к съезду» – назвал ценнейшим и крупнейшим теоретиком большевистской партии Н.И. Бухарина (1888–1938). Из его научных трудов выделяются следующие: «Мировое хозяйство и империализм» (1915), «Экономика переходного периода» (1920), «Теория исторического материализма» (1923), «Учение Маркса и его историческое значение» (1933).

На протяжении своей исследовательской и пропагандистской деятельности Бухарин несколько раз менял позиции: в 1918–1920 гг. он оправдывал политику «военного коммунизма», а позднее защищал новую экономическую политику; выступал в обличье «левого коммуниста», критикуя Брестский мир, а затем в роли идеолога «правой оппозиции» в спорах с Троцким и т. д. И вместе с тем в целом ряде кардинальных вопросов относительно классовой природы государства и права, функций и формы буржуазной государственности, сущности и предназначения диктатуры пролетариата и советского государства его взгляды оставались стабильными, соответствующими текстам трудов Маркса, Энгельса и Ленина.

Будучи правоверным большевиком-ленинцем, Бухарин превозносил значение насилия в политике, полагая, что ни теоретически, ни практически невозможно государство, не являющееся диктатурой. Учение о диктатуре пролетариата, ее роли и значении он считал «самым гениальным теоретическим построением Владимира Ильича… Учение о диктатуре пролетариата и Советской власти – евангелие современного пролетарского движения…». Сам Бухарин, ацентируя внимание на роли насилия в условиях пролетарской диктатуры, утверждал, что государственное принуждение во всех его формах есть «метод строительства коммунистического общества», «метод выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи». В то же время диктатура пролетариата объявлялась «внутриклассовой демократией», некой демократией «для своих», что достигалось, по его мнению, посредством поднятия жизненного и культурного уровней трудящихся.

Бухарин отмечал, что пролетарская революция, осуществляя обобществление средств производства, передает их в руки общества. Но в качестве хозяйствующего субъекта в экономике переходного периода должно выступать не все общество, а пролетарское государство: «При пролетарской диктатуре государство все более сливается с хозяйством». Оно «всасывало» в свой аппарат управление всем народным хозяйством, «крайне обогащая и разнообразя свои задачи все более планового социалистического хозяйства». Тем самым государство приобретало колоссальную политическую и материальную силу, и в политическом идеале Бухарина в специфическом виде уже проявились черты тоталитарного государства, возникшего в нашей стране в начале 1930-х гг.

Во внутрипартийных спорах о модели строительства социализма, т. е. о путях постреволюционного развития советского общества, Бухарин занимал более «мягкую» позицию. Он выступал против «первоначального социалистического накопления» за счет ограбления села и других практически неоправданных насильственных мер, полагая, что постепенный прогресс социализма создаст условия для индустриализации. Поощрение социалистических форм хозяйствования в городе и на селе, сотрудничество с кулаками и частниками, включение середняков в кооперацию должны были способствовать социализации частного сектора и получению средств, необходимых для индустриализации в условиях существования многоукладной, смешанной экономики. «Через борьбу на рынке, через рыночные отношения, через конкуренцию государственные предприятия и кооперация будут вытеснять своего конкурента, т. е. частный капитал» (Н.И. Бухарин). В целом бухаринская социалистическая альтернатива была симбиозом государственно-централизованной и рыночной экономики, предусматривая эволюционное «врастание» своими путями всех видов собственности в социализм при сохранении пролетариатом абсолютной политической власти.

Бухарин был известен и как идеолог, и как лидер международного коммунистического движения – член исполкома Коминтерна с 1919 по 1929 г. Как идеолог он предложил отказаться от наиболее радикальных моментов доктрины мировой революции и разработал гибкую формулу, синтезирующую создание политико-экономических предпосылок социализма в отдельно взятой стране и активное распространение коммунистической идеологии в другие страны, координацию в рамках Коминтерна действий, способствующих возникновению революционной ситуации и окончательной победе коммунизма во всемирном масштабе.

Победа «мирового большевизма» в грядущем требовала, по мнению Бухарина, сохранения пролетарской диктатуры до той поры, пока рабочий класс не раздавит всех своих врагов и не «переделает мир по своему образцу». Но сам автор этих строк был объявлен врагом революции и пал жертвой репрессий. Таким образом «революция пожирала своих детей» (Н.И. Бердяев).

С середины 20-х гг. XX в. почти на три десятилетия роль главного истолкователя ленинских идей и главного теоретика большевизма присвоил себе И.В. Сталин (1879–1953), генеральный секретарь ЦК ВКП(б). В его работах «Марксизм и национальный вопрос» (1913), «Об основах ленинизма» (1924), «Национальный вопрос и ленинизм» (1929), «Марксизм и вопросы языкознания» (1950), «Экономические проблемы социализма в СССР» (1952) и во многих других схоластически излагались идеологемы и постулаты той системы «сталинократии», которая была «монархическим перерождением республики» (Г.П. Федотов).

Феномен сталинизма возник из борьбы за власть в 1920-е гг. различных течений большевизма и явился закономерным итогом разложения большевистского мировоззрения, деутопизации ленинизма. Консервативное начало сталинизма, выраженное в реставрации принципов бюрократического авторитаризма в управлении государством, воссоздании аристократической структуры общества – нового класса партийных чиновников, а также сакрализация власти и использование дореволюционной символики дали повод Г.П. Федотову заметить, что «Сталин и есть „красный царь“, каким не был Ленин, и его отношение к народу напоминает самодержавного вождя».

Политическая концепция Сталина включала некоторые принципиальные положения, заимствованные у Ленина, Троцкого и Бухарина и переработанные для непосредственных политических целей. Как никто другой из большевиков, Сталин преуспел в развитии взглядов Ленина на статус и функции коммунистической партии в эпоху диктатуры пролетариата. Большевистская партия мыслилась им в качестве своего рода «ордена меченосцев», члены которого спаяны железной дисциплиной и подчинены одной воле. Партия должна быть монолитна: в ней нет места фракционности и внутренней оппозиции. В его изображении партия – «орудие диктатуры пролетариата», «боевой штаб рабочего класса», «ядро власти». Отстаивая ленинский тезис о том, что большевистской партии уготовлено монопольно обладать всей полнотой захваченной власти, Сталин писал: «Руководителем в системе диктатуры пролетариата является одна партия, партия коммунистов, которая не делит и не может делить руководства с другими партиями». При этом он представлял государство по аналогии с машиной, где в роли «рычагов», «приводов» выступали массовые организации: советы, профсоюзы, кооперации, комсомол и партия как «основная и направляющая сила в системе диктатуры пролетариата».

В свою очередь доктрину мировой революции Сталин трактовал как поэтапное «отпадение» новых социалистических стран от империалистической системы и связывал ее с теорией Бухарина о строительстве социализма в отдельно взятой стране. Поэтому укрепление социализма в СССР оказывалось, по мнению Сталина, важнейшей предпосылкой грядущей мировой революции.

Подобное видение перспектив социалистической революции предопределило и формулировку Сталиным задач, стоящих перед партией и государством. С одной стороны, исходя из наличия противоречий между СССР и капиталистическими странами, он провозгласил концепцию обострения классовой борьбы по мере строительства социализма, превратившуюся в идеологию насилия и террора в новом государстве. С другой стороны, логика неминуемой и близкой войны со всем капиталистическим окружением диктовала настоятельную необходимость, не прибегая к помощи Запада, модернизировать страну. Методами ускоренного проведения этого процесса стали политика сплошной насильственной коллективизации, при которой сельское хозяйство попадало в полную зависимость от государства, и специфическая форма индустриализации, осуществляемая полицейско-феодальными средствами. Таким образом, экономическая политика сталинизма базировалась на планово-централизованной экономике и внеэкономической эксплуатации дешевой рабочей силы.

Принято считать, что Сталин завершил создание в рамках ленинизма идеологии тоталитарной политической системы, которая начала полновесно реализовываться в практике советского государства с 1930-х гг. В конечном итоге эта идеология явилась закономерным результатом эволюции большевистской политической мысли.

Революционные события 1917 г. и последовавшие за ними трагические события русской истории прервали многие традиции отечественной политической мысли. С утверждением коммунистического режима Советская Россия, отгородившись от остального мира «железным занавесом», начинает существовать в условиях монопольного господства идеологии большевизма: все несовпадающие с точкой зрения правящей партии воззрения оказываются под запретом, а их носители подвергаются преследованиям. Старая дореволюционная интеллигенция либо эмигрировала в годы гражданской войны, либо была насильственно выслана за рубеж после ее окончания, либо пала жертвой последующих политических репрессий.

Тем не менее многие отечественные мыслители как в условиях эмиграции, так и условиях советской тоталитарной системы продолжали свои научные исследования, ставя и решая вопросы большого социально-политического и нравственно-духовного значения. Между русской эмиграцией и советским диссидентством существовали, несмотря на «железный занавес», прочные духовные связи; по существу, это была единая оппозиция против большевизма и «сталинократии». К основным направлениям русской политической мысли послеоктябрьского периода, сложившимся как в зарубежье, так и в СССР, принято относить поствеховские теории социального иерархизма (Н.А. Бердяев), а также различные варианты евразийства (Н.С. Трубецкой, П.Н. Савицкий, П.П. Сувчинский, Л.П. Карсавин), неомонархизма (И.А. Ильин, П.А. Флоренский), христианского социализма (С.Н. Булгаков, Г.П. Федотов). Представителей перечисленных течений социально-философской и политической мысли объединяли решительное неприятие «октябрьского переворота» и вера в посткоммунистическое возрождение России. А господствующим умонастроением в этой идейной среде стал антикоммунизм, фундамент которого составила идеология веховства.

Политико-философское обоснование антикоммунизма особенно ярко выразилось в раннеэмигрантском творчестве Н.А. Бердяева (1874–1948) и С.Л. Франка (1877–1950), последователей поствеховской теории социального иерархизма.

«Философия неравенства. Письма к недругам по социальной философии» (1925) – одна из первых эмигрантских публикаций Бердяева, в которой автор пытался обосновать тезис о том, «что равенство есть метафизически пустая идея и что социальная правда должна быть основана на достоинстве каждой личности, а не на равенстве». Близко к ней по тематике примыкал трактат Франка «Духовные основы общества. Введение в социальную философию» (1928). Оба мыслителя выдвигали своей целью создание новой социальной философии, опровергающей марксизм как «применение абстрактных социологических принципов к конкретной исторической действительности», относя к таковым идеи всеобщего равенства и земного благополучия.

Беря за основу принцип иерархизма, Бердяев и Франк детерминировали общественные отношения не экономическими и политическими факторами, а высшей духовной целью. Духовное выступает в форме «онтологического всеединства» «я» и «ты», т. е. соборности, в которой претворяется богоустановленный миропорядок, выстроенный на началах иерархии и послушания. В этом смысле общество есть «аристократия… господство лучших», а неравенство – естественный факт социальной жизни, оправданный религиозно. Поэтому любые попытки освободить человека от неравенства и социальных страданий представляют собой одну из форм атеизма, неверие в Бога.

Именно с иерархизмом связывали Бердяев и Франк формирование личности. По их убеждению, для марксизма, отвергавшего социальное неравенство и ориентировавшегося исключительно на пролетариат, у которого «нет ничего оригинального, все у него заимствованное», не существует действительного, конкретного человека. Марксизм знает человека лишь в «социальных оболочках», в совокупности его общественных качеств. Если будущее окажется за пролетариатом, то исчезнет общественная иерархия, а вместе с ней понизятся уровень культуры и «психический тип человека».

Согласно воззрениям Бердяева и Франка, поскольку общественная жизнь по своей сути не материальна, а духовна, то и права и свободы человека имеют «священную основу» и не зависят от «притязаний мира», будучи безмерно глубже, чем, к примеру, всеобщее избирательное право и парламентский строй. На этом основании Бердяев, отвергая принцип самоопределения наций, наделял их разными и при том неравными правами, отказывая им в одинаковых политических стремлениях: «Вопрос о правах на самоопределение национальностей не есть вопрос абстрактно-юридический, это прежде всего вопрос биологический, в конце концов мистико-биологический вопрос. Он упирается в иррациональную жизненную основу, которая не подлежит никакой юридической и моральной рационализации».

В свою очередь Франк не только исходил из принципа «разнородных», т. е. неравных прав, но и объявлял носителем гражданских и политических прав не отдельную личность, а совокупность всех поколений, весь род как некое «сверхвременное единство, преемственно, по наследству представляемое отдельными лицами и поколениями». Отсюда следовало, что устранение начала наследственности подрывает духовные и правовые основы общественной жизни, вносит дисгармонию в отношения собственности, которая выступает неизменным условием свободы личности. Все революции приводят лишь к нарастанию деспотизма, к выдвижению новой аристократии, а вовсе не к уничтожению олигократии, власти меньшинства. А раз олигократия неустранима, лучше придать ей родовой, наследственный характер и тем самым окончательно решить вопрос о праве собственности, постоянно вызывающий напряжение в обществе. Тем самым Франк доходил до последних пределов социального иерархизма, ставшего краеугольным камнем антибольшевистской идеологии русского зарубежья.

Помимо теории социального иерархизма основу этой идеологии составила характеристика русского коммунизма и большевистской революции, предложенная Бердяевым в серии работ, прежде всего в «Истоках и смысле русского коммунизма». По Бердяеву, русский коммунизм явился извращением русской мессианской идеи, поскольку утверждал свет с Востока, который должен просветить буржуазную тьму Запада. В нем есть своя правда и своя ложь: правда – социальная, раскрытие возможности братства людей и народов; ложь – в духовных основах, приводящих к отрицанию ценности всякого человека и сужению человеческого сознания. Кошмар русского марксизма заключается в том, что он несет смерть человеческой свободе. Коммунизм есть отрицание не только Бога, но и человека, и оба эти отрицания взаимосвязаны. Но, несмотря на марксистскую идеологию, коммунизм, по мнению мыслителя, был чисто русским явлением. «Коммунизм есть русская судьба, момент внутренней судьбы русского народа. И изжит он должен быть силами русского народа. Коммунизм должен быть преодолен, а не уничтожен. В высшую стадию, которая наступит после коммунизма, должна войти и правда коммунизма, освобожденная от лжи» (Н.А. Бердяев).

В 1920-е гг. в русском зарубежье сложилось еще одно идейное движение – евразийство, сохраняющее свое влияние и в настоящее время (например, в концепциях этногенеза и пассионарности Л.Н. Гумилева). В разработке этого направления принимали участие многие видные ученые – философы, историки, правоведы, богословы, лингвисты, этнографы, объединенные глубокой антипатией к Западу, европеизму. Евразийцы сотворили новый миф, близкий к славянофильскому мессианизму, но стержнем его был не славянский, а азиатский элемент русской истории. Кроме того, евразийцы – убежденные государственники в отличие от теоретиков славянофильства, отстаивающих общинно-земские начала. Поэтому предтечей евразийства можно считать К.Н. Леонтьева.

Признанным «отцом» евразийства был Н.С. Трубецкой (1890–1938), известный лингвист, сын философа С.Н. Трубецкого. В книге «Европа и человечество», вышедшей в Софии, он выступил против европеизации, т. е. романо-германизации России, считая ее «не благом, а злом». Европеизированный народ, полагал Трубецкой, отбрасывает свое прошлое, свое самобытное и национальное: он не испытывает больше психологического комфорта в своей культуре. Россия многократно подтверждала это собственным примером.

Кроме того, европейская культура находится в состоянии «исторически последовательных изменений» и приобщение к ней разных поколений порождает конфликт «отцов и детей». Получая результаты европейского культурного творчества готовыми, не связанными между собой духовным родством, европеизированное общество вынуждено развиваться скачкообразно. Каждый «скачок» предопределяется новым заимствованием, а застой приходится на период согласования заимствованного с остальными элементами национальной культуры. «Исторические прыжки, нарушая единство и непрерывную постепенность исторического развития, разрушают и традицию, и без того уже слабо развитую у европеизированного народа. А между тем непрерывная традиция есть одно из непременных условий нормальной эволюции», – утверждал Трубецкой, характеризуя отрицательные последствия европеизации.

Интересы евразийства не замыкались в пределах чистого антизападничества, а касались в первую очередь проблем отечественной истории, прошлого, настоящего и будущего России. С точки зрения представителей этого направления, взгляд на Россию с Востока мог бы открыть действительный путь к познанию русской истории и государственности. Самым важным для них было найти ответ на вопросы: кто мы, как возникла Россия? Так, Н.С. Трубецкой в работе «Наследие Чингисхана» (1925), утверждал, что империя Чингисхана оказалась первым евразийским образованием, откуда вышло и русское государство. После распада монгольской державы Москва продолжила ее евразийскую политику, найдя в византийских государственных идеях и традициях «материал для оправославления и обрусения государственности монгольской». Она переняла общеевразийскую государственность и явилась «новой объединительницей евразийского мира».

Подобно всем евразийцам отрицательно оценивая деятельность Петра I, Трубецкой считал, что с него начался в русской истории период «антинациональной монархии» и насильственного насаждения иноземной цивилизации. В Россию через прорубленное им в Европу окно хлынула «новая идеология… чистого империализма и правительственного культуртрегерства», придавшая ложное направление российской внутренней и внешней политике. Европеизация породила национальный вопрос, не существовавший до того в России – Евразии, и привела к политике насильственной «русификации», ставшей изменой историческим традициям, поскольку «русское племя» создавалось прежде «путем братания русских с инородцами».

Такая антинациональная политика, проводившаяся при Петре I и его преемниках, нанесла громадный вред делу евразийской консолидации славянских и азиатских народов. Во внешней политике Россия была вынуждена принимать участие в бесчисленных войнах, борясь, как правило, не за свои, а за чужие интересы. «Воевала Россия при Александре I и Николае I за укрепление в Европе принципа легитимизма и феодальной монархии, потом – за освобождение и самоопределение малых народов и за создание маленьких „самостоятельных“ государств, а в последней войне – „за свержение милитаризма и империализма“», – писал философ.

Поэтому революция 1917 г., согласно Н.С. Трубецкому, стала расплатой за «двухвековой режим антинациональной монархии», результатом «саморазложения императорской России» и падения всемирного европеизма, знаменуя собой начало евразийского возрождения России.

Помимо Н.С. Трубецкого к числу наиболее активных деятелей евразийства относятся географ и экономист П.Н. Савицкий (1895–1968), искусствовед П.П. Сувчинский (1892–1985), философ Л.П.Карсавин (1882–1952). Во многом благодаря их усилиям появились основные программные документы движения: «Евразийство: Опыт систематического изложения» (1926), «Евразийство: формулировка» (1927), «Евразийство: Декларация, формулировка, тезисы» (1932), в которых на первом плане стояли проблемы государства и будущего устройства России.

Эти мыслители были убеждены, что большевистская идеология вследствие ее атеизма и классовой направленности не привьется в России и встретит отпор со стороны масс. «Надрывно обличать революцию бесполезно», – заявляли евразийцы, призывая выждать время для создания «новых форм государственности и для нормального развития самой России – Евразии». Помимо воли ее руководителей, революция, «изолировав большевистский континент и выведя Россию из всех международных отношений», приближает возвращение русской государственности в лоно евразийства.

Возрожденная Россия – Евразия представлялась им «надклассовым государством», которое не зависело бы от поддержки того или иного общественного класса, а держалось всецело благодаря деятельности особой социальной группировки – «правящего слоя», стоящего «вне классов». Принадлежность к этой группе определялась исключительно «исповеданием евразийской идеи», подчинением ей, «подданством». Таким образом, отбор властной элиты в евразийском государстве производился по идеократическому принципу, и потому само государство называлось «идеократией». Его сущность обусловливалась осуществлением «положительной миссии» как в сфере экономики, так и в сфере культуры. «Проводя план положительного строительства, – говорилось в „Формулировке“, – евразийское государство накладывает на всех своих членов ряд необходимых обязанностей, несоблюдение которых предполагает принудительную санкцию. Евразийцы признают необходимость властного применения в жизнь основных целей и заданий и применения силы там, где исчерпаны все другие средства».

Таким образом, евразийцы, как и большевики, верили в примат власти над правом, насилия над равенством. Впрочем многие из них не скрывали своих симпатий к большевистской партии, надеясь на ее евразийское перерождение.

В среде русской довоенной эмиграции было немало сторонников монархической идеи (по подсчетам П.Б. Струве, примерно 85 %). Главную роль среди них играли представители старшего поколения монархистов – «крайне правые». Параллельно заявило о себе новое поколение монархистов, не желавших больше «старой лжи и старых ошибок» и ратовавших за «идейное творчество» в вопросах монархии и государственности.

Одним из виднейших идеологов неомонархизма выступил И.А. Ильин (1883–1954), известный философ и правовед, бывший профессор Московского университета. Среди его работ по политической тематике выделяется трактат «О сопротивлении злу силой» (1925), в котором автор попытался «перевернуть навсегда „толстовскую“ страницу русской нигилистической морали и восстановить древнее русское православное учение о мече во всей его силе и славе». Близко к нему примыкает сочинение «О сущности правосознания», написанное Ильиным еще в 1919 г., но изданное только в 1956 г. Его политологические взгляды наиболее полно представлены в двухтомном сборнике статей «Наши задачи» (1956), а посмертно изданная книга «О монархии и республике» (1975) как бы подытожила его исследования о монархическом идеале.

Неомонархизм Ильина строился на принципе правового обоснования сильной власти. По его мнению, право как «необходимая форма духовного бытия человека» должно покоиться не только на «внушительном воздействии приказа и угрозы», но прежде всего на духовной правоте. Существование права должно обусловливаться наличием правосознания, основанного на «истинном патриотизме» и «чувстве государственности». Истинное правосознание соответствует «государственному образу мыслей», т. е. демонстрирует принадлежность человека к определенному государству. Государство же «по своей основной идее» – это «духовный союз людей», обладающих «зрелым правосознанием», что и делает возможным осуществление права.

Согласно воззрениям Ильина, верховное значение права объяснялось «аристократической» природой государства: право упрочивало незыблемость «ранга», иерархии. Здесь он солидарен с социальным иерархизмом Бердяева и Франка. В правовом государстве нельзя, на его взгляд, мириться «со всяким восхождением к власти», ибо «власть фактически не может и не должна осуществляться всем народом сообща или в одинаковой степени». Борьба за власть оправданна только при условии, что она сохраняет свою «политическую природу», т. е. способствует укреплению иерархии, а не разрушает ее. Властвование похоже на художественно складывающийся процесс общения более могущественной воли с более слабой: «Властвующий должен не только хотеть и решать, но и других систематически приводить к согласному хотению и решению».

Такое восприятие природы и общего назначения власти конкретизируется Ильиным через посредство идеальных требований к надлежащей организации власти в государстве, которые он именует аксиомами. Согласно этим аксиомам, государственная власть должна принадлежать и применяться только на основе правового полномочия. Она должна быть единой в пределах каждого политического союза и осуществляться лучшими людьми, удовлетворяющими этическому и политическому цензу. Политические программы могут содержать только такие меры, которые преследуют общий интерес (они должны быть построены внеклассово, даже сверхклассово, но избегать частного, личного интереса). Программа власти может включать только осуществимые меры и формы (иначе это будет утопической идеей). Государственная деятельность должна характеризоваться преимущественно «распределяющей справедливостью», от которой она имеет право и обязанность отступить тогда и только тогда, когда «этого требует поддержание национально-духовного и государственного бытия народа». В реальном воплощении эти аксиомы сильной власти приводили к монархии, с ней Ильин и связывал судьбу посткоммунистической России.

Ильин не скрывал отрицательного отношения к идее введения демократии в России, полагая, что по своим «предварительным условиям» (громадные размеры территории и населения, резкие бытовые, языковые и климатические различия, отсутствие «исторического навыка» и «культуры правосознания») она может возродиться только как «сильная, эмансипированная от заговорщических партий, сверх-сословная и сверхклассовая власть». Власть же слабая, т. е. демократическая, эгалитарная «не поведет Россию, а развалит и погубит ее», ввергнет в смуту и гражданскую войну. При этом Ильин принципиально отличал «сильную власть» от власти тоталитарной, подобной той, которая утвердилась под видом коммунизма в большевистской России. Сильная власть, или монархия, самодержавна, но не деспотична: она не сводится к жесткой централизации, а совместима с общественным самоуправлением, если между ними не будет парламентско-демократических ограждений. В «новой монархии» должен быть «сильный центр, децентрализующий все, что возможно децентрализовать без опасности для единства России».

Если правовое государство основывается всецело на признании человеческой личности – духовной, свободной, управляющей собой в душе и теле, то тоталитарный режим, напротив, покоится на террористическом внушении. Сама сущность тоталитаризма состоит не столько в особой форме государственного устройства (демократической или авторитарной), сколько в объеме управления: он становится всеохватывающим. Режим держится не законами, а указами, распоряжениями, инструкциями. Государственные органы представляют собой показную оболочку партийной диктатуры. Тоталитарный режим не есть ни правовой, ни государственный: это рабовладельческая диктатура невиданного размера и всепроникающего охвата, в которой «граждане» – только субъекты обязанностей и объекты распоряжений. «Если „аристос“ значит по-гречески наилучший, а „какистос“ – наихудший, то этот строй, – заключал свой анализ тоталитаризма Ильин, – может быть по справедливости обозначен как правление наихудших, или „какистократия“».

П.А. Флоренский (1882–1937), видный богослов и философ, трагически погибший в лагерях ГУЛАГа, создал нечто вроде харизматического варианта неомонархизма. Парадоксально, что этот мыслитель, никогда не интересовавшийся вопросами политики и идеологии, написал в 1933 г. трактат «Предполагаемое государственное устройство в будущем», посвященный проблемам преобразования СССР в единое «самозамкнутое» государство.

Флоренский, отличавшийся всегда политическим консерватизмом, «повиновением властям», исходил в своих построениях из принципа принятия данности и в личной судьбе, и в судьбе страны. Его идеал – средневековый тип миросозерцания и соответствующий ему тип власти, т. е. монархия. Задача государства, по Флоренскому, заключается в том, чтобы определить каждому сферу его «полезной деятельности», которая никоим образом не должна касаться политики. Политика – дело избранных, и прежде всего одного лица, монарха, имевшего для Флоренского сакральное значение. Монарх действует на основании «интуиции», он занят не выяснением того, «что уже есть», а «прозрением» в то, «чего еще нет»: он лицо «пророческого склада», осознающее собственное право творить новый строй. Особенно роль монархической власти возрастает в переломные моменты истории, о чем свидетельствует трансформация большинства политических систем современности в сторону единоличного правления (например, режимы Гитлера и Муссолини).

Государственный строй СССР представлялся Флоренскому сугубо авторитарным: «Будущий строй нашей страны ждет того, кто, обладая интуицией и волей, не побоялся бы открыто порвать с путами представительства, партийности, избирательных прав и прочего и отдался бы влекущей его цели». Политика отделялась от всех других областей жизни и строилась на основе предельной централизации, все же остальное должно быть «децентрализуемо, но опять на начале систематически проведенного единоначалия, а не в духе демократическом». В целях укрепления политической централизации получал реализацию «принципиальный запрет каких бы то ни было партий и организаций политического характера». Зато всячески поощрялись организации религиозные, научные, бытовые, культурно-просветительские, на которые возлагалась задача разнообразить общественную жизнь и усилить воспитательное значение культуры. Однако и здесь требовался «политический надзор», чтобы не нарушалась «демаркационная линия», отделяющая политику от культуры.

Подобные реакционные политические идеи, высказанные Флоренским в одной из последних работ, составляют загадку его трагической личности.

В русской эмиграции наряду с другими идейными течениями существовало направление, которое проповедовало идеалы христианского социализма. К этому направлению, в частности, принадлежал С.Н. Булгаков (1871–1944), прошедший духовную эволюцию от марксизма к идеализму и затем от идеализма к православию. Исследуя «догматические основы христианского социализма», он пришел к выводу, что «в православном предании, в творениях вселенских учителей церкви (св. Василия Великого, Иоанна Златоуста и др.) мы имеем совершенно достаточное основание для положительного отношения к социализму, понимаемому в самом общем смысле как отрицание системы эксплуатации, спекуляции, корысти». В отличие от многих философов-современников Булгаков полагал (вслед за Ф.М. Достоевским), что православие и есть «наш русский социализм», поскольку в нем содержится вдохновение любви (к Богу и ближнему) и социального равенства, которое отсутствует в безбожном социализме. Именно с идеалами социального христианства мыслитель связывал свои надежды о будущем Отечества.

Среди христианских социалистов русского зарубежья особо выделяется Г.П. Федотов (1886–1951). Главная тема его работ – разоблачение большевистского режима и раскрытие «смысла» пост-революционной России. При этом исходным моментом для него служило отрицание всякой преемственности между движением русской интеллигенции и большевизмом, который представлялся ему прежде всего политическим авантюризмом, не имевшим нравственного содержания и признававшим только одну добродетель – силу. Поэтому «октябрьский переворот» был в глазах Федотова «преодолением интеллигенции на путях революции», «искажением» образа России.

Большевизм не просто разорвал с идеалами социализма, предал их, но и стал возвратом к традициям русского деспотизма: в советской России утвердилась большевистская диктатура, гораздо более жестокая, чем диктатура царской власти. В дореволюционной России царизм встречал противодействие со стороны влиятельной прослойки интеллигенции, которая «держала в своих руках прессу, самоуправление, общественное мнение; держала под угрозой саму власть». У свободы в большевистской России теперь нет защитников, что сделало реальным новый деспотизм. «Сталинократия» нашла опору в древнем опыте Ивана Калиты и Ивана Грозного: Сталин сознательно возрождал «вековую традицию царского самодержавия», чтобы «чувствовать себя укорененным в истории России». Таким образом, феномен «сталинократии» приобретал не только антидемократическую, но и антисоциалистическую сущность.

Отвергнув большевизм как антипод социализма, Федотов верил, что социализм дает «возможность полноты существования, возможность жизни для широких масс», их нравственного и духовного возрождения. Он прямо возвращал социализм в лоно христианства и евангельской истины, объясняя его временный отход от христианства «ослаблением социальной работы церкви», срастанием ее с деспотическими системами. Но стоило поблекнуть «миражу капиталистической долговечности», стало ясно, что «социализм есть блудный сын христианства, ныне возвращающийся – по крайней мере отчасти – в дом отчий». Капитализм не удовлетворял мыслителя своей чисто производственно-прагматической направленностью, утверждавшей примат земных ценностей над вечными, божественными. Поэтому в качестве первоочередной социальной задачи ставилось «преодоление капитализма» и переход «к управляемому, или социалистическому, хозяйству». Федотов верил, что только соединение социализма с христианством способно создать условия «для сознательного и благородного принятия свободы».

Все эти мыслители, принадлежавшие к различным направлениям русской политической мысли послеоктябрьского периода, не только поднимали в своих работах проблемы, значимые в контексте отечественной интеллектуальной традиции, но и продуцировали идеи, которые в прямой или косвенной форме оказывали воздействие на развитие западной политической науки. В качестве примера можно привести творчество П.А. Сорокина. Идеи и концепции П.Б. Струве, Н.А. Бердяева, И.А. Ильина, Г.П. Федотова и других философов активно использовались позднее политологами Европы и США при изучении природы тоталитаризма и коммунизма, сущности «сталинократии», в исследованиях по политической истории России и СССР.

В целом идейное наследие отечественных политических мыслителей, четко обозначивших и предложивших оригинальные способы решения таких проблем, как соотношение личности, власти и общества, нравственности и права, представляется чрезвычайно актуальным для современной России. Поскольку перспективы современного российского общества во многом зависят от того, насколько оно окажется способным достичь согласия относительно системы базовых ценностей, формирование которой возможно лишь на основе исторической преемственности и, в частности, как результат изучения отечественной традиции политической мысли.